Текст: ГодЛитературы.РФ
«Альпина» переиздает увлекательную детективную серию о сыщике Василии Зайцеве — почему бы не перечитать на зимних каникулах, правда ведь? В третьей книге серии, «Небо в алмазах», Зайцев берется расследовать убийство знаменитой актрисы. Задачка и правда не из простых; что послужило мотивом: пропавшие драгоценности или тайные мемуары, в которых содержится компромат на многих известных современников кинозвезды?
Но, как обычно у Яковлевой, детективный сюжет здесь оказывается лишь поводом рассказать об эпохе, когда звезды звукового кино восходили, а немого — гасли и забывались. Это роман об утраченных иллюзиях и сломанных судьбах, о ленинградских коммуналках 30‑х годов прошлого столетия и их жителях.
Предлагаем вам прочитать фрагмент, в котором начинается расследование.
Небо в алмазах / Юлия Яковлева. — М. : Альпина нон-фикшн, 2024. — 317 с.
ГЛАВА 3
Все зачарованно смотрели на мебельные кручи. На льдисто-бриллиантовую громаду люстры, под которой в столбе света плясала золотистая пыльца. Не могли пошевелиться.
— Ну что ж, товарищи, — разбудил сам себя и остальных Зайцев, — ножки, так сказать, в руки. Задача номер два: улики.
— А номер один?
— Выйти живыми.
Никто не двинулся.
Крачкин осторожно погладил пальцем полированную ногу в резных лилиях. Она торчала у него перед глазами. Но был ли это стул, кресло, трельяж или вовсе этажерка, не понять: туловище уходило вглубь, задавленное деревянным хаосом. Крачкин растер между пальцами пушистую пыль. Перспектива двигать мебель его не радовала.
Зайцев вынул из кармана платок. Обхватил через него рукоять. Тянуть пришлось с силой — нож вошел глубоко.
— Орудие убийства у нас, по крайней мере, есть. Пакуй, Крачкин.
— А тело перенесли, — заметил Крачкин, принимая нож.
— Не сама же она на кровать так легла.
— Угу. И лицо себе шалью накрыла.
— Нож тяжелый, — взвесил в руке Крачкин. Оглядел лезвие.
— В рукояти наверняка напайка. Серьезная штука… Ладно, поехали.
Принялись. Про покойницу, осмотренную (других ран на теле не обнаружено) и опять из деликатности накрытую шалью, быстро забыли. Не до нее. Работали медленно. Сперва пробовали. Потом расшатывали, как зуб. Потом проверяли, куда уходит и с чем сцепляется. Не потянет ли за собой какого-нибудь дубового монстра. Подвигали, поправляли, приподнимали. И только убедившись, что безопасно, тянули. Передавали по цепочке. На выходе вещь принимал милиционер Сарафанов, вызванный на подмогу. Обыск напоминал переезд комиссионного магазина. Разбор завала после наводнения. Разбор баррикады. Инвентаризацию в музее.
— Не забываем отмечать подозрительное, — прокряхтел Зайцев, удерживая угол полосатого дивана. — Собирать улики.
Пока что вещи просто ставили в общем коридоре. Огромном, хоть тренируйся перед марафонским забегом.
Вызваны были также недавно зачисленные Охотников, Кукушкин и Зак. Но они так и болтались пока в коридоре. Делали вид, что помогают Самойлову опрашивать подозрительно невозмутимых соседей. «Перенимали мастерство», как распорядился Зайцев. Протиснуться в комнату все еще было трудно.
Зайцев, Крачкин, Нефедов и Серафимов решили сначала выбрать и вынести то, что полегче. Освободить плацдарм. Потом — с помощью желторотиков — приняться за тяжелых гигантов: шкафы, шифоньеры, буфеты, диваны.
В воздухе висела пыль. Серафимов чихал звонко, с широким замахом головы. Крачкин издавал в согнутый локоть тихое «псть!». Нефедов чихал, как мопс: «гр». У Зайцева от чихания заболел висок.
— Как она тут вообще жила?
Слова Крачкина о возможной причине смерти произвели впечатление. Легко верилось, что на покойную откуда-нибудь из-под потолка съехал шкаф. Вынырнуло из глубин забытое пресс-папье. Лягнуло рухнувшее с высоты кресло. В любом случае повторить ее судьбу не хотелось.
— Молодая еще баба, — недоумевал Серафимов. — И такой срач.
Хребты безумия, думал Зайцев, оглядывая уходившие к потолку массивы. Теперь уже к запаху пыли примешивался запах пота. Мебели словно не становилось меньше.
— Сумасшедшей она не казалась, — словно услышал его мысли Крачкин.
— Люди меняются, — быстро парировал Зайцев.
— Мистика.
— Что там, Самойлов?
