Текст: Александра Лебедева, Нижний Новгород
Прятки
— Раз, два, три, четыре, пять. Начинаю я искать!
Тоша сидит в шкафу, наполовину прикрывшись бабушкиным пальто. Пахнет нафталином, жесткая ткань щекочет кожу, и невыносимо хочется чихнуть, но Тоша зажимает нос и рот ладошками, чтобы ни в коем случае не выдать свое местоположение.
— И куда же ты спрятался? — громко и протяжно спрашивает папа. Скрипят старые петли — это открылась дверь в спальню бабушки и дедушки. — Тут нет.
Вдруг тяжелые шаги раздаются совсем близко. Сердце Тоши замирает, когда он понимает, что его вот-вот найдут.
— Может быть, тут? — любопытствует папа, открывая шкаф и отодвигая дедушкин пиджак. — И здесь никого!
Он уходит, и Тоша с трудом сдерживает радостный смех. Еще минут пять папа заглядывает то в одну, то в другую комнату, пока не возвращается в прихожую.
— Все, я сдаюсь! Тошка, выходи!
Четырехлетний мальчик выскакивает из шкафа и с хохотом хватает отца за ногу.
— А я тут, я тут!
— Как же это я тебя не увидел? Ну ты молодец, Тошка, — смеется папа вместе с ним. — Ну все, пошли обедать, а то бабушка ругаться будет.
Тоша морщится и открывает рот, но не успевает издать ни звука.
— А потом подарки!
Ради такого можно потерпеть суп и даже плавающий в нем вареный лук.
***
Раз.
Взрослые думают, что Тоша давно спит, а он тихонько вылез из кровати и играет со своим новеньким экскаватором. На кухне гремит посуда и раздаются приглушенные голоса.
— Слава, сколько это будет продолжаться? Ребенку нужен отец.
— Да знаю я, мам, не начинай. У меня только дела в гору пошли, мне нужно еще немного времени, чтобы на ноги встать.
— Ты это уже полтора года говоришь, а ребенок тебя видит только по праздникам. Что у тебя там за бизнесы такие, если они важнее родного сына? Лучше бы вернулся в Мурманск, отец тебя пристроит на работу, поживешь пока с нами.
— Мам, ну какая работа в этой дыре? Просадить здоровье на вахтах? Ты сама говорила, что тебе с внуком сидеть в радость. Чего не хватает? Денег? Ну давай я тебе дам денег, это теперь не проблема.
— Ты меня вообще не слышишь, что ли? Ты должен ребенка воспитывать, а не два немощных старика!
— Немощных, а как же, да вы всем молодым фору дадите! Мам, это же временно. Если б Света не умотала, жил бы сын с нами, а сейчас ну куда я его заберу, меня дома-то не бывает.
— Света твоя — это отдельный разговор, а я тебе говорила, что она вертихвостка. Как денежки кончились, так и сбежала от тебя, еще и кукушка оказалась.
— Хватит уже! — глухой удар по дереву, дребезжат вилки.
— Ты как с матерью разговариваешь, совсем ополоумел?! — гремит в ответ дедушка басом.
— Тише вы, оба! Ребенка разбудите!
Но ругань, хоть и притихшая, не прекращается. Тоша откладывает экскаватор в сторону, залезает обратно в кровать и заворачивается в одеяло с головой.
Взрослые обязательно помирятся, как и всегда перед папиным отъездом. А потом он вернется и привезет новый экскаватор, а может быть, даже подарит трансформера. Или и то и другое. А потом они будут жить все вместе.
К моменту, когда бабушка тихонько заглядывает в комнату внука, малыш уже спит.
***
Два.
Дедушка крепко держит Толю за руку, но это не мешает мальчику крутиться юлой. На табло уже объявлено прибытие рейса «Москва — Мурманск», но самого поезда пока не видно, и Толя так и норовит выскочить за белую линию на перроне, чтобы получше рассмотреть горизонт.
— Не вертись.
— Деда, скоро уже?
— Скоро, еще минут десять.
Но для Толи десять минут — целая вечность. Мальчик замирает секунд на двадцать и снова пытается вырваться из строгой дедушкиной хватки.
Наконец вдалеке показывается первый вагон. Толя долго всматривается, проверяя, что зрение его не обманывает, и нетерпеливо спрашивает:
— Это он?
— Он, он, — улыбается дедушка. — Потерпи еще немного.
