Текст: ГодЛитературы.РФ
Адиб Халид, один из самых авторитетных специалистов по истории Центральной Азии, представляет первое всеобъемлющее исследование региона в период с середины XVIII века до наших дней. Американский ученый-историк пакистанского происхождения, он показывает, как иностранное завоевание вовлекло жителей Центральной Азии в глобальный обмен товарами и идеями и привело к установлению более тесных связей с остальным миром.
В фокусе его исследования и то, как империи-завоевательницы, а потом коммунистические государства СССР и КНР справлялись с этнической неоднородностью региона, с присущими ему национальными и культурными различиями, а также то, как исторические силы и тренды, от колониализма и социальных революций до национализма и государственной политики модернизации, сформировали современный облик Центральной Азии.
Предлагаем прочитать фрагмент о том, как Центральная Азия входила в состав только рождавшейся тогда СССР.
Центральная Азия: От века империй до наших дней / Адиб Халид ; Пер. с англ. Анны Поповой — М. : Альпина нон-фикшн, 2024. — 560 с.
Глава 11
Советская Центральная Азия
Первое десятилетие после распада царской империи оказалось для Центральной Азии крайне беспокойным: в регионе разворачивались сразу два разных проекта, которые должны были радикально преобразовать его. Большевики стремились реализовать свое видение — одновременно утопическое и жестокое — перестройки мира, преодоления «отсталости» и общего светлого коммунистического будущего для всех народов. Джадидов, едва оправившихся от шока после столкновений с консерваторами в их собственном обществе, очаровывала идея революции как способа добиться желаемых перемен. Их видение радикально изменилось после потрясений Гражданской войны (и глобальных преобразований эпохи, последовавших за Первой мировой войной), и они почувствовали, что готовы экспериментировать с идеями, которые до 1917 года, возможно, даже не рассматривали. Эти два проекта в значительной степени пересекались в том, что касается прогресса, антиколониальной борьбы и освобождения Востока. По разным причинам оба движения выступали за культурную революцию, которая подразумевала массовое образование, земельную реформу, освобождение женщин и (пожалуй, парадоксально для большевиков) формирование национальной идентичности. Оба стремились изменить традиционное общество, которое символизировало для них отсталость и застой. Несмотря на сходство риторики, у двух проектов была разная логика, и те десять лет, пока Советы слабо контролировали Центральную Азию, сосуществовать друг с другом им было не так уж просто. Однако именно благодаря неполному контролю этот период стал временем беспрецедентного культурного брожения, сформировавшего современную культуру Центральной Азии.
К концу 1923 года поднятая бурей пыль стала потихоньку оседать, и советский строй начал обретать форму. Большевики взяли под контроль бесчинства поселенцев и подавили восстание басмачей. Центральная Азия снова вошла в состав Российского государства, но уже на новых условиях. Фундаментом советского порядка было активное государство, которое постоянно тормошило общество, а возглавляла эту постоянную мобилизацию партия с самопровозглашенным мандатом на преобразование мира. Общество следовало сформировать заново и подталкивать его по пути прогресса — к бесклассовому миру. В значительной степени Советский Союз был первым в мире государством, ориентированным прежде всего на развитие, модернизацию. Партия, которая теперь называлась Российской коммунистической партией (большевиков), не была обычной партией. Она позиционировала себя как творца Истории, авангарда общества, в основе деятельности которого — научный прогноз будущего. Пирамидальная структура вроде как избираемых советов — в деревнях, уездах и районах, вплоть до республиканского уровня — обеспечивала административную основу нового порядка, а профсоюзы, культурные и политические общества, трудовые кооперативы, женские клубы и молодежные организации вовлекали людей в политику другими способами. При царском режиме, основанном на отстранении людей от политики, все это было бы немыслимо. Советский Союз был новой разновидностью так называемых мобилизационных государств, возникших в межвоенный период, когда государство стремилось изменить общество при помощи социальной активности в ряде сфер. Требовались не просто новые формы организации. Людей нужно было научить смотреть на мир по-большевистски. Их