«Иные» Александры Яковлевой

Текст: ГодЛитературы.РФ

Очередная новинка от Букмейта — «Иные» Александры Яковлевой, отметившейся «Сказками со дна озера» и «Голубиными детьми». На этот раз Яковлева написала динамичный фэнтези-роман о людях со сверхспособностями, действие которого разворачивается в альтернативном мире 1940-х.

У главной героини Ани есть сверхспособность, которую она не умеет контролировать: силой голоса девушка может разрушить все вокруг. Аня живет в Ленинграде вместе со старшим братом Петей. Однажды, спасая брата, Аня кричит — разбитая мостовая, раненые пешеходы, кровь. Вскоре девушкой начинают интересоваться органы госбезопасности, а еще — загадочный иностранец с рукой в механической перчатке.

К слову, аудиоверсию и саундтрек к книге записала вокалистка группы «АИГЕЛ» Айгель Гайсина. Электронная и аудиоверсии уже доступны, а чуть позже выйдут печатная версия романа и комикс по книге совместно с BUBBLE Comics. Пока же предлагаем вам прочитать фрагмент этой увлекательной истории.

Александра Яковлева. «Иные»

Букмейт, 2023

Сразу после революции с домом Зингера вышла какая-то сложная история, из-за которой он больше не был связан со швейными машинками, но подробностей Аня не знала. Теперь внутри на нескольких этажах обитали издательства, что тоже было неплохо. По утрам мальчишки разбегались от дома Зингера во все концы города, у каждого на плече — пухлая сумка со свежей прессой. В скорости они уступали разве что ребятам на высоких хромированных велосипедах, которые каждое утро с веселым звоном мчались по своим делам.

Аня прошла гранитной набережной канала к проспекту, лавируя среди мужчин в льняных брюках и с портфелями под мышкой, мамочек, толкавших перед собой плетеные высокие коляски, старушек с дворянской осанкой. У дороги остановилась: регулировщик подгонял автомобили — блестящие, крутобокие, с круглыми глазами-фарами и хищным оскалом радиаторов. Аня не любила автомобили: от них жутко воняло. Почти как от заводов — тех, что у верфей. Иногда ветер приносил этот запах в их с Пеккой коммуналку, и они вешали на окно мокрую тряпку, чтобы как-то спастись.

Пекка работал на «чистом» транспорте — трамвай, двадцать первый маршрут. Он останавливался неподалеку от Летнего сада ровно через пятнадцать минут — если, конечно, ее наручные часики не врали. Аня сверила их с уличными: гигантская и резная, похожая на перо минутная стрелка уверяла, что у Ани в запасе целых семнадцать минут.

Регулировщик подал сигнал пешеходам, и Аня уже хотела было идти, когда услышала оклик:

— Анют!

Она обернулась, чувствуя, как мягко ведет колени, как уши под волосами вспыхивают, а в животе будто печет. Ее догонял Володя. Рубашка у него на спине надувалась парусом, из-под кепки выбивался вихор. Аня замерла, глядя на то, как хорошо он бежит. Она не могла сдвинуться с места, завороженная этим зрелищем. Володя немного напоминал ей друга детства — тот тоже отлично бегал, и не просто по мостовой, а на лыжах, по искристому хрусткому снегу.

— Анют. — Володя остановился, чуть не налетев на нее. Аня отступила к стене, чтобы не мешать прохожим, Володя — за ней. Он навис, заслоняя ее от палящего солнца. — Ты куда, в столовую? Провожу?

— Нет, я к брату, сегодня обедаю с ним.

— Так это еще лучше! — Володя подмигнул и, крутнувшись на каблуках, предложил ей свой локоть. Аня медлила, и тогда он сам взял ее под руку. — Давай я с тобой. Заодно познакомимся наконец-то, с Петром-то.

— Володь…

Они перешли дорогу, будто молодая супружеская пара, и никто, казалось, не обращал на них внимания. Проспект, оживленный скоротечным северным летом, бурлил и пенился: толпа текла по бульвару в обе стороны, закручиваясь в воронки у ларьков с прохладительным и у «Союзпечати». За их спинами, повинуясь указке постового, взревели автомобили, зацокали, красуясь, кавалеристские лошади, каурые и в яблоко.

