Текст: ГодЛитературы.РФ
Родившееся под крылышком «Альпины» издательство «Бель Летр» продолжает издавать обаятельную романтическую прозу — в марте выйдет из печати очередной роман лауреата премии Culture Press Анн-Гаэль Юон, прямое продолжение уже изданной в России «Паломы», одного из главных французских бестселлеров последних лет.
Сюжет такой: ресторан Лиз Клермон, молодого парижского шеф-повара, вот-вот должен был получить первую мишленовскую «звезду», но все пошло не по плану: отравился посетитель, сотрудница подала жалобу, банк отозвал финансирование. Ровно в этот момент Лиз получает таинственное письмо из Страны Басков с приглашением приехать в Молеон, уже знакомый читателям по роману «Палома». Лиз, разумеется, принимает приглашение — и в ходе путешествия с ней случится много переосмыслений и самых разных переживаний.
Предлагаем прочитать фрагмент.
Чем звезды обязаны ночи / Анн-Гаэль Юон ; Пер. с фр. Риммы Генкиной — М. : Альпина Паблишер, 2024. — 348 с.
4
Мы с Наной шагали уже четверть часа, ища какой-нибудь ресторанчик. Я в кожаной косухе, она — потренькивая множеством брелков. Фермеры за рулем своих тракторов сворачивали шеи, провожая нас взглядами. Вокруг стоял запах скошенной травы и навоза. Присутствие Наны успокаивало. Без нее у меня не хватило бы мужества продолжать все это.
Она появилась в моей жизни в день, когда мне исполнилось семь лет. Роми с громким смехом переступила порог — сияющая, ослепительная, чудесно пахнущая — и сразу объявила, что есть повод кое-что отпраздновать. За ее спиной маячила компания жизнерадостных незнакомцев.
Я подняла глаза на мать, готовая заплакать. Та пожала плечами. Речь шла не о моем дне рождения. «Пошлая мещанская традиция!» — раздражалась она, замечая мои слезы. Нет, у Роми были более оригинальные поводы для праздника: новый наряд, полная луна, первая клубника. Она приглашала всех, кто попадался ей по пути, осведомляясь об их любимом блюде: «Моя дочь — повар от Бога, сами увидите!» — и вся эта толпа вваливалась в нашу тесную двухкомнатную квартирку, которую она снимала на те скудные гроши, что ей платили в кабаре. Она нанизывала на руки тонны браслетов, одалживала свои платья и боа кому ни попадя и лихо откупоривала шампанское ударом ножа. Вечеринки шли нескончаемой чередой, гости теснились, как окурки в пепельнице. Мясник, почтальон, несколько бывших любовников, два-три студента, случайно встреченных недалеко от дома… Роми любила всех, и все любили ее.
Нане было, наверное, лет тридцать, когда они познакомились с Роми. Местом ее обитания был третий фонарь по улице Габриэль. Миниатюрная, с матовой кожей, короткими волосами и кучей разноцветных баулов в руках, она постепенно стала нашей постоянной гостьей, единственным знакомым лицом в нескончаемой круговерти новых визитеров. Она никогда не приходила с пустыми руками. Протягивала мне то цветок, то птичье перо, то рисунок. В платье с множеством оборок, с парой мазков помады на губах она усаживалась на табурет и, не говоря ни слова, смотрела, как я готовлю.
Ей потребовалось немало времени, чтобы согласиться с неоднократным предложением Роми пересесть на диван. С каждым годом присутствие Наны становилось все более привычным. Она ждала меня у школы, угощала шоколадной булочкой, на несколько монеток, которые ей перепали. Она оставалась со мной порой до поздней ночи, если мать задерживалась в кабаре. Исчезала, когда у Роми случались сумрачные дни. И возвращалась к нам снова, стоило грозе миновать.
Нана никогда не произносила ни слова. И все же Роми, казалось, знала о ней все. У моей матери всегда был особый талант располагать к себе людей. Может, потому что она никого не судила. Жизнь представлялась ей подобием американских горок. Ведь мир любого человека в одночасье мог полететь в тартарары.
