Текст: ГодЛитературы.РФ
В Год педагога и наставника портал ГодЛитературы.РФ совместно с Ассоциацией союзов писателей и издателей России проводит конкурс рассказов об учениках и учителях "Доживем до понедельника". Мы уже получили первые работы - предлагаем вам с ними ознакомиться.
Ну а чтобы подробнее узнать, что это за конкурс такой, просто кликайте по ссылке ниже.
Автор: Дарья Новакова, г. Москва
- «Странно: почему мы так же, как и перед родителями, всякий раз чувствуем свою вину перед учителями? И не за то вовсе, что было в школе, — нет, а за то, что сталось с нами после».
- Валентин Распутин. «Уроки французского».
Про институт Волов всё окончательно понял к концу первого года обучения. По-настоящему интересных предметов было два-три, не больше. Всё остальное не заслуживало внимания. Но и на втором курсе он исправно приходил к девяти утра и целый день шлялся по разным корпусам и кафедрам в ожидании «своего» предмета. Волов не очень помнил, как занесло его на факультет лингвистики. Неприметная белая бумажка сообщала о наборе факультативной группы для изучения японского языка. Вот так незаметно, бесконечно извиняясь и кланяясь, Япония вторглась на его территорию и объявила войну. Вероятно, капитулировать нужно было сразу, да беда в том, что Япония признает только один в мире белый флаг: свой.
Первый удар она нанесла уже в день знакомства. Преподавательница японского, Анна Ивановна, пухленькая женщина с ямочками на щеках, попросила всех студентов написать фамилии. И пока разнообразные, круглые и остроносые буквы заполняли листок, она рассказывала обо всем понемногу. Наконец, Анна Ивановна обратилась к списку и бодро произнесла:
- Борофу-сан.
Никто не отозвался. Волов постукивал карандашом по тетради и чувствовал, как у двери тихонько скребется скука.
- Борофу-сан, - упорствовала Анна Ивановна.
Волов зевнул. Вот это кому-то повезло с «родовым именем»! Скука довольно плюхнулась рядом.
- Эй, боров, ну отзовись уже! – протянул насмешливый голос откуда-то сзади. Можно было не оглядываться. Это Костик, сынок проректора, баловень, заводила и просто хам. Раздался смешок.
- Разве это не ты? – шепнула Волову соседка слева. И только тут, откуда-то со дна немногочисленных воловских познаний, вдруг всплыло что-то смутное по поводу отсутствия в японском многих звуковых сочетаний и, в частности, звука «л». Краснея, Волов подскочил. Кто бы мог подумать, что процесс опознания своей обезображенной фамилии будет столь мучителен.
- Так вот кто у нас боров! – сыну проректора явно нравился этот новый язык. - Точнее, - и Костик сложил руки для поклона, - Боров-сан!
Пробиваясь сквозь хохот, Анна Ивановна принялась объяснять особенности звучания иностранных слов на японском языке. Волов не слушал. Кличка, решительно не подходившая ему, худому и длинному, уже приклеилась желтым стикером на всю оставшуюся студенческую жизнь.
А по ночам ему снился Токио. Такой притягательный, такой разный. То будоражащий, то умиротворяющий. Бесконечно хрупкий и ускользающий от восприятия… Ты заглянешь здесь в будущее, увидишь прошлое, но не найдешь настоящего. Ты будешь бежать между небоскребами и гудящими машинами, где-то там, в середине двадцать первого века, и не сможешь догнать город. Ты будешь часами сидеть в саду камней и не сможешь познать город. Ты будешь приезжать сюда снова и снова… и каждый раз убеждаться, что ты здесь впервые.
Не дожидаясь ответных действий со стороны Волова, Япония перешла в решительное наступление: самураи обнажили мечи и начали преследование. Книги, словари, учебники – они были всюду. В японском языке несколько тысяч иероглифов. И все эти тысячи, застыв в причудливых позах, раздраженно взирали на попытки Волова запомнить их в лицо. Память Волову в содействии отказала: он мог часами раскладывать один иероглиф на составляющие и вроде бы улавливать значение, но стоило отвернуться на мгновение, и он слышал взмах меча. Волов не сдавался. Раненый, он медленно полз по полю боя, от семестра к семестру, к заветной тройке.
