Текст: Андрей Васянин
В прошлом году страна отметила 125 лет со дня рождения Ефима Славского – человека из числа тех, кого называют «организаторами производства». Книги о них обычно пролистываются за 10-15 секунд – и снова ставятся на полку: там, как правило, много о производстве и мало об организаторе. Но писатель и журналист Андрей Самохин, прежде всего, осмысляет масштаб и историю жизни человека, «создавшего советскую атомную «империю», ставшую одним из главных «триггеров» развития СССР и «спасательным кругом» для экономики страны в 90-е. Что помогало Славскому в свое время запускать первую в мире АЭС в Обнинске, руководить созданием водородной бомбы, реакторов для первых отечественных АПЛ и ледокола-атомохода "Ленин"? А почти 30 лет руководимому «Большим Ефимом» Министерству среднего машиностроения – строить десятки АЭС и комбинатов, ускорители, города в безводных пустынях и степях, больницы, школы, санатории?..
Шестисотстраничный том «Ефим Славский. Атомный главком» вышел в прошлом, юбилейном году. Тираж был быстро распродан, и в 2024 году издательство «Вече» переиздало книгу. Ниже – глава из нее.
«Ефим Славский. Атомный главком». Андрей Самохин
- Изд-во: М.: Вече, 2024
Глава 3.
Кыштымская сага
Кипение высшего начальства из-за срыва сроков строительства завода «Маяк» достигло предела и перешло в оргвыводы. После очередной инспекцией секретной стройки Лаврентий Берия 10 июля 1947 года разнес по кочкам ее руководство, и прямо на месте снял с должности директора Быстрова. Кандидатура на замену давно лежала у Завенягина и Ванникова в «запасной» папочке – лихой буденновец и «крутой» директор-инженер Е.П. Славский.
Так 49-летний Ефим Павлович Славский в полном расцвете сил стал директором секретного атомного комбината 817. Одновременно на него легли и обязанности главного инженера. Цель была поставлена предельно ясно: «завинтить гайки «так, чтобы никому мало не показалось – чтобы объект был сдан кровь из носу в уже исправленные и «предельные» сроки. Задача – сколь ответственная, сколь и «гиблая», что, в принципе, понимали все. Но отказаться от нее было невозможно. Кандидатуру Ефима Павловича оперативно утвердили в Спецкомитете и одобрил Иосиф Виссарионович. Тут уж, как говорится – вперед и с песней! Попрощавшись с женой и дочками (жить им там пока было негде), Славский солнечным июльским утром вылетел спецрейсом в Челябинск, а оттуда — в Кыштым. Его ждал бой не менее важный, чем шесть лет назад за «авиационный» алюминий под Свердловском.
И проявить предстояло всю свою незаурядную инженерную смекалку и организаторский талант. А заодно – что уж греха таить – грубую волю, не стесненную условностями. Оба этих полюса ярко проявились на строительстве будущего комбината «Маяк». Что понятно: экстремальная атмосфера стройки вытаскивала на поверхность и лучшие и худшие качества. И умные люди это понимали.
...Гуляя сегодня по ухоженному Озёрску почти со всеми признаками окружающей его «цивилизации» – все благодаря закрытому до сих пор статусу города за «колючкой» – лишь при большой фантазии можно представить чудовищную стройку-битву, которая кипела здесь с конца сорок пятого по сорок восьмой. Кипела она, правда, не в нынешнем городе – тогда рабочем поселке, а на площадке объекта № 1, где теперь над озером Кызыл-Таш лесом вздымаются трубы и мощные корпуса «Маяка».
Обширное городское кладбище полно могил первопроходцев «Маяка», умерших в расцвете лет от «лучёвки». Сам же Ефим Павлович, получивший здесь, как подсчитали позже, три смертельных дозы облучения, пережил многих. И пережил не только физически, а «памятно». Беседуя с ветеранами комбината, даже никогда не видевшими Славского в глаза, обнаруживаешь с удивлением, что память о легендарном главе Средмаша, возводившем и запускавшем под Кыштымом первенца советской атомной индустрии, до сих пор жива и «звОнка». Ее излагают с невольной улыбкой, искрой, загорающейся в глазах, эпическими обертонами – как богатырские былины. Древнерусский богатырь – он суров, но справедлив, гневлив, да отходчив – и дубинушку в руки возьмет супротив недругов, и ведро зелена вина в один присест выпьет – да пьян не будет. И народную смётку проявит, и за друзей своих душу положит.
Это народное «былинное» восприятие Ефима Павловича «прореживает» известная четкая и трезвая формулировка одного из главных «атомных» ученых – академика Анатолия Александрова:
«Игорь Васильевич (Курчатов – А.С.), а позже и я, – пишет Анатолий Петрович – постоянно взаимодействуя со Славским, всегда считали, что именно Славскому наша Родина больше всего обязана созданием ее «атомного щита». Формулировка слишком ответственная, чтобы записать ее «впроброс» в мемуарах. Или списать на подхалимаж, к которому Александров никогда не был склонен...
Славский приехал на стройку завода № 817 в самый непростой, драматический момент, когда проблемы росли подобно снежному кому. Поставка некоторых стройматериалов, оборудования и агрегатов катастрофически задерживалась. Другие прибывали валом, но их негде было даже хранить, и они, кое-как накрытые, мокли на улице. Одновременно шли сложнейшие монтажные работы, качество которых нужно было проверять «под лупой», да еще и разбираться на месте – что тут к чему.
Настроенный критически и нацеленный «разобраться с бардаком», Ефим Павлович с ходу обнаружил «бардак» в пренебрежении секретностью. Ожидая въезда в закрытую «зону» вместе главным механиком завода Артамоновым, пока дежурные солдаты проверяли документы, Славский с удивлением наблюдал, как грузовики с крупной надписью на лобовом стекле «ПР», без всякого досмотра и проверки въезжают и выезжают на стройку по отдельному коридору. Выехала при нем и «легковушка».