нужно было научить видеть в неравенстве — эксплуатацию, в классе — базовую социальную категорию, а в революционной борьбе — путь к спасению. В 1919 году Сталин, который тогда занимал пост народного комиссара по делам национальностей, писал, что главной задачей советской власти на Востоке было «поднятие культурного уровня [его] отсталых народов, строительство обширной системы школ и учебных заведений и проведение… советской агитации, устной и печатной, на языке родном и понятном для местного трудового населения». Партия вкладывала много сил в политическое просвещение, отправляя всюду специальные агитбригады, в чьем арсенале были плакаты, газеты, фильмы и театральные представления, чтобы пропагандировать новую политическую повестку. Марши, демонстрации и собрания коллективов, организуемые партией и ее проводниками, стали новой нормой общественной жизни. По всей советской Центральной Азии возникла целая сеть красных чайхан, красных юрт и красных уголков. Программы ликвидации безграмотности, развития общественного здравоохранения и гигиены, а также внедрения новых методов ведения сельского хозяйства были направлены на изменение старых привычек и традиций, а также преобразование культуры. Пусть советская власть по-прежнему слабо присутствовала в регионе, ее представители подошли к задаче растормошить местное общество со всей решительностью.
Кому же предстояло выполнять работу по мобилизации, агитации и пропаганде в Центральной Азии? Весьма немногие русские знали местные языки или имели достаточно связей в местных сообществах, чтобы всерьез рассчитывать на эффективность своих действий. Сюда прибыли несколько активистов, исполненных миссионерского рвения, однако основную работу пришлось выполнять представителям коренных народов. Наибольшего успеха Советы добились как раз на задворках общества, в среде людей, которым меньше всех нравились старые порядки. В обществе было множество разломов, и война, голод и экономический крах их только усугубляли. Новый режим опирался на безземельных и малоземельных крестьян; кочевников, которым не хватало скота; женщин, сбежавших или изгнанных из семей, где они страдали от насилия; и —пожалуй, это самое главное—на молодежь, жаждущую перемен. В 1923 году партия развернула политику так называемой коренизации во всех нерусских регионах Советского Союза. Она предполагала использование местных языков в школах, судах и на рабочих местах; привлечение местных жителей на административные должности; предпочтительное трудоустройство местных. Историк Терри Мартин назвал эту политику первой в мире программой позитивных действий3 . Обещания так и не были полностью выполнены, и в 1930-х годах политику свернули, однако даже и одно только обещание уже было важным. Помимо территориальной автономии, коренизация должна была радикально изменить баланс сил между имперской метрополией и ее колониальной периферией, и благодаря этому на сторону Советов удалось привлечь много молодежи, которая испытывала искренний энтузиазм. Кроме того, власти работали над созданием новой группы местных членов партии, которым они могли бы доверять. Первые выходцы из Центральной Азии, вступившие в партию, стали коммунистами случайно. Общественные деятели дореволюционного периода, у которых были свои собственные цели, вливались в ряды коммунистов, поскольку большевики пришли к власти, провозгласили монополию на общественную жизнь, так что у тех просто не оставалось другого выбора. В Бухаре и Казахской республике большевики включили в партию представителей старой политической элиты. Люди вроде Турара Рыскулова рассматривали партийные задачи сквозь призму своей собственной борьбы с бесчинствами поселенцев и наследием колониального правления в Центральной Азии. Они самым добросовестным образом занимались созданием партийных ячеек среди коренного населения и рекрутированием мусульман. Однако партийные власти стремились создать ударные части местных коммунистов —с надлежащей идеологической подготовкой. В 1922 году они начали посылать молодых выходцев из Центральной Азии в Москву для обучения в Коммунистическом университете трудящихся Востока, Коммунистическом университете имени Свердлова, а затем и в Институте красной профессуры— учреждениях идеологического образования для партийной элиты. Другие получали образование в партийных школах, которые стали появляться в самой Центральной Азии. К середине 1920-х годов начала формироваться новая группа мусульманских коммунистов.