Толя подпрыгивает на месте, готовый в любой момент сорваться, а поезд тем временем начинает тормозить, и вот уже проплывает мимо седьмой вагон.
— Деда, седьмой, идем скорее!
— Не торопись. Видишь, толпа какая, придавят еще.
Людей и правда немало, но Толя легко находит глазами то самое, родное лицо.
— Папа!
— Толька, привет! Ну ты и вымахал! — смеется папа, заключая сына в объятия. Потом встает с корточек и молча жмет руку дедушке.
Толя тараторит без умолку: о секции по футболу, куда он начал ходить, о третьем месте на олимпиаде по математике среди начальных классов школы, о Вальке, которая его задирает, а отец лишь улыбается и треплет мальчика по голове.
— Давай сначала домой, вещи оставлю, а потом мы с тобой пойдем гулять. И ты мне все-все расскажешь.
Через пару часов Толя с отцом идут к «Атомному ледоколу «Ленин». На улице около десяти градусов и пасмурно — июль оказался не очень гостеприимным, — но кому такие мелочи могут испортить настроение? Воспользовавшись случайной паузой, папа добродушно говорит:
— Вот приедешь в Москву, и мы с тобой все-все музеи обойдем, особенно космонавтики. Он там знаешь какой?
Толя жадно слушает каждое слово и, когда отец замолкает, спрашивает:
— А какая она, Москва?
— Большая, Толь. И очень интересная. Там и высотки, и парки размером почти что с весь Мурманск, и аттракционы всякие с аквапарками. Ты только начальную школу закончи, а там я тебя заберу и все-все покажу, договорились? Только чур на пятерки учись!
Толя кивает, переполненный восторгом. А впереди в эти выходные еще столько всего интересного: океанариум, пицца, кино…
И, конечно, мечты о Москве.
***
Три.
На ноутбуке запущена «Дота», схватка в самом разгаре, в наушниках на повышенных тонах обсуждают ход игры. Толик сосредоточен и в веселой брани сопартийцев не участвует, отключив микрофон.
Вдруг наушники слетают с головы, больно задев уши, и на всю комнату раздается крик:
— Ну сколько можно тебя звать?!
Толик ставит игру на паузу и резко разворачивает компьютерное кресло в сторону бабушки.
— Ну я же попросил меня не трогать, у нас с пацанами катка важная!
— Слышать ничего не хочу о твоих глупостях! Дед еле встает. Я целый день готовлю, убираюсь, сумки таскаю из магазина, а ты, здоровый лоб, чашку за собой убрать не можешь! А ну дневник покажи!
— Все я могу! Можете отстать от меня хоть ненадолго со своими дневниками и чашками? Не нужна мне твоя уборка-готовка, не хочешь, не делай!
Перепалка заканчивается привычным «весь в отца пошел», и бабушка, пришаркивая, уходит из комнаты. Толик снова надевает наушники, но нормально поиграть у него так и не получается: минут через пятнадцать начинает вибрировать мобильный. На экране высвечивается «папа», и Толик быстро пишет в чат: «Сорян, пацаны», — прежде чем взять трубку.
— Алло?
— Ты как себя ведешь, а?
Холодный, серьезный тон застает Толика врасплох, и он начинает обороняться.
— Что она тебе наговорила, а? Все я делаю! И мусор выношу, и пылесошу по выходным, и учусь нормально. Ну схлопотал пару троек в прошлой четверти, так это русичка придирается, она на последнем диктанте половину класса завалила!
Голос Толи срывается и начинает дрожать.
— Я так не могу больше, пап! Дед лежит, до туалета его отведи-приведи, бабушка орет постоянно, что ни сделай, всего мало, то не так, это не так, а я…
— А я что сделаю?! — голос в трубке звучит неожиданно резко.
Вопрос вышибает из Толика дух, и он замолкает, растеряв весь свой запал.
— Алло? Меня слышно?
— Ты мог бы приехать, — ответ звучит сдавленно и как-то фальшиво.
— Опять ты об этом? Конечно, я приеду, как только получится. Но ты и сам уже взрослый парень и должен нести ответственность. Хватит бабушку доводить, возьми себя в руки! Я не могу сорваться в любой момент по твоему капризу и…
— Да, я помню. Проехали.
— Что значит…
— Меня зовут, потом.