— Мистики, Сима, никакой. Мебель — ее. Квартира тоже была ее. Квартиру уплотнили. Ей выделили эту комнату… Она, поди, перед уплотнением сунула дворнику четвертак, и всю мебель стащили сюда.
— Воображаю рожи соседей, — подал голос Серафимов. — Думали поживиться. А въехали в голые стены. А пищать и жаловаться поздно.
— Она что, надеялась, что советская власть откатит назад? И соседей выпрут? — откликнулся невидимый за баррикадами Зайцев. — А ты, Крачкин, говоришь, не сумасшедшая.
Крачкин не ответил. Многие тогда на это надеялись. Многие до сих пор надеются, подумал Зайцев.
Нефедов, приподняв край шали, смотрел на покойную. Он казался Германном у ложа Пиковой дамы.
Медики — чтобы забрать тело — были уже в пути.
— Чего лупишься, Нефедов? — не поворачиваясь, спросил Серафимов с козеткой в вытянутых руках. — Работа заломала?
Нефедов опустил шаль, протянул руки, принял козетку. Споткнулся, чуть не полетел с козеткой в вытянутых руках. Мгновения всем показались вечностью.
Но тот сумел выпрямиться, удержал равновесие.
— Елки-палки, — выдавил, придя в себя, Серафимов.
— Смотри, куда ступаешь. Ты б нас всех угробил, если б боднул эту стену, — заворчал Крачкин. — Смерть под диваном.
— Ты обо что споткнулся-то? — посочувствовал Зайцев.
— Тут что, мало обо что споткнуться можно? — ныл Крачкин. — Глаза разувать надо.
Зайцев поднял с пола шелковый поясок. Тот скользнул, распустив петлю.
— Извините, — промямлил Нефедов.
Козетка поплыла к выходу. Зайцев отбросил поясок от греха подальше.
Серафимов потянул за рога очередное кресло. В недрах зарокотало, заскрежетало. Все замерли, чувствуя, как бросает в пот. Опасались схода лавины. Убедились, что опасность миновала. Серафимов был красен по самые волосы.
Зайцев сглотнул:
— Ты, это, Сима, тоже… повнимательней.
— Товарищ Серафимов, это как играть в бирюльки, — наставительно произнес Крачкин.
— Какие еще бирюльки? — сердито буркнул тот в ответ. Легковесное словцо не понравилось ему. Зайцев попытался вспомнить, что он хотел сказать Серафимову: безуспешно.
— М-м-м, — промычал старый сыщик. Понимай, как хочешь.
— А ты, товарищ Зайцев? — нашел новую жертву Крачкин. — В бирюльки в детстве не игрывал?
— Мое детство, Крачкин, прошло на улицах, а не при дворе.
— Зачем сразу «при дворе»? Если, конечно, бирюльки не из драгоценных материалов и сделаны фирмой Фаберже. Но это не обязательно. Бирюльки можно и деревянные, и костяные. Нефедова я и не спрашиваю. Нет, спрошу. Товарищ Нефедов, вы знаете, как играть в бирюльки?
— Нет, — просто ответил Нефедов.
На Зайцева, как тошнота, опять накатило мерзкое, уже такое привычное чувство, будто отстал от самого себя: видишь руки, которые тянут кресло, но не сразу понимаешь, что руки — твои собственные.
Крачкин всё допытывался:
— Товарищ Сарафанов?
Тот промычал.
— Я так и думал: советская молодежь.
— Крачкин, прекрати трепаться, отвлекаешь, — огрызнулся Серафимов. Он нацелился на пузатый комод, поблескивавший бронзовыми ручками в недрах мебельной горы. Путь к нему преграждали полированные, резные буреломы.
— Я серьезно! — неожиданно горячо возразил Крачкин. И тут же поставил только что высвобожденный им стул. Сел. Забросил ногу за ногу. Зайцев удивленно посмотрел на него. Остальные деликатно воздержались от комментариев: старый сыщик просто-напросто устал. Работа не прервалась.
Крачкин вещал:
— Не ради отвлечения, между прочим. Сейчас я вам расскажу, как играть в бирюльки. Пока кто-нибудь нас тут не угробил. Игра, друзья, заключалась в том, чтобы насыпать горкой всякую дребедень… Совсем как здесь. Только без угрозы жизни.
Зайцев смотрел на свою руку, на бронзовый рогатый канделябр под ней. И никак не мог сообразить: то ли собирался взять, то ли только что положил. «…Вел», — услышал Зайцев свой голос. Испугался. Вытаращился на бронзовые рога. Не сказал ли он это вслух? Сердце бешено билось. Он глянул осторожно. Серафимов по локти шарит в чем-то. Нефедов взобрался на уступ, как горная коза, пытается высвободить ломберный столик. Крачкин, кряхтя, перевязывает шнурки на ботинке: тянет время, чтобы отдохнуть.
