Текст: Арина Лифанова
Представление об иконе как о произведении искусства начало складываться на рубеже XIX–ХX веков благодаря изучению и расчистке памятников русского религиозного наследия. Тогда это было искусство для избранных: искусствоведов и коллекционеров. Однако представители духовенства продолжали видеть в иконе предмет религиозного быта.
Пик интереса к теме православного искусства, к сожалению, пришелся на предреволюционные годы – и с приходом к власти воинствующих безбожников исследования в области иконописи оказались фактически контрреволюционными.
Но переосмысление восприятия иконы прежде всего как произведения искусства, в противовес ее пониманию как «бытового, исторического или культового предмета», вывело историческое наследие страны на иной уровень. Трагедией отдела религиозного быта ГИМ (Государственного исторического музея) стала смена классификации предметов, попавших к ним из национализированных частных коллекций. Теперь изъятые атрибуты полагалось передать в фонды Третьяковской галереи. Изначально Третьяковской галерее государство определило специализацию на светской русской живописи XVIII–XIX вв. Однако со сменой угла зрения на предмет иконы и провозглашением ее все-таки произведением искусства переменился и главный музей для ее хранения.
По свидетельствам музейных документов, сотрудники ГИМ устроили натуральный саботаж. Мотивы отказа выдать иконы в Третьяковскую галерею кажутся надуманными и смешными. Сохранить знаменитую икону Богоматери Владимирской сотрудники ГИМ пытались, утверждая, что она представляет образец товара и характеризует формы экономических и политических отношений двух стран, поскольку она была привезена на Русь из Византии.
«Отказ выдать иконы «Ангел златые власы» и «Спас златые власы» мотивировался тем, что золотые линии прядей являются отражением бытового приема украшения прически вплетенными в нее нитями золота. Необходимость оставить в ГИМ икону «Страшный суд» из собрания Морозова сотрудники музея объясняли тем, что на иконе престол Господа стоит на колесах, что свидетельствует об использовании на Руси колесниц».
Во время революционного хаоса процесс национализации и перевозки огромного числа ценностей из одного музея в другой привел к значительным убыткам и повреждению художественных произведений. Но при этом национализация коллекций И.С. Остроухова, А.В. Морозова и Л.Л. Зубалова в Москве, Н.П. Лихачева в Петрограде, В.Н. Ханенко в Киеве привели к возможности массовой расчистки, реставрации и изучения произведений иконописи. Также стало доступным раскрытие чудотворных икон от позднейших поновлений: церковь никогда раньше не давала на это согласия. Приведем выдержки из письма сотрудника ГИМ А.И. Анисимова, который с горечью сообщал:
«…иконы отправились в иконографию, то есть в отдел, где хранились исторические портреты декольтированных дам и увенчанных звездами кавалеров (известен также как отдел бытовой иллюстрации); шитье и облачения — в отдел ткани, то есть к кускам материи, кружевам, женским бальным платьям и мужским камзолам; резьба и утварь — в отделы домашнего и государственного быта».
На волне грандиозной антирелигиозной кампании 1927–1929 годов монастыри и храмы сделали музеями атеизма, ведь только так можно было сохранить и защитить культурное наследие «буржуазного толка».
Антирелигиозные действия, охватившие всю страну, стали частью сталинских преобразований, включавших также форсированную индустриализацию и коллективизацию. Основная идеологическая концепция была простой и прямолинейной. Мировоззрение рассматривалось с точки зрения классовой борьбы: материализм был сочтен орудием пролетариата, в то время как идеализм ассоциировался с буржуазией. Эти два мировоззрения считались несовместимыми, следовательно, религия, как важнейший элемент идеализма, должна была быть коренным образом устранена. Это означало разрушение всех церквей. ГИМ был предназначен для просвещения масс, однако ему запретили создавать раздел, посвященный религиозным аспектам.
По мнению советской власти, изучение религии, если оно не служит антирелигиозной пропаганде, следует признать несоответствующим идеологии пролетариата и считать ее буржуазной наукой. Поскольку научное исследование само по себе считалось классовым, логика здесь в том, что только после окончательного утверждения материалистического мировоззрения среди советского населения, что займет по меньшей мере полвека, будет безопасно начать инвентаризацию религиозных артефактов. А вместе с ним и проводить научные исследования религиозных аспектов общественной жизни, так как антирелигиозное воспитание масс было важнее эстетического.
В 1920-1930 х гг. новорожденная страна столкнулась с острым золотовалютным кризисом. Руководство Советского Союза искало всевозможные способы получения средств на нужды индустриализации. Одним из многообещающих путей казался массовый экспорт антикварных и художественных ценностей за границу, таким образом «произведения религиозного искусства должны были послужить делу строительства государства безбожников».
23 января 1928 года было принято решение Совета Народных Комиссаров об усилении экспорта произведений искусства, что привело к массовой продаже национального художественного наследия. Художественные «товары», отобранные из Исторического музея и Третьяковской галереи, проходили первоначальную оценку стоимости в самих музеях, а затем передавались на рассмотрение общемосковской комиссии экспертов. Важно отметить, что термин «немузейный» не означал, что произведения являются подделками или фальшивками. При выборе икон Государственная Третьяковская галерея руководствовалась принципом нахождения золотой середины между требованиями торговцев и интересами музея: галерея не отдавала шедевры, но отделение «Антиквариата» не брало на продажу «плохой товар». Перед продажей иконы проходили антикварную реставрацию.
К счастью для Третьяковской галереи и всей России, в то время на Западе произведения русской живописи не были особенно востребованы. Чтобы создать ажиотаж, было решено запустить передвижную выставку для европейской публики, которая впоследствии оказалась в США. Впрочем, идея показать русские иконы на Западе возникла задолго до начала форсированной индустриализации, массового экспорта произведений искусства из СССР. До этого Дягилев уже осуществлял кратковременные показы русских религиозных произведений за рубежом, однако иконы там не были центральной темой экспозиции. Выставка (1928—1932 гг.) должна была стать не ярмаркой, а мощным катализатором массового интереса к иконам, подогревающего массовый спрос.
Что же из этого вышло? Сколько советское правительство смогло выручить на нужды индустриализации, прибегнув к построению всемирного рынка антиквариата? Сколько икон на самом деле ушло в иностранные коллекции и так ли значительны были потери? Обо всем этом и идет речь в новой книге историка Елены Осокиной, уже известной как автор монографий «Алхимия советской индустриализации», «Небесная голубизна ангельских одежд», «Золото для индустриализации».
«Судьбы икон в Стране Советов в 1920—1930-е» – исследование, рекомендуемое для пристального изучения; оно снабжено таблицами с точными данными: когда, где, сколько икон ушло и за какую цену с конвертацией в современные денежные единицы. Лично мне не хватило иллюстративного материала относительно упоминаемых икон. Книга может стать предметом оживленной дискуссии – в узких кругах. Меня же после прочтения потянуло сходить в Третьяковку – и прочитать что-нибудь об утраченных при тех же обстоятельствах произведениях эрмитажной коллекции.