Толик завершает звонок и аккуратно кладет телефон на стол. В обычных обстоятельствах гаджет полетел бы в стену, но сейчас срывать на нем злость не хочется. Да и нет никакой злости. Только странное спокойствие с каким-то неприятным душком.
Телефон вибрирует, но Толик не обращает на это никакого внимания. Он вырубает ноут, идет на кухню, садится за стол и рассматривает выцветшую плитку на фартуке так, будто видит ее в первый раз. За стенкой с кем-то ругается бабушка.
«А я что сделаю?»
Толик пробует осмыслить фразу, и в грудной клетке неприятно давит, слова словно подпирают ребра изнутри, стараясь их выломать. В этом таится какой-то смысл. Надо лишь суметь его образмерить, извлечь.
Снова шаркающий шаг.
— Мне твой отец звонил, сказал, ты ему нахамил и бросил трубку.
Молчание.
— Толь, ну сколько можно-то? Думаешь, мне легко? — бабушка больше не ругается и выглядит изможденной. Когда она успела так состариться?
Толик медлит, но все-таки встает и приобнимает ее за плечи.
— Извини, бабуль. Погорячился.
Бабушка, готовившаяся к очередной стычке с внуком, растерянно приподнимает брови.
— Я пойду за продуктами схожу.
— Ладно, сейчас список дам… А ты чего это подорвался как?
— Проветриться надо. Ну и кто кроме меня сходит.
Бабушка ищет бумажку с перечнем продуктов, а Толик идет в прихожую и натягивает потертую ветровку, проверяя карманы.
«Кто кроме меня? Никто».
***
Четыре.
На городском кладбище собралась, кажется, половина города. Почти никто не плачет, но глубокая скорбь сквозит во взглядах, наклонах головы, тяжелом молчании.
Толя смотрит, как гроб медленно опускается в яму, убирает руку с бабушкиного плеча, подходит к могиле, зачерпывает горсть земли и кидает ее на крышку.
— Спи спокойно, дедуль, — тихо говорит он и возвращается.
Отец купил билет на самолет, но рейс задержали, и он только-только, весь красный от спешки, приехал на похороны. Обнимает бабушку и Толю, говорит какие-то дежурные фразы, а потом, уже в кафе, даже произносит долгую и красивую поминальную речь. Дома они с бабушка снова спорят, в этот раз, кажется, насчет переезда и «не в моем возрасте».
Все это будто проходит сквозь Толю, не откладываясь в голове, не отзываясь в сердце.
Через неделю отец улетает. В этот раз никаких прогулок и задушевных бесед, общение с ним тоже не клеится. Толя за ненадобностью удаляет с телефона мессенджер, в котором они обычно переписывались, и больше не звонит отцу. Если тот захочет, свяжется сам, в конце концов.
Но отец не хочет, делая исключение разве что по праздникам.
***
Пять.
Толя перебирает дедушкины вещи. Что-то оставит себе на память, что-то продаст на Авито. Особенно тщательно он исследует большой книжный шкаф: там находятся не только редкие издания, но и письма, черно-белые фотокарточки, коллекция марок и даже старенький проектор для слайдов.
Остается последняя, самая верхняя полка, и Толя притаскивает стремянку. Там книги, несколько больших тетрадей с какими-то записями и небольшая коробка в углу. Толя подтягивает ее к себе, открывает крышку. Внутри снова письма и пара фотографий, на этот раз цветных.
Толя берет одну в руки и резко хватается за полку, чтобы не упасть.
Судя по дате, фотографии три года. На ней улыбающийся отец, какая-то женщина и две девочки-близняшки детсадовского возраста, сидящие у них на руках. Толя переворачивает снимок и читает надпись, сделанную крупным неровным почерком: «Ваши внучки, Катя и Вера».
Он медленно спускается и садится на диван, не отрывая взгляда от снимка. Голова кружится, лицу становится щекотно, и крупная капля соленой воды падает прямо на глянцевую бумагу. Толя быстро смахивает ее и вытягивает руку перед собой, чтобы фотография не намокла.
— Толенька, ты долго еще?
В комнате появляется бабушка. На осознание уходит лишь пара мгновений, после чего она неожиданно быстро семенит к дивану и прижимает внука к себе. На ее глаза наворачиваются слезы.
— Толька… Ох, Толенька... — повторяет она снова и снова, пока он рыдает, вжавшись в ее плечо.