В тот день, когда она умерла, Нана не выпускала меня из объятий, пока санитары выносили тело. Она утешала меня ночами, полными слез и кошмаров. Именно Нана присматривала за мной после разыгравшегося два месяца назад скандала. Нана — мой ангел-хранитель. Моя единственная родная душа.
И вот мы с ней оказались здесь. В этой дыре в Стране Басков, название которой я никак не могу запомнить.
Я в трауре. Мне хотелось бы исчезнуть. Пусть меня забудут. С готовкой покончено. Мишленовские «звезды», магия вкусовых рецепторов, безудержное творчество — теперь это удел других. Я снимаю свой фартук. Осталось только найти, чем теперь заняться в жизни.
За поворотом дороги показался какой-то ресторан. Единственный на пять километров вокруг. Это аскетичного вида трехэтажный дом с закрытыми ставнями, выходящими на широкую долину. Несколько столиков под большим дубом, на них перевернутые стулья. Полустертые, выписанные краской буквы на фасаде гласят: «У Жермены».
Я просовываю голову за бахрому дверной занавески. В доме темно, но пахнет свежестью.
— Есть кто?
Никакого ответа. Нана уже уселась на террасе и разглядывает грифельную доску с меню, на которой накарябано: «Меня нет».
Неплохое начало. На другой стороне доски меню из четырех строк:
- АЧОА
- ГАМБУРГЕР
- УЛИТКИ
- БАСКСКИЙ ПИРОГ
Но вот к нам приближается длинная худющая фигура. Просто жердь, которая едва видна из-за ящика с овощами; вот она подпрыгивает, роняя на землю несколько помидоров, и врезается в стол, после чего неловко извиняется. Созданию лет двадцать пять, не больше. Рыжая шевелюра, спадающая на глаза, розовые щеки; парень тяжело пыхтит от натуги. Возникает желание усадить его на стул и велеть как следует отдышаться.
— Добрый день, — выдавливает наш пугливый незнакомец.
— Здравствуйте, — отвечаю я.
Какое-то мгновение он разглядывает меня, наклонив голову и приподняв бровь. Его взгляд останавливается на моей забинтованной руке. Он пытается вспомнить, где мог меня видеть.
— Можно пообедать?
Мой вопрос застает его врасплох.
— Конечно… — заикается он, — что вы желаете?
У него сильный акцент, и я с трудом его понимаю. Тут раздавшийся из дома низкий голос снова заставляет его подпрыгнуть:
— Базилио! Это ты?
Рыжеволосый на миг замирает — и сломя голову бежит в дом.
— Какого черта! — ворчит голос. — Кого еще принесло? Скажи им, что мы не обслуживаем!
Тяжелые шаги на лестнице, приглушенная перебранка, и огромная пятерня раздвигает занавеску от мух, едва не сорвав ее.
— Какая еще знаменитость? — бурчит он, прикладывая к глазам ладонь козырьком, чтобы защититься от летнего солнца. — Пошли они, все эти знаме…
И замолкает на полуслове. Передо мной неотесанный медведь. Большие светлые глаза, лет сорок, коренастый, на щеке отпечаток подушки. Он бросает на нас взгляд, выпрямляется, запустив пальцы в волосы. Все в нем дышит меланхоличным одиночеством. Даже трогательно. Да, на первый взгляд он показался мне трогательным. Но это впечатление длилось недолго.
Он колеблется, потом вздыхает, почесывая бороду, и исчезает внутри, продолжая бурчать себе под нос. Грохот кастрюль. Взрыв ругательств. Вновь появляется Базилио с блокнотом в дрожащей руке.
— Шеф велел сказать, что улиток не осталось…
— И гамбургеров тоже! — раздается рык из дома.
Рыжая Жердь изображает улыбку, пытаясь сохранить любезную мину.
