Текст: ГодЛитературы.РФ
В апреле «Альпина.Проза» выпускает второй роман молодой белорусской писательницы Хелены Побяржиной — напомним, ее дебютный «Валсарб» был замечен и «Большой книгой», и «Ясной Поляной». Следующие за ним «Другие ноты» издательство прямо называет оммажем «Игре в классики» Хулио Кортасара — и основания для этого действительно есть.
«Другие ноты» — роман-пасьянс из 104 глав, которые, подобно игральным картам, можно тасовать и читать в предложенном автором порядке — а можно собрать из них две самостоятельные колоды и «выпрямить» историю.
Эта книга в первую очередь о молчании — о причинах, которые его культивируют, о том, как травматична недосказанность. А еще о всем нам знакомом желании прожить жизнь иначе — стать кем-то другим или поменяться с кем-то местами. Но дальше лучше особо не рассказывать — этот пасьянс определенно стоит попытаться сложить самостоятельно. Предлагаем прочитать фрагмент, с которого начинается этот роман.
Другие ноты / Хелена Побяржина. — М. : Альпина нон-фикшн, 2024. — 384 с.
69
Чайки взмывают вверх, обретая легкость и стройные фигуры-галочки, а приземлившись, втягивают головы, как тот тучный дядюшка, визуально лишенный шеи, у которого мы покупаем сливы, сытые и чопорные птицы расхаживают вдоль берега, визгливо перебраниваясь между собой. Море невинно пускает белые пузыри, кружевом пены оточает темную прибрежную гальку. Бесстрастные тела, подобно древним каменным истуканам, невозмутимо подставляют себя солнцу, сидя и лежа, иногда стоя, не шелохнувшись, устремляя взор прямиком в вечность, за линию дымчатого горизонта. Он кажется книжной абстракцией — в зыбком мареве акварелью растекаются пики гор.
Алькан — Эскиз № 15. Tempo giusto. Весело и торопливо Ида делает два неверных шага, путается в собственных ногах, падает на песок розовыми пятками вверх. У меня ухает сердце.
Поднимайся, вот так, вот умница!
Навстречу семенит симпатичный кудрявый блондин лет четырех и элегантно бросает к ее ногам зеленый совочек. Его мать в оранжевом купальнике, похожая на белоногую креветку из рыбной тарелки, которую мы берем на ужин, на соседнем шезлонге. Строительство песчаного замка — увлекательное и всепоглощающее занятие. Пожалуй, песок здесь слишком сухой, ничего у блондинчика не выйдет. К тому же скоро полдень, под ногами заструится раскаленная лава, сверху начнет кусать ядовитое и опасное солнце, у меня на него аллергия, лучше пойти домой. Странное понятие: «домой». Люди обращаются к нему вместо того, чтобы сказать «пойти в дом». Ведь это чужой дом, в нем чужая комната без полного пансиона, зато с предоплатой, где стоят чужие кровати, висят чужие гардины и жалюзи, зеркало, которое впитало в амальгаму десятки чужих лиц, а мы говорим «домой», будто это наша собственная комната, разумеется, мы согласились на эту комнату и в какой-то степени сделали ее своей, но все-таки, ты не задумывался об этом, нет, я не задумывался, ай, какой ты холодный, Мечик обнимает меня за плечи, прижимаясь мокрой грудью к моей горячей спине, пора собираться, иначе у меня разболится голова.
Мелкая галька неприятно шуршит, когда ребенок пытается расковырять песок лопаткой, этот звук вызывает во мне физическое отвращение, Мечик смотрит на блондинчика каким-то особенным, долгим взглядом, он никогда не заговаривает о том, что хотел бы, положим, иметь сына, никогда не пускается рассуждать об этом вслух, так уж он устроен. Нельзя назвать Мечика слишком тактичным, отнюдь, просто он не умеет проговаривать свои чувства, остается только догадываться, о чем он думает, есть вещи, которые не в состоянии озвучить даже он.
Я складываю полотенце, и во мне растет непреодолимое желание взять с собой несколько прибрежных камушков, их здесь много — гладко отполированных, матовых. Те, что побольше, похожи на желуди. Те, что поменьше, — на любимое мамино драже. Я иду к воде, точно во сне — какими-то абсолютно отсутствующими ногами. Но я возьму камушки именно отсюда и именно сейчас. Глупое желание. Впереди еще двенадцать дней. Однако нужно быть последовательной. Вдруг уже получилось? Вдруг я еще не знаю, а уже победила. Камушки ознаменуют мой триумф. Я отдам их когда-нибудь Иде и скажу: вот, подобрала их в тот день, когда сорвала самый большой джек-пот в своей жизни. Можно будет не исповедоваться, не пускаться в какие-то излишние подробности, смышленая малышка — она и так все поймет. Просто отдам ей их как символ, сувенир, памятку. Много брать не стану. Возьму тот и вот этот. Или этот. Зажимаю в ладони два: голубой и оранжевый.
Мечик удивлен, и я зачем-то оправдываюсь, мягким-мягким голосом:
— Они мне нравятся…
— Ты пойдешь с ними обедать?
Мальчик следует моему примеру, складывает в ведерко все камни подряд с видом человека, имеющего на них исключительное право. Ида теряет к нему интерес. Я тоже.
— Думаю сегодня попробовать фасолевый суп, — говорит Мечик, нырнув в майку-безрукавку и забирая у меня пакет с покрывалом. И галькой. — А со вторым еще не определился.
Арабеска Дебюсси в исполнении арфы звучит особенно усыпляюще, особенно в знойный полдень, особенно в столовой.
— Кстати, ты думаешь, это столовая? По-моему, это у них называется рестораном.
— Кафана, это называется у них — кафана. Ресторан — что-то более претенциозное, здесь не распространено, ты не передумала, снова будешь пюре?
Сквозь спущенные жалюзи неуверенно заглядывает солнце, но у него нет шансов и здесь хороший кондиционер, Мечик улыбается, заинтересованно изучая меню, в дверях мелькает несколько цветастых сарафанов, они стремятся выйти, но пропускают двоих детей, которые пулей проносятся мимо нас, гремят стульями и шумно заявляют о себе за столиком в конце зала, прежде чем их родители успевают ревоплотиться, я не отвечаю, думаю, что мне нужно будет научиться заплетать Иде такие косы, как у старшей девочки, думаю, что да, пюре, сейчас он скажет: ах ты моя картофельная душа!
Он говорит.
Еще он говорит: стоило ли ехать в такую даль, чтоб отведать голландской или… Откуда к ним может быть картошка завезена?
Официант — невысокий, коренастый, исполнительный мужчина средних лет, который обслуживает нас третий день подряд, робко улыбается и пожимает плечами: без понятия, откуда, и убирает пепельницу, здесь они на каждом столе, но он уже знает, что мне это не нравится.
Дебюсси обрывается, точно в кране перекрыли воду, серебристые ноты сносит стремительным потоком каких-то черногорских мотивов, мы делаем заказ, мне и Иде — пюре и какую-то котлету без всяких премудростей, Мечик улыбается: это не котлета, это плескавица, говорит: и соль, пожалуйста, принесите. Официант с достоинством удаляется, немного напоминая услужливого снеговика в своей белой униформе. Мечик ее непременно просыплет на скатерть, эту соль, как вчера, и завтра будет то же, он не умеет пользоваться элегантно и расторопно такими специальными предметами, как солонка.
Мечик говорит: ты ему нравишься, этому официанту. Или твои чаевые.
