Эрих Мария Ремарк: писатель с чувством шика

Текст: Вячеслав Немиров

В России любят Ремарка. Это непреложный факт. Бывает, едешь в метро, а симпатичная девушка напротив читает книгу. И с огромной долей вероятности у нее в руках Ремарк. Если книжка толстая, то «Три товарища» или «Триумфальная арка», если поменьше – «Жизнь взаймы» или «Ночь в Лиссабоне». И хотя сложно назвать Эриха Марию Ремарка новатором или визионером, а его произведения не отличаются ни разнообразием тем, ни открытиями в области языка, год от года Ремарк остается хлебом насущным для отечественных издателей. Откуда такая любовь отечественного читателя?

А ведь есть еще один роман Эриха Марии, часто остающийся незамеченным, но при этом чуть ли не самый интересный – это жизнь писателя. Ремарк – сын простого переплетчика, глубоко верующего католика из небольшого немецкого бюргерского городка, виды которого сойдут только для этикетки средней руки немецкого пива. И вот этот выходец из ничем не примечательной бюргерской семьи появлялся в шикарных костюмах под руку с главными дивами Голливуда своего времени, слыл большим знатоком и собирателем современного искусства.

И если быть честным, Ремарку мучительно хотелось такой жизни: яркой, красивой. Как начинающий литератор мучается, подбирая слова своих первых работ, ищет свою тему, голос, так и молодой Ремарк планомерно искал свой стиль. Носил монокли и широкие галстуки, стыдился своего «разночинства», даже прикупил за 500 марок титул: за эту не самую великую, но ощутимую сумму в 1926 году престарелый обедневший дворянин Хуго фон Бухвальд усыновил писателя.

Многие обвиняли Ремарка в полном отсутствии вкуса. Так, например, считал один из виднейших драматургов XX века Бертольд Брехт:

Хуже его романов только смокинги, в которых он заявляется на вечеринки под руку с очередной голливудской звездой.

Действительно, большим эстетом Ремарка назвать сложно, но он прекрасно чувствовал шик. И касается это не только выбора костюмов, особенный блеск Ремарк умел видеть в чем угодно: туберкулезе, депрессии, алкоголизме. Он, подобно царю Мидасу, умел своим прикосновением превратить любую, даже самую грязную сторону жизни в нечто овеянное романтическим флером. Возможно, именно в этом и заключается «волшебство» прозы Ремарка, ее особенная притягательность.

На самом деле, серьезные критики, говоря о Ремарке, зачастую обращают внимание только на один его роман – «На Западном фронте без перемен». Яркое и печальное полотно о крахе надежд, о разрушении иллюзий, о том, как страшные обстоятельства Первой мировой оказались способны внутренне сломить молодых и красивых оптимистов, превратив их если не в покойников, то во внутренне испепеленных людей, напоминающих скорее пустые оболочки, тени себя прежних. Так в древнегреческой мифологии выглядели образы людей в царстве Аида: скорбные тени некогда сильных духом героев. И «На Западном фронте без перемен» – это и есть своеобразное повествование о путешествии за эту реку Стикс, сопровождаемое залпами орудий.

Даже Стефан Цвейг, который позже пополнит ряды тех, кто оценивает Ремарка невысоко, писал:

«На Западном фронте без перемен» покоряет, не убеждая, потрясает, не преувеличивая; совершенное произведение искусства и в то же время правда, в которой не усомнишься.

Есть один расхожий в литературных кругах афоризм, кому только ни приписываемый. Звучит он примерно так: каждый человек способен написать одну гениальную книгу, это книга о его жизни.

Ремарку повезло написать бесспорно гениальную книгу в молодости. На момент выхода «На Западном фронте…» прозаику было около 30. Роман, несмотря на опасения издательства «Ульштайн», оказался сверхпопулярен: в одной только Веймарской республике за три месяца продался тиражом в полмиллиона копий и тут же был переведен на 26 языков, а через год немецкий зритель уже мог увидеть экранизацию. Всего одна небольшая книга, написанная за 6 недель, сделала Ремарка миллионером и позволила ему в дальнейшем жить ту жизнь, о которой он так мечтал.

Приход к власти в Германии национал-социалистов с их фанатичным культом героев Первой мировой не только не пошатнул славу Ремарка, но парадоксальным образом навсегда закрепил за писателем славу «гуманиста и пацифиста номер один».

Ремарк в Давосе, 1929. Фото: ru.wikipedia.org

Со времен Герострата известно: если хочешь, чтобы о ком-то забыли, не повторяй ошибку жителей Эфеса. Не нужно твердить имя объекта ненависти, раз за разом о нем напоминая. Но именно на эти грабли и наступила машина геббельсовской пропаганды – одурманенные немецкие студенты бросали в огонь «На Западном фронте…», скандируя:

Нет – писакам, предающим героев Мировой войны. Да здравствует воспитание молодёжи в духе подлинного историзма! Я предаю огню сочинения Эриха Марии Ремарка!

Но чем жарче горели костры из книг Ремарка в Германии, тем интенсивнее работали печатные станки Советского Союза и Соединенных Штатов, принося Ремарку, сперва обосновавшемуся в Швейцарии, а потом и в Америке, популярность (за это отвечал Советский Союз) и солидные гонорары (а за это – Соединенные Штаты).

Все, что Ремарк написал после «На Западном фронте...», можно считать чередой сиквелов. Герои, часто прошедшие Первую мировую, стараются обрести смысл жизни, но вместо этого лишь влюбляются в больных туберкулезом девушек и пьют кальвадос.

Один из советских литературных критиков уже в 60-е писал, что Ремарк вместо ружья «указывает на бутылку». Но подобный бескомпромиссный взгляд на творчество писателя все же довольно однобок: ведь Ремарку неизменно удается найти простые слова, чтобы рассказать о самых важных чувствах – дружбе и любви.

Любая субстанция, даже вода, в огромных количествах становится ядом, но у этого наблюдения есть и обратная сторона – в правильных пропорциях практически что угодно может быть лекарством. Если не зачитываться Ремарком, поглощая роман за романом, а принимать его книги дозированно, как лекарство или очень крепкий алкоголь – скажем, кальвадос, – то практически невозможно не подпасть под обаяние немецкого прозаика.