— Пусть будет два ачоа… — заключаю я без аппетита и без особого энтузиазма.
Я не жду чудес. Неуклюжий официант, липкий стол, едва проснувшийся бородач — все это вместе не предвещает ничего выдающегося.
Базилио принимает мой заказ, словно гном, который должен доставить письмо Санта-Клаусу. Торопливо записывает его в блокнот детским почерком. Этот паренек такой же официант, как я дрессировщица куриц. Я впервые оказалась в ресторане после своего краха. Вокруг запустение, словно декорация моего падения. Я судорожно вздыхаю. Нащупываю коробочку с таблетками у себя в кармане, достаю одну и кладу под язык.
Повязавший белый фартук Базилио ставит на стол две исходящие паром тарелки. Ему понадобилось еще три или четыре ходки, чтобы принести хлеб, воду и приборы. Потом он желает нам приятного аппетита с такой почтительностью, словно перед ним английская королева. И никак не решается оставить нас вдвоем.
Ладно, катись уже!
Самое ужасное в известности — не критики, а фанаты. Настоящие. Те, кто вас разглядывает, как диковинное животное, не в силах оторвать глаз. Нет, на самом деле самое страшное — это фанаты после скандала. И тут, надо признать, я получила по полной.
Одними губами я касаюсь красного столового вина, кстати довольно приличного и выразительного, Нана же с аппетитом приступает к еде. Ачоа из телятины. «Пишется как “аксоа”, но читается “ачоа ”». Это Роми мне объяснила. Она хвасталась, что знает с десяток языков, и сегодня я даже склонна ей верить. В свои лучшие дни она была готова на любую авантюру, от изучения каллиграфии на кириллице до восхождения на Эверест. А потом дорогие ручки, тушь и альпинистские ботинки заканчивали свою жизнь на помойке. Все поглощал мрак.
Один из гостей Роми однажды подарил мне книгу о региональных кухнях. Мне тогда было лет десять. За следующие три месяца мы опробовали все рецепты. Совершили настоящее путешествие по всей Франции, от Савойи до Антильских островов, с проездом через Эльзас. Гости аплодировали моим творениям, пока алкоголь лился рекой, а Роми ублажала их своими знаменитыми скетчами. Именно тогда я открыла для себя ачоа — несложное блюдо из помидоров, лука, сладкого и эспелетского перца. Простая еда без изысков.
Я пробую больше из любопытства, чем из желания. Фруктовый привкус и острота перца медленно набирают силу, смягченные зелеными нотами трав, лаврового листа, петрушки и тмина. Словно прогулка по горным пастбищам, начинающаяся с нежности чуть припущенной телятины и расцветающая в глубине нёба.
Истинное чудо.
Я широко распахиваю глаза от изумления — то самое выражение, которое мне приходилось тысячу раз напускать на себя во время телешоу. Напротив меня Нана тщательно вычищает тарелку куском деревенского хлеба. Завершающий штрих.
Я бросаю взгляд на дом, испытывая горячее желание заглянуть в кухню, просто чтобы проверить, принадлежит ли авторство изумительного блюда тому ворчливому увальню, которого мы видели мельком. Но мне не хватает духу.
Снова появляется рыжеволосый паренек и расцветает, увидев наши идеально чистые тарелки. Ставит перед нами два куска баскского пирога и застывает в некотором отдалении. В конце концов я, смирившись, поворачиваю к нему голову. И точно, он протягивает мне тетрадь, на которой было накарябано: «Отзывы гостей».
— Я видел все ваши программы, — лепечет он, заливаясь румянцем.
Машинально я беру протянутую ручку. И в этот момент все останавливается. Черная дыра. Улетучивается тонкий вкус перца, нежность летнего утра, улыбка Наны. Я снова в «Роми» в день моего позора. Отравление. Санитары. Страх.
У меня больше ничего нет. И сама я никто.
Я отворачиваюсь, чтобы скрыть слезы.