Сложно выбрать, куда пойти в Токио в первую очередь. И все-таки он всегда выбирал парк Уэно. Особенно, если апрель. Тем более, если апрель. Любимицы города, нежные сакуры, в это время уже начинают оплакивать свою мимолетную, быстротечную красоту. Тончайшими, почти невесомыми лепестками устилают они дорожки, и сиреневатый, призрачный туман окутывает собою весь парк. И кажется, что в мире не существует ничего, кроме этих прекрасных цветов, задумчиво роняющих слезы прямо на твои ладони.
Свое секретное оружие Япония припасла напоследок. В начале четвертого курса Анна Ивановна объявила, что всем им очень повезло, так как вскоре у группы начнутся занятия с «носителем языка». Носителем оказалась студентка Токийского университета, приехавшая в Москву по обмену. Сентябрь распахнул двери, и Эйми-сан вошла в аудиторию. И в судьбу Волова.
«Красавица – это меч, разрубающий жизнь», – говорит японская поговорка. И хотя назвать Эйми-сан красавицей можно было с трудом, что-то необыкновенно притягательное шло от всего ее облика, от застенчивой улыбки и маленьких ладошек. Совсем небольшого роста, хрупкая, наивная, она казалась очень юной. Сколько ей лет, недоумевал Волов, пятнадцать? Оказалось, двадцать.
Птичку, вот кого она ему напоминала. Маленькую, быструю птичку. Воробушка. Нет, скорее, райскую птицу, уж больно ярким было «оперение»: одежда на ней была какого-то (Волов не очень разбирался в оттенках) кислотного цвета. Из сумки торчал новый айфон и свернутый в трубочку журнал. Обычная девчонка, такая же, как и все. Только с другой планеты.
Эйми-сан представилась. Написала свое имя на доске. Волов бережно переписал эти иероглифы в тетрадь: «стихотворение» и «красота». Между прочим, «носительница языка» вполне сносно владела русским, но сразу предупредила, что во время занятий будет говорить только по-японски. И, разумеется, тут же извинилась. Затем взяла в руки очередной листок со списком студентов. Волов уже опустил голову в ожидании своей чудно звучащей по-японски фамилии.
- Саша-сан? – взгляд Эйми вопросительно заскользил по аудитории. И Волов благодарно поднял руку вверх.
Ночью, лежа в кровати, он составлял из иероглифов в имени Эйми всевозможные сочетания. «Стихи о красоте», «стихотворная красота», «красивое стихотворение». Эйми и была стихотворением, легким и воздушным, как хайку.
А потом он, конечно, отправится на Гиндза. Самая дорогая улица Токио. Бутики высоких марок и десятиэтажные торговые центры, манекены в витринах и толпы людей с бумажными пакетами, неоновые вывески и рестораны с шумными компаниями – эта пульсирующая артерия города сама несет тебя вперед. Но он здесь, разумеется, не из-за шопинга. Театр Кабуки Дза – вот его главная цель. Несколько тысяч иен, и занавес приоткрыт, ширмы отодвинуты. На сцене ни одной женщины, и мужчины, в ярких тяжелых кимоно и в сложном гриме, щедро делятся со зрителями своим артистическим даром. Декорации здесь почти не важны, главное на сцене – актер. Один точный жест, одно лишь поднятие брови или выразительно сложенные губы – и сквозь белую, плотную пудру вдруг проглядывает давно знакомый тебе персонаж.
С Эйми-сан Волов сблизился как-то ненароком. Еще после первого занятия она попросила своих учеников показать ей Москву. А студентам Москва во все времена могла предложить в неограниченном количестве только одно – прогулки. И они гуляли. Сначала всей группой. Потом впятером или вшестером. К концу второго часа компанию неутомимой японке мог составить только Волов. Болтали на смеси японского, английского и русского. Сама Эйми редко начинала разговор, но на вопросы охотно отвечала, рассказывала о сестрах, о маленькой квартирке, где все они ютились, о том, что после института обязательно станет учительницей
- А кем станешь ты? – спросила она как-то Волова.
Тот неопределенно пожал плечами. Эйми с ужасом посмотрела на него, потом покачала головой:
- Вы очень легкомысленный народ.
Ей тут же стало неловко за столь категоричное суждение, и, схватив Волова за рукав, она с убеждением произнесла:
- Я уверена, ты многого добьешься!