✤
Список целей советской власти в Центральной Азии, составленный Сталиным, вызвал большой резонанс у джадидов. Строительство «обширной системы школ и учебных заведений» и «повышение культурного уровня» соотечественников находили отклик в их сердцах. У них были основания для сотрудничества с Советами. В 1917 году джадиды относились к большевикам с неприязнью, однако довольно быстро их мнение изменилось. В 1917 году, вступив в конфронтацию с консерваторами, джадиды потеряли веру в постепенные реформы и увещевания, а жалкое поражение Османской империи в 1918 году вызвало у них чувство отчаяния. «Многие говорят, — писал Абдурауф Фитрат в 1920 году, — что быстрые изменения в методах образования, в языке и орфографии или в положении женщин идут наперекор общественному мнению и провоцируют разногласия среди мусульман. [Поэтому] нам нужно проводить [такие реформы] постепенно. — Фитрат с таким мнением не соглашался.—Того, что называется “общественным мнением”, у нас не существует,—продолжал он.—Есть “общее” большинство, но у него Советская Центральная Азия 193 нет своего мнения… Мысли сегодняшнего большинства — не его собственные, а всего лишь мысли какого-нибудь имама или ахуна. [Учитывая все это] постепенность не сулит ничего хорошего». Нация слишком невежественна и слишком беспечна, чтобы осознавать свое собственное благо; ее нужно силком тащить в современность, пусть даже в ответ она будет кричать и лягаться. Новый революционный режим, похоже, обещал радикальные перемены — особенно после того, как Москва сумела разжать тиски, в которых поселенцы держали советскую власть. Некоторые джадиды вступили в Коммунистическую партию. Большинство этого не сделали, однако они воспользовались возможностями, созданными новым порядком, чтобы провести в жизнь свои новые — радикальнее, чем раньше, — цели.
За десять лет после 1917 года среди джадидов произошло несколько бунтов: против авторитета прошлого, авторитета старейшин, литературных условностей и условностей общения, авторитета улемов и в конечном счете авторитета ислама. В театрах развернулась бурная деятельность. Зимы 1919/20 и 1920/21 годов, когда бушевал голод и Гражданская война, стали для ташкентских театров периодом неутомимой работы. Возникла новая журналистика. Пресса, появившаяся в 1917 году, не сохранилась, однако уже в 1918 году стали появляться новые местные газеты, финансируемые (пусть и скромно) партией. Новая пресса печатала советские материалы: переводы речей большевистских лидеров, политические агитки и официальную аналитику текущих событий, но она представляла также и платформу для социальной критики и новых литературных жанров. Эти жанры (газетный репортаж, сатирический фельетон, рассказ, мемуары, роман, бюрократическая форма и в конечном счете техническое руководство) зародились в Центральной Азии еще до революции, но по-настоящему прижились лишь в первое десятилетие после нее. Новая прозаическая литература была поистине новой — и по форме, и по содержанию. Поэзия сохранила свое почетное лидерство, но тоже преобразилась. Поэты отвергали старые темы— соловья и розы, Бога, любви и вина — и настойчиво вводили новые. Рождались новые формы: авторы отвергали традиционные персидские ритмы и жанры и экспериментировали с новыми системами просодии и размерами. Мастером этой поэзии стал Чулпан. Он начал писать до революции, еще будучи школьником, а свой голос и страсть обрел в 1917 году. За следующие несколько лет он создал множество работ, новых по форме, лексике и эмоциональному настрою.
