Текст: Татьяна Шипилова
Шарлотта Бронте – старшая сестра большой и талантливейшей семьи, похоронившая всех своих сестер и брата. Она написала четыре романа, но «Джейн Эйр» имеет поистине культовый статус. При этом именно Шарлотту принято относить к «блестящей плеяде» английских романистов середины XIX века, ставя ее в один ряд с Диккенсом и Теккереем.
Стоит ли пересказывать всем известные факты: строгий отец-викарий, больше занимающийся своими проповедями, чем детьми; две старшие сестры Мэри и Элизабет, заболевшие в школе для девочек и вскоре умершие; две младшие сестры-писательницы, гениальная Эмили и не менее талантливая Энн, увы, умершие в 30- и 29-летнем возрасте соответственно; брат Патрик Брэнуэлл, талантливый художник, но алкоголик и наркоман, настолько измучивший и себя, и семью своими зависимостями, что даже собственное изображение вымарал из семейного портрета, как будто специально стирая себя из их жизни. Об этом, кажется, знают все.
Как и о том, что в самом известном романе Шарлотты много автобиографических моментов: и учеба в школе, и работа учительницей и гувернанткой, и любовь к мужчине вдвое старше нее. Роман пронизан личными наблюдениями насквозь, отражая взгляд молодой женщины на жизнь викторианской Англии середины века.
Но что же определяет феномен этого романа, а вместе с ним – и феномен самой Шарлотты Бронте? На канале ОТР вышел небольшой сюжет, где консультантами выступили ваш покорный слуга и его научный руководитель, доцент кафедры зарубежной литературы Михаил Попов.
Но все же материал этот подан больше с мейнстримной стороны: почему некрасивая Джейн покорила весь мир? так будем же за бодипозитив. Хотя на самом деле Шарлотта не сама придумала внешность своей героини, она «позаимствовала» его у младшей сестры Энн: ее «Агнес Грей» была написана раньше «Джейн Эйр». Структурно романы похожи: некрасивая гувернантка выделяется среди своего окружения своим внутренним миром и находит свое счастье с некрасивым, но искренне любящим ее мужчиной. Это все, конечно, служит противопоставлением сентименталистской и романтической эстетике, где героини в большинстве своем красавицы.
Но для более искушенного читателя становится понятно, что дело не столько в некрасивости героини, сколько в самой эпохе, в надвигающейся эмансипации, разгуле рабочего движения и развитии английского критического реализма.
Создание «Джейн Эйр» приходится на период чартистского движения в Англии, когда социальный вопрос встал острым ребром. И хоть отношения правящего и рабочего классов писательница почти не показывает (лишь один раз звучит новость о подавлении беспорядков), всё же во всей интонации романа чувствуется бунт против существующей системы.
И это очень хорошо видно: буржуазно-викторианский женский идеал «домашнего ангела» в образе Джейн рушится на глазах. Героиня не то что стремится – она требует равенства с мужчиной в любви и браке, мало того, что сражается за свое человеческое достоинство, так и делает это успешно.
«Когда нас бьют без причины, мы должны отвечать ударом на удар – я уверена в этом, – и притом с такой силой, чтобы навсегда отучить людей бить нас», – заявляет десятилетняя Джейн уже в первых главах романа.
«Джейн Эйр» – это, безусловно, социально-психологический роман воспитания. Шарлотта сначала вводит в повествование, в противовес Диккенсу, девочку-сироту, которая смотрит невинными, но упрямыми глазами на мир взрослых и задает вопросы, на которые пуританское английское общество ответить не в состоянии. Например, сцена с унижением Джейн в Ловуде, школе для сирот, рождает глубокий религиозный конфликт героини с протестантским обществом, сухая рациональность которого провоцирует жесткость оценок и незаметно подменяет христианскую любовь к грешному человеку ненавистью к нему как к «врагу», как к «отверженному».
Героиня преодолевает себя и сталкивается с различными социальными слоями Англии первой половины XIX века. Сжатость реалистических характеристик персонажей у Шарлотты, почитательницы Теккерея, поражает своей точностью и четкостью. Мистер Броклхерст, «черный столб» с «высеченной из камня маской» вместо лица, от которого словно веет могильным холодом, и правда своими методами воспитания окажется причиной гибели нескольких десятков девочек в Ловудском приюте. Сравнение священника Сент-Джона Риверса с мраморной статуей, хоть и прекрасной в своей античной идеальности, но холодной и фанатичной, наводит на мысли о художественном переосмыслении роли отца в жизни самой Шарлотты. Потому сама героиня никак не может стать его женой, в итоге оставаясь ему только сестрой.