Хорошо бы еще найти время, чтобы заглянуть в Восточные сады, полюбоваться издалека на Императорский дворец. Сесть где-нибудь под кривой сосной и смотреть, как отражаются в воде его белые стены и черепичные, кокетливо загнутые наверх крыши. Пройти по одному из мостов через ров. Забраться на сторожевую башню Фудзими-Ягура, чтобы разглядеть где-то там, вдалеке, макушку горы Фудзи.
Как-то в октябре, в теплый и солнечный день, Эйми попросила срочно отвести ее в какой-нибудь парк.
- Момидзи, – сказала она и выразительно посмотрела на Волова.
Ах, да, любование кленовыми листьями. Волов хмыкнул. Эти японцы бесконечно чем-то любуются, то сакурой, то листьями, то первым снегом.
В будний день парк был сосредоточен и погружен в себя. Листья шептались о чем-то под ногами и норовили залезть в ботинки, чтобы погреться.
Сели на скамейку. Эйми надолго замолчала, наблюдая за усталыми, готовыми впасть в спячку, деревьями. Волов теребил в руках маленький кленовый листик. Взглянув на девушку через некоторое время, он обнаружил, что ее глаза полны слез.
- Эйми, ты чем-то расстроена? – с тревогой спросил он.
Она грустно улыбнулась:
- Настоящая красота всегда немного расстраивает. Она слишком быстротечна!
«Как и жизнь», – подумал Волов.
Иногда его тянуло в Харадзюку – посмотреть на неформальную японскую молодежь. Мрачные черные готы, панки, девочки-куклы в розовых рюшах и париках, байкеры и даже покемоны. Любого из них можно смело было отправлять на чаепитие к Безумному Шляпнику. Долго он среди этих оживших страниц комиксов не выдерживал… Благо, храм Мейдзи находится неподалеку.
На первый снег они тоже полюбовались. Правда, недолго – в своей коротенькой дубленке Эйми быстро продрогла. Москва уже не располагала к долгим прогулкам, и Волов ломал голову над тем, как еще можно развлечь иностранку. Неожиданно на помощь им пришел Костик.
- Может, прокатить вас куда-нибудь, мои маленькие любители Москвы? – спросил он как-то после занятий. У него был старенький лексус. Невиданная роскошь по студенческим меркам.
С Костиком вообще произошли разительные перемены. Он вдруг очень заинтересовался японским языком и культурой, сидел на первой парте, часто поднимал руку и задавал Эйми-сан кучу разных вопросов.
Волову очень не хотелось пускать Костика в их маленький «экскурсионный» кружок, но делать было нечего – у сына проректора имелись деньги. Как же раздражали Волова эти бумажки: обязательный пропуск в мир взрослых.
Теперь они проводили время втроем. Ходили на выставки или концерты, болтали в кафешках или отогревались у Костика в гостях, запивая чаем пирожки, которые Эйми-сан просто обожала.
Он всегда чуть медлил перед воротами храма Мейдзи. Они напоминали ему русскую букву «П», будто подсказывали: состояние Покоя и умиротворения начинается именно с них. Здесь не нужно никуда спешить, и на пути к святилищу ты неторопливо шуршишь гравием между высокими деревьями, чтобы поглазеть на молодоженов и вытащить омикудзи – маленькую бумажку с предсказанием.
На новогодние праздники Эйми-сан уехала домой. Она вернулась в Москву в середине января, оживленная, веселая.
- Я скучала по вам, – смущенно призналась она своим студентам. – А завтра я всех приглашаю к себе в общежитие. На празднование Сейдзин-но Хи.
Все восторженно загудели. Кто ж будет против устроить маленький праздник прямо в разгар сессии? Эйми радостно захлопала в ладоши.
Каждый второй понедельник января Япония чествует молодежь. Праздник совершеннолетия. Один большой день рождения для тех, кому за прошедший год исполнилось двадцать. Девушки надевают красочное кимоно и сооружают на голове небоскребы из волос. Юноши предпочитают европейский смокинг. И это разноцветное слияние культур, эта жажда поскорее откупорить бутылку со взрослой жизнью, наполняют Токио каким-то особым, бунтарским духом. Сквозь веер столетий город невозмутимо смотрит на свое будущее, которое пробует алкоголь и сигареты прямо здесь, посреди его улиц. Юности многое можно простить, только за то, что она необыкновенно хороша собой!
Волову стало смешно.