Издательская деятельность развернулась и в Казахстане. Местные деятели создали стандарт казахского языка еще до революции, а в 1920-е годы здесь в небывалых масштабах расцвела издательская работа. Именно в эти годы туркменский и киргизский языки впервые обрели настоящую письменность. Оба они в основном существовали в устной традиции, а для любого рода письменного общения использовалась сложная форма чагатайского тюркского языка. Создание письменного языка требовало стандартизации. Создание новых, современных литературных стандартов тоже вызывало множество вопросов. Для обозначения новых явлений (как новых изобретений вроде телефона и железной дороги, так и новых понятий вроде эксплуатации и революции) язык нуждается в новой лексике. Откуда следует заимствовать эту лексику? Из других тюркских языков, из персидского или арабского (традиционных источников заимствований для исламских языков), русского или французского? Или нужно изобрести новые слова на основе уже существующих в данном языке? И как этот новый язык записывать? С конца XIX века многие реформаторы в тюркоязычных обществах утверждали, что оригинальная арабская письменность не подходит для записи тюркских языков и что именно в этом кроется главная причина неграмотности в этих обществах. В арабской письменности нет обозначения для кратких гласных, а в тюркских языках гласных много — от шести до десяти. Кроме того, в арабском алфавите ряд букв обозначает звуки, характерные только для арабского языка. В других языках эти буквы произносятся по-другому, а потому письменная речь будет мало соотноситься с произношением. Желанной целью борцов за всеобщую грамотность была чисто фонетическая письменность. Еще до революции казахские активисты создали для своего языка фонетическую орфографию путем существенной реформы арабской письменности. В 1919 году на конференции в Ташкенте была предложена еще более радикальная реформа орфографии узбекского языка, включающая добавление в арабскую письменность всех гласных, удаление исключительно арабских букв и создание фонетического письма. Предложения, выдвинутые на этой конференции, не получили всеобщего признания, однако перемены назревали. В следующие несколько лет в узбекском языке наблюдалось большое брожение, поскольку писатели экспериментировали с орфографией и лексикой, придумывая новые термины, соответствующие новым жанрам письма.
Если общество хочет добиться прогресса, меняться должны и женщины. Женщины-кочевницы не покрывали голову, а женщины в оседлых общинах носили крайне обременительный наряд, называемый паранджой, вкупе с головным убором из конского волоса, или чучваном, который закрывал даже глаза. Сочетание паранджи и чучвана, по-видимому, получило широкое распространение после российского завоевания и стало одним из способов обозначения границ между мусульманской общиной и завоевателями. Ношение паранджи легло в основу довольно жесткой системы дискриминации женщин и гендерных норм, определявших жизнь общества. В 1917 году Временное правительство предоставило женщинам право голоса и сделало женщин Центральной Азии полноправными гражданами. Консервативным силам в регионе это не понравилось, и участие женщин в выборах в том году было неравномерным, поскольку во многих местах им напрочь запретили посещать избирательные участки. Джадидам это казалось безумием, поскольку лишало мусульманское население надлежащего представительства. Вопрос о голосовании вскоре стал предметом обсуждений, однако еще важнее был вопрос о положении женщин в обществе.
Джадиды рассматривали эту проблему сквозь призму представлений о нации и прогрессе. Они утверждали, что женщины должны быть образованными, потому что нация нуждается в хороших матерях. Их идеал партнерского брака лег в основу нового видения национального сообщества, основанного на автономных нуклеарных семейных единицах. Потрясения революции сделали эту цель еще более актуальной и более достижимой. Споры сосредоточились вокруг выкупа (калыма), который семья жениха выплачивала семье невесты; вокруг прекращения изоляции женщин и вовлечения их в учебу и работу и — в районах с оседлым населением — вопроса о парандже. Как и почти во всем мире, женский вопрос в основном обсуждался в среде мужчин-реформаторов, но к началу 1920-х годов появилось и небольшое число женщин-активисток, в основном из семей джадидов. Многие из них перестали надевать паранджу и чучван, когда выходили из дома. Это стало серьезным публичным заявлением, вызывавшим ярость у остального мусульманского общества. Заявление такого рода легче было делать в российской части новых городов. Несмотря на то что большинство женщин не снимали покрывал, присутствие новой женщины стало неотъемлемой частью городской жизни