***
Иду искать.
Толя шагает по улице, его легкие распирает от воздуха. Ему восемнадцать. У него в кармане трудовая книжка, завтра на карточку капнет подрасчет за работу в колл-центре.
Он решает сделать крюк, чтобы размять ноги и как следует насладиться с детства знакомыми видами. Сейчас около семи вечера, улица залита светом, и Толя размышляет о том, как это странно, что где-то в мире не бывает полярных дней и ночей. Ну то есть не странно, конечно, по географии у него была пятерка. Просто… Это все еще не укладывается в голове.
Дома Толю ждет серьезный разговор.
— Тош… Папа возвращается.
— Ммм… — мычит Толя в ответ, жадно закусывая ложку супа черным хлебом, — надолго?
— Надолго, Тош. Бизнес, говорит, прогорел из-за пандемии. Жена ушла. Вот он и…
Толя откладывает хлеб и ложку в сторону и долго смотрит на бабушку, переваривая не только суп, но и новость.
— Так он типа… Навсегда, что ли?
Бабушка мнется, прежде чем ответить.
— Похоже, что так.
— И когда?
— Через три недели. Я тебе хотела раньше сказать, но не знала, как ты отнесешься. Я понимаю, ты на него обижаешься, но он же твой отец. Помиритесь, заживем…
Толя расплывается в улыбке.
— Я так рад, бабуль.
— Правда?
— Да, очень. И я тоже хотел с тобой серьезно поговорить.
Перрон. Как и много лет назад, Толя ждет рейс «Москва — Мурманск». В груди щемит, но Толя отмахивается от этого чувства. Теперь все совсем, совсем по-другому.
На горизонте вырисовывается поезд, подъезжает все ближе, ближе, постепенно замедляется… Третий вагон проезжает мимо, и Толя быстрым шагом идет следом за ним.
Двери открываются. Один за другим вываливаются на перрон люди. Кто-то сразу убегает в сторону выхода, кто-то не спешит, вглядываясь в толпу, а потом радостно бросается на шею встречающим. Толя ищет взглядом знакомую фигуру.
Вот он. Отец.
Худой и какой-то… маленький. На лице прибавилось морщин, на голове — седины. Но это точно он. Толя делает пару шагов навстречу и ждет, пока его заметят. Наконец отец поворачивается, и в его взгляде читается узнавание. Он идет навстречу сыну медленной, чуть прихрамывающей походкой, совсем не такой, какую Толя помнил из детства.
Они смотрят друг на друга, испытывая неловкость, и каждый не знает, как начать разговор.
— Ну здравствуй, сын. Ты так вырос, — отец ставит скудный багаж на землю, распахивает руки для объятий и видит в ответ протянутую ладонь. Они обмениваются рукопожатием.
— И тебе не хворать, — после паузы Толя продолжает: — Хорошо, что ты вернулся.
Отец улыбается.
— Да я и сам рад. Давно хотел, но Москва эта… Всю душу высасывает, не вырвешься. Ну что, поехали домой, сын?
Толя качает головой и достает из кармана блокнот.
— За бабушкой присмотр нужен. Я тут тебе написал инструкции, какие она лекарства пьет, когда ко врачам ходит. Контакты подружек ее и соседки, Татьяны Васильевны, на всякий случай. А сам я уезжаю, — Толя кивнул в сторону поезда, — в этом самом вагоне.
— Как? Куда это ты? — отец выглядит потрясенным.
— В Москву, учиться. В Бауманку поступил. Только бабушку оставить боялся. Но теперь не боюсь, — теперь Толя улыбается и хлопает отца по плечу. — Ты смотри у меня, хорошо о ней заботься. А то ведь мне Татьяна Васильевна все доложит. Да я и сам на каникулы приеду, проведаю ее.
— Как это? Мы так не договаривались…
— А мы вообще никак не договаривались.
— Нельзя так с отцом, Толь. Я все понимаю, но…
— Да не было у меня никогда отца. Это ведь правда, давай ее уже признаем.
Снова гнетущее молчание.
— В общем, езжай домой. А я к камерам хранения, за чемоданами. До скорого.
Быстрым шагом Толя удаляется, оставив ошарашенного отца стоять посреди платформы. Сердце в груди выдает гулкое «тудум-тудум», как будто уже село в вагон и мчится далеко-далеко.
Никто больше не играет в прятки.