Не вслух, понял Зайцев. Но глядел, как во сне. Когда сил нет двинуть ни рукой, ни ногой.
— О! — радостно воскликнул Серафимов. — В комоде.
— Чего там у тебя? — приподнялся со стула Крачкин.
А Зайцев все не мог стряхнуть вялость.
— Дамские панталоны?
— Сам ты панталоны.
Серафимов приподнял пожелтевшие кружева.
— Вася, здесь письма, — посмотрев, позвал Крачкин.
— Ты что там, оглох? — нетерпеливо поторопил Серафимов.
— Приобщайте. Письма — это хорошо, — откликнулся Зайцев. Серафимов принялся паковать улику.
— Кстати, о «приобщайте».
Крачкин отвернул пиджак:
— Вот.
— Что это?
— Трамвайный билетик.
— Я вижу, что не в театр билет.
— В лифте нашел.
И Крачкин торопливо уточнил:
— Может, имеет отношение к делу. Может, нет.
— Приобщай.
Зайцев принялся вынимать ноги из столпотворения предметов на полу.
— А ты куда?
— В уборную.
В коридоре соседи окружили Самойлова и желторотиков. При виде Зайцева оживились. «Но не слишком», — отметил он.
— Продолжайте, товарищи. Не отвлекайтесь. Любые ваши наблюдения, мысли, соображения помогут следствию.
Он быстро пробрался через них, по коридору — в гулкую уборную. В ней еще сохранилась узорчатая плитка. Нарядный ватерклозет стоял на львиных лапах. Для коммунальной квартиры — ослепительно чистый. Место общего пользования.
Зайцев открыл кран — две бронзовые розы. Принялся плескать себе в лицо ледяную воду. Как будто воспоминание, ворвавшееся без приглашения, можно было смыть, спустить в круглый ротик ванной — в ленинградскую канализацию. Сел на край ванны, ощущая через брюки его чугунный холод.
«…Вел», — повторяла за ней нянька. И нацеливалась щепотью на крошечную теннисную ракетку в колючем ворохе самой разной дребедени: тележек, елочек, портновских игл, кошечек, яблочек, леденцов, причем леденец был такого же размера, как елка.
«Well». Гувернантка-англичанка обычно побеждала: ее длинные ноготки подцепляли бирюльки там, где пасовали старушечьи пальцы.
«Вел», — говорили и дети, подражая няньке. А не гувернантке, как надеялись мама и папа…
«Черт знает что. Проснись, — приказал он себе. — Человек убит, — напомнил. — Пошел, ну».
Он стряхнул капли. Промокнул лицо рукавом. Спустил воду. «Даже шнур не оторван», — тупо удивился. Шнур был богатый: толстый и завершался шелковой кистью. Под звуки водопада Зайцев отодвинул щеколду. И едва не ушиб санитара. Прибыли медики забрать труп.
— Господи, — только и сказал один на пороге комнаты.
— Стало лучше, — заметил Серафимов. — Было куда хуже.
— Не пролезем с носилками.
— Сима, давайте выносить ее в коридор, — приказал Зайцев.
— Я ноги возьму, — вызвался Серафимов.
— Я тоже голову не хочу, — поддразнил Крачкин. Шутя. Но шутя лишь отчасти, услышал в его тоне Зайцев. Милиционер Сарафанов деликатно зашел за рояль, чтобы про него не вспомнили.
Им всем приходилось видеть трупы и похуже — в чисто физическом смысле. Воняющие самым страшным запахом на земле. С месивом вместо лица. Разложившиеся. В этой покойнице было что-то жутковатое в смысле отнюдь не физическом.
— Нефедов. Нефедов послушно соскочил с уступа. Отряхнул руки. Зашел в изголовье кровати. Переложил руки мертвой на грудь. Взял ее под мышки.
— Раз, два, три.
Она была тяжелой, все мертвые тяжелые. Носилки лежали в коридоре на полу. Соседи стояли, как стадо овец: молчаливым кружком. Зайцев уловил движение взметнувшейся ко лбу руки: кто-то осенил себя крестом.
Серафимов опустил ноги убитой. Зайцев выпустил из рук туловище. Нашел в толпе соседей лицо Самойлова: нашел что-нибудь? Тот прикрыл глаза: да. Отлично.
Нефедов последним осторожно уложил плечи, голову. Потом опять приподнял шаль и посмотрел на убитую долгим взглядом.
— Красивая баба, — заметил один из медиков. — Свое отпрыгала.
К цинизму медперсонала обитатели квартиры явно не привыкли.
— Сам ты баба, — донеслось от стада соседей. Женщины загалдели:
— Это актриса знаменитая! Дикари… Типун те на язык. …Я тя щас сама так отпрыгаю, зенки повылазят… Как вам не совестно, молодой человек.
Кем была их соседка, очевидно, знали в квартире все.
Медики поспешили поднять носилки, понесли к выходу