- Получается, я по вашим меркам несовершеннолетний? – насмешливо спросил он у Эйми. – Мне исполнится двадцать только в феврале.
Девушка с улыбкой кивнула.
Комната в общежитии была просто крошечной. Эйми-сан как-то упоминала об этом, но Волов даже не предполагал, что здесь насколько мало места.
Хозяйка клетушки встретила приглашенных в традиционном наряде.
- Кимоно! – завизжали девчонки.
- Это юката, его носят летом, – начала извиняться Эйми. Ох, уж эти японцы, они чувствуют свою вину даже за то, что не могут оправдать ожиданий гостей. – Настоящее кимоно очень, очень дорогое, – покачала она головой, – я не решилась его привезти.
Эйми и в юката была прекрасна. Она чуть отбелила лицо и подняла волосы наверх, закрепив их палочками. Кланяясь, раздала всем маленькие подарки – перевязанные ленточкой бумажные коробочки. Внутри оказались фигурки оригами.
Эйми сама сделала роллы из риса, нори и огурца. Маленькая Япония в маленькой комнатке. Казалось, стоит только выглянуть в окно и отодвинуть завесу снега, как перед тобой тут же встанет величавая, белокурая голова Фудзи.
Самодельные роллы, кстати, Волову понравились. Только всё равно было голодно. Что ж, оно и понятно – на войне все средства хороши, и Япония решила взять противника еще и измором. Вечер уже близился к концу, когда Костик, проходя мимо, вдруг шепнул Волову на ухо:
- Пора заманить, наконец, птичку в клетку.
Первая мысль была о том, как точно Костик угадал придуманное им, Воловым, прозвище для Эйми. Удивительно: эта мысль сохранила свой болезненно-острый привкус даже через много лет. Всё остальное – жалкие усилия вызволить Эйми из этих рук, жаждавших экзотики, попытки отговорить от поездки с Костиком, её недоуменно-сердитая тирада о том, что на приглашение в гости не принято отвечать отказом – всё это память почему-то удержала лишь обрывками, опадающими лепестками розовой сакуры.
Утро следующего дня всё никак не хотело наступать. Может, поэтому тело, не нашедшее покоя ночью, отказалось слушаться Волова? Кулак как-то сам выстрелил из рукава его куртки, когда Костик появился в институте и произнес свое распевное:
- Ну, привет, боров-сан!
Глядя, как на белом лице Костика расплывается ярко-красное, круглое пятно (ну чем не японский флаг?), Волов жалел только об одном – о том, что вот этим самым кулаком нельзя вспороть себе живот и совершить харакири.
Самое любимое – поездку на насыпной остров О-дайба – он всегда оставлял напоследок. Ему нравилось подплывать сюда на речном трамвайчике и смотреть, как отражаются футуристические здания в водах Токийского залива. Он влюбился в это юное дитя Токио сразу, как только увидел Радужный мост – висячее чудо, переливающееся ночью, будто хвост павлина. Да, ночь, пожалуй, самое лучшее время суток для этого города! Так здорово забраться вечером на двадцать пятый этаж телестудии Фудзи и наблюдать оттуда за тем, как город, позёвывая, медленно погружается в дремоту, зажигая, один за другим, маленькие светлячки окон.
В институте Волов больше не появился. Драка с сыном проректора, несданные «хвосты» и репутация лоботряса сделали свое дело: отчисление было неминуемым. Первое время он зачем-то складывал тетради в сумку и шел бродить по улицам. Сначала бесцельно, затем – в поисках себя и работы. Сложно угнаться за календарем, и времена года всё быстрее и быстрее сменяли друг друга, вслед за съемными квартирами, приработками и новыми женщинами.
С Эйми-сан Волов тоже не увиделся. Лишь однажды, на старый адрес, ему пришла открытка с изображением Радужного моста. Любимое место Эйми-сан. Ночной Токио, отражающийся разноцветными точками в воде, волшебно подсвеченный мост и две маленькие лодочки, плывущие навстречу друг другу. Толпа иероглифов с обратной стороны. С каждым годом всё труднее было поверить, что когда-то Волов мог их прочитать. «Надо всё-таки как-нибудь достать словари», – каждый раз думал он, натыкаясь на открытку при очередном переезде. «Может, там приглашение приехать?»
…Токио мог быть разным. Он мог быть каким угодно. Ведь Волов там никогда не был.