— Ань, ты же знаешь, у меня серьезные намерения. Все, как ты мечтаешь: семья, детишки…

Володя широко шагал, широко улыбался — и мыслил тоже широко. Рассуждая, он помогал себе свободной рукой, так что иногда задевал прохожих. На самом деле Аня так и не успела поделиться с ним мечтами, но не перебивала: Володя был очень красив, когда такое выдумывал. Да и о чем были ее настоящие мечты? О несбыточном, о навсегда потерянном. То, что предлагал Володя, Аня тут же брала, примеряла с охотой. Это было как ситцевое платье: просто, надежно и годно для труда. Слушая его, Аня думала: да, хорошо. Почему бы и нет. Семья, дети — это как у всех. По крайней мере, это нормально. Одобряемо. Никто ни в чем не заподозрит.

— Пусть он тоже знает, — продолжал Володя, когда они почти бежали под головокружительными куполами Спаса на Крови. — Нам нужно расписаться. Жить сначала будем у тебя — ты вроде говорила, у вас квадратов много? Петя как-нибудь потеснится, а у меня, знаешь сама, братишки-сестренки, там бабушка еще старенькая… Но потом обязательно получим свою комнату, очень быстро получим!

Внизу, прямо под их ногами, раскачиваясь в темном гранитном русле канала, блестела вода, и смотреть на нее было почти невыносимо. От воды тянуло прохладой, разопревшей на жаре мочой, рыбьими потрохами, еще чем-то гнилостным, будто кто-то умер на дне.

Аня представила лицо брата, если бы он увидел сейчас Володю, и затараторила, похлопывая его по руке:

— Хорошо, хорошо, но давай, может, я сама сначала поговорю с ним? Мой брат… Петя, он просто волнуется за меня, его надо… подготовить, понимаешь? Мы ведь сироты, и брат единственный, кто заботился обо мне с тех пор, как…

— А я? — Володя вдруг остановился, нахмурился. — Я ведь тоже забочусь. Никогда тебя не брошу, клянусь!

Он выглядел таким несчастным, по-детски несправедливо обиженным, что у Ани сжалось сердце.

— Ну хорошо, — вздохнула она и, приблизившись, дала себя поцеловать. — Идем.

На площади Жертв Революции уже давно не хоронили никаких жертв, и теперь это было зеленое поле, разлинованное тропинками и украшенное клумбами в форме звезд. Только имена, выбитые на обелисках, напоминали о прошлом. Аня повела Володю краем площади, но все равно ощущала себя будто голой, видимой со всех сторон. Выросшая в лесу, на любом открытом пространстве она становилась чужой и беззащитной.

На остановке было небольшое столпотворение. Мужчины и женщины, кто в косынках, кто в вязанных крючком беретках, тянули загорелые шеи, высматривая красные трамвайные борта. Все очень нервничали, торопились — и, конечно, ссорились, прямо не отходя от остановки организовывали очереди, коалиции, возможно, даже профсоюзы. Разомлевшие от жары, на руках у матерей и на плечах у отцов дремали дети. Аня и Володя встали поодаль, но у самого края, под фонарем. Сначала Аня хотела спрятаться в толпе, чтобы Пекка не заметил их и проехал мимо, но Володя, будто разгадав этот нехитрый план, повел Аню к самому поребрику, так, чтобы ее цыплячье платьице сразу бросалось в глаза.

С Невы подул ветер, по ногам потянуло приятным холодком. Потом вдруг потемнело, загудело небо. Из-за поворота плавно вышел двадцать первый и, качнувшись на сторону, застучал-зазвенел, приближаясь к остановке. Народ оживился — но не от вида трамвая. Все смотрели наверх. Аня успела заметить в кабине вагоновожатого Пекку и помахать ему. Пекка помахал в ответ. А потом у одного из мужчин на остановке слетела шляпа, ее подхватило ветром, закружило, потащило куда-то в сторону Лебяжьей канавки и ввысь. И тогда Аня наконец увидела, как своим китовьим боком на ленинградское солнце величественно наплывает немецкий дирижабль. Вся улица замерла, наблюдая это затмение.

Потом в оглушенной толпе, как выстрел, прозвучало звонкое девичье:

— Ишь, разлетались, фрицы, — и толпа очнулась, загудела. Кто-то стал махать руками, кто-то — свистеть. Рябой рыжеволосый мужчина с фотоаппаратом на шее, явно турист, навел объектив и отщелкал несколько кадров, сняв людей на фоне дирижабля.