Шарлотта, конечно, как и все авторы той постромантической поры, наследует определенные черты романтизма. Это и образ Торнфилда, загадочного, мрачного, диковатого; и сам мистер Рочестер, у которого «черные густые брови… массивный лоб в рамке черных волос»; и таинственные ночные звуки, происхождение которых станет понятно в один из кульминационных моментов романа; и таинственные вересковые пустоши, по которым скитается Джейн после ухода из Торнфилда; и полный любви и отчаяния зов Эдварда Рочестера, который слышит героиня в самый сложный момент, находясь на жизненном перепутье, – все это, безусловно, открывает в ней читательницу Вальтера Скотта и Анны Радклиф, последовательницу романтической эстетики Байрона и Шелли.
При этом Шарлотта вводит новые приемы психологизма. Например, ярчайшими эпизодами можно смело назвать картины Джейн Эйр, так непохожие на изобразительное искусство той поры, которое, хоть и смешивалось с романтическими тенденциями, но тяготело к масштабу, реализму и отчасти даже натурализму. Джейн же, увлекаясь живописью, создает нечто, больше напоминающее уже модернистские течения, может быть, даже как будто предрекая приход Ван Гога и Дали.
Рисунки выше, надо понимать, не нарисованы рукой самой Джейн, это лишь рецепция на них, но сам сюжет, сама композиция (а описание рисунков в романе дано очень подробное) поражают, заставляя видеть синтез романтического и модернисткого взгляда. Картины эти отображают не только внутренние переживания героини, но и мыслящую, целеустремленную натуру.
Романы Шарлотты, что первый, что последующие, при всей совокупности романтических и реалистических черт, имеют дидактическую, просветительскую направленность.
И эти внутренние дидактические ориентиры, с одной стороны, связаны с протестантским мировоззрением не только самой Джейн, но и Шарлотты, и всего английского общества той поры, но с другой – вот эта вера в чудо и стремление к счастью и любви больше вырастает из мировоззрения католического.
Дальше была написана «Шерли» (прототипом главной героини, кстати, стала Эмили), в которой уже звучит прямое обращение к теме социальных конфликтов, а потому «на лесных равнинах Йоркшира уже нет места феям», как заявляла сама Шарлотта. Для написания этого романа, для воссоздания картины этих социально-структурных изменений, охвативших страну, писательница изучает газеты и журналы, вводит в повествование реальные исторические факты, потому и нарратив звучит таким правдоподобным, таким реалистичным, что, казалось, романтизму здесь уже нет места.
Но нет, романтическое мировоззрение не может по щелчку пальца исчезнуть, а потому все еще звучит, но уже не в отдельно взятых чертах, а в общей картине жизни, в общем осознании той катастрофы, нависшей над Англией, когда «отчаяние достигло предела», а «под землей северных районов слышались первые раскаты землетрясения». Но несмотря на всю эту предостерегающую картину, в конце все равно звучит дидактичный мотив всепрощения и всеобщего взаимопонимания, что вообще было характерно для того периода: в «Мэри Бартон» Элизабет Гаскелл происходит примирение рабочего и фабриканта, а Скрудж в «Рождественской песни» Диккенса таки переосмысляет свое существование и становится щедрым, отзывчивым человеком. Наш Гоголь оказался более скептичен на этот счет – и второй том «Мёртвых душ» отправляется в камин.
Чем хороши последние романы Шарлотты – исследованием женских характеров в драматичных обстоятельствах, и в напряженной социальной жизни ярко раскрывается сложная внутренняя, духовная жизнь викторианской женщины.
В последний роман «Городок» Шарлотта снова решила внести автобиографические нотки, которые не сработали в самом первом, неопубликованном «Учителе». Любовь писательницы к Константину Эгеру, у которого когда-то гостили Шарлотта и Эмили в Брюсселе, отчасти заметна уже в Эдварде Рочестере, теперь же отчетливо воплощается в характере Поля Эманюэля, возлюбленного Люси Сноу. И Рочестер, и Эманюэль были значительно старше главных героинь, что показывает тягу Шарлотты к людям опытным, образованным, независимым, ироничным, самодостаточным.
Но все же главным достоинством книги становится совершенно новая для викторианской эпохи мысль: женщина, даже если теряет любимого мужчину, вполне может прожить и самостоятельно. Не нуждаясь в защите и покровительстве, рассчитывая только на свой ум и образованность, она вполне может занять достойное место в обществе и не чувствовать себя неполноценной.
Шарлотта не считала себя феминисткой, потому что тогда не существовало никакого феминизма как понятия. Но эта тяга к изображению независимого женского характера, самостоятельной личности, безусловно, предварила становление феминистического движения. Все это мы сейчас называем протофеминизмом, но для наследия сестер Бронте важно даже не это. Важно то, что они были талантливы настолько, что за тот недолгий период жизни, что им был отведен, смогли создать тексты такой значимости, что мы возвращаемся к ним снова и снова на протяжении вот уже почти двух столетий.