— Нам бы такой хоть один подарили, друзья-товарищи, — басовито посмеялись и понесли эту мысль дальше, перекатывая на языках.

— А знаешь, как эта штуковина у него под брюхом называется? — шкодливо щурясь, спросил Володя и тут же протянул: — Гондо-о-ола… О, а там не твой брат? Ну что, была не была?

Пекка как раз заталкивал под стекло картонку с черной трафаретной надписью: «В ДЕПО». Толпа, уже настроившаяся на трамвай, даже не обратила внимания: дирижабль оказался куда интереснее. Повинуясь крепкой хватке Володи, Аня сделала шаг, стараясь не смотреть на хмурое лицо брата, хотя ее обдавало холодными волнами тревоги. Знала же, что не одобрит! Теперь снова увезет в другой город, упрячет в очередной унылой общаге. А здесь — подумаешь, иногда пахнет! — зато даже коммуналки красивые, лепнина на потолках. И Володя. С его вихрами и мечтами, даже с темнотой в глазах, которая ей сегодня почудилась, даже с ней он ей нравился. Правда нравился. Он просто не оставлял ей другого выбора.

Солнце вспыхнуло, ослепило на миг. Аня вскинула ладонь козырьком ко лбу — и тут, обмирая от ужаса, увидела, что прямо на остановку летит грузовик. Его ведет влево, совсем как строчку под ослабевшими пальцами, — водитель тоже пялился вверх, высунувшись из окна.

Трамвай зазвенел взахлеб, но не тронулся с места, защищая людей на остановке, и в тон ему заревел чей-то ребенок.

Тогда закричала и Аня:

— Петя… Пекка!

Воздух вокруг вздрогнул, расслоился и пошел волнами. От крика у Ани заболело горло, но звук тонул в вакууме, глох где-то в гортани, и она не слышала собственного голоса.

Зато она его видела.

Первыми посыпались стекла фонаря над головой, потом лопнула витрина табачного киоска. Люди попадали на землю, закрывая головы, пряча под собой детей. Аня видела, что они зажимают уши. У некоторых по пальцам текло что-то алое, похожее на давленую малину. Нос трамвая смялся, будто в него ударил огромный невидимый кулак, брызнули осколки — Пекка едва успел выскочить из кабины. Грузовик отбросило, размотало по дороге. От него отлетела дверь и попала в лошадь. Лошадь вскрикнула, будто ржавая петля, и это был первый звук, который выбил воздушную пробку. И сразу на Аню обрушились другие звуки: звон стекол по всей улице, крики и стоны, запоздалый свисток регулировщика…

И голос Пекки, издалека, как хлесткая пощечина:

— Анники!

Он так одергивал, только когда она переходила черту. Теряла контроль. Когда с ней происходило это.

Марево.

— Анники!

Ноги не слушались, тело обмякло. Улица выглядела так, будто взорвали бомбу. Аня падала, и никто больше не держал ее за руку. Она оглянулась, хватаясь за воздух: Володя лежал под фонарем, держась за ухо, из которого шла кровь. Он смотрел на Аню как на чудовище, и этот взгляд она знала слишком хорошо.

— С-сука… — Он задергал ногами по земле, отползая, потом вскочил и побежал прочь. Медленно оседая на землю, Аня смотрела, как Володя, такой улыбчивый и обходительный, бросает ее — через семнадцать минут после того, как обещал никогда не бросать.

— Анники!

Ее грубо схватили, поставили на ноги, и она почувствовала себя не то мягкой периной, которую нужно взбить, не то куском подошедшего теста, которое нужно обмять. Чем угодно, только не человеком.

— Я что тебе говорил? Что я тебе говорил?! — Пекка тряс ее за плечи, потом ударил по щеке, и она наконец-то смогла сфокусировать на нем взгляд.

— Пекка, я… Прости.

Он подхватил ее и куда-то понес, так быстро, как только мог. Развороченная улица плыла перед глазами, и Ане казалось, что это не ее несут на руках через дорогу, а весь город проплывает мимо, словно один большой дирижабль. Она видела пожарную машину, полную мужчин, как один похожих на Володю, видела того самого туриста с фотоаппаратом, который смотрел на нее через объектив. Потом была другая толпа: живая, гомонящая. Потом — умирающая лошадь посреди мостовой. Тень, пришедшая и накрывшая.

Потом — ничего.