– Что это? – спросил он у Артамонова.
– «ПР» – означает «правительственная» – личный приказ генерала Рапопорта беспрепятственного пропускать транспорт с такими буквами.
– Твою ж, дивизию! – вскричал новый директор и выскочил из кабины. Подойдя крупным шагом к небольшой очереди выезжавших машин, он остановил их перекрестьем рук и оглушил высунувшихся с недоумением водителей зычным криком: «Слушай сюда! Я новый директор завода Славский – приказываю буквы на стекле смыть немедленно, на поездки оформлять пропуска и предписания, приказ Рапопорта отменяю!»
Водители зароптали, но принялись кое-как отскабливать краску. Сзади им сигналили – у КПП назревала пробка. Машина с грозным директором тем временем проехала внутрь «зоны» и подкатила к зданию администрации завода. Навстречу уже, нахлобучивая генеральскую фуражку, выходил предупрежденный звонком с КПП и разгневанный «самоуправством» Рапопорт.
– Да кто вам позволил распоряжаться здесь строительным транспортом?! – зарядил он сразу с вызовом вместо приветствия.
– Мне позволил Борис Львович Ванников и Лаврентий Павлович Берия, знаешь таких, генерал? – спокойно ответил Славский, насмешливо глядя на грозного чекиста сверху вниз. А еще партия, которая назначила меня сюда директором и наказала кроме прочего соблюдать строгую секретность объекта. У тебя на легковушках с «пээром» на стекле – на стройку цемент возят, аль б..дей? – осведомился он у слегка стушевавшегося при этих словах Рапопорта.
Тот, пожевав скулами и явно подавив силой воли рвавшееся наружу желание «размазать» наглеца, пробормотал что-то про «оперативную необходимость». И наконец, выдавив из себя подобие улыбки, пригласил в кабинет.
- Ну вот так бы и сразу, генерал, – ответствовал уже развеселившийся своим «наездом» на чекиста Славский. – Пойдем, поговорим о том, как нам робить тут вместе, чтоб страну не подвести и товарища Сталина. Есть у тебя что-нибудь для знакомства, я надеюсь, – добавил он с обезоруживающей улыбкой.
«Знакомство» с посредством коньяка состоялось – и по проезду машин нашли вроде бы компромисс, и по стройплощадке походили рука об руку. Но искренние отношения не заладились: начальник стройки затаил обиду за прилюдное унижение, а Славскому претило высокомерие Рапопорта в отношениях с подчиненными и вообще с людьми, словно тот был из какой-то высшей касты.
На самом деле, генерал прекрасно знал, что нарушал с транспортом секретный режим, который сам же утверждал. А он был жесточайшим.
Межведомственной комиссией из представителей МВД СССР и ПГУ еще в 1946-м было выработано «Положение о режиме и охране особо важных предприятий ПГУ при Совете министров СССР с режимной зоной», утвержденное министрами внутренних дел и государственной безопасности СССР С.Н. Кругловым и В.С. Абакумовым и начальником ПГУ Б.Л. Ванниковым.
Документом предписывалось не реже одного раза в 2 месяца тщательно проверять состояние совершенно секретного делопроизводства, хранения и размножения документов во всех отделах, лабораториях и заводах. А также в разное время суток регулярно проверять рабочие места инженеров, конструкторов, ежемесячно производить проверку хранения и учета спецметаллов, «активных веществ и изделий из них» – и так далее.
Выезд работников по служебным делам за пределы режимных зон сводился к минимуму. Отпуска за особой зоной для всех, кто там работал и служил, включая военных и чекистов, запрещались, за исключением крайней медицинской необходимости в санаторно-курортном лечении. Выезды по семейным обстоятельствам разрешались в особо исключительных случаях. Переписка на условные почтовые отделения перлюстрировалась. В кольце глубиной до 25 км от зоны был установлен паспортный режим, а работникам секретных предприятий то разрешали, то запрещали выход по спецпрорпускам за КПП в ближайшие окрестности на рыбалку, охоту сбор грибов и ягод.
Словом, даже когда в поселке при уже построенном и работающем комбинате наладился сносный быт, да и позже, когда наступило знаменитое средмашевское «спецнасбжение» и значительно смягчился выездной режим – жить в таком «раю за колючкой» было по душе отнюдь не всем. Особо секретных специалистов на отдых положено было вывозить в закрытых пломбированных вагонах с вооруженной охраной. А южные пансионаты ведомства представляли собою особо охраняемые зоны.
Что уж говорить про первые годы строительства «Сороковки»! Но в то время у наших сограждан не в обиходе было выбирать где «потеплее» и посытнее. У кого-то – лишь под дубиной страха, но у большинства – от кровной сопричастности задачам страны; веры в то, что «раз надо – значит надо». И эта внутренняя готовность и терпение советского человека были гораздо выше и глубже пресловутой «партийной сознательности» из агитпропа.
Дела на стройке тем временем шли с большой «головной болью». Славский, начав распутывать клубок проблем, понял ситуацию так, что нужно установить единоначалие. И этим единым начальником – в том числе, над стройкой, увидел себя. Рапопорт с этим не согласился, и началось «перетаскивание одеяла» – конфигурация самая худшая в кризисной ситуации.
Новый директор работал по 16 часов в сутки, разрываясь между размещением постоянно прибывающих сотрудников, формированием из них дееспособных коллективов; упорядочиванием объемов и направлений работ и непосредственным инспектированием строительства. В последнем – Рапопорт тихо ставил ему палки в колеса, ожидая, когда же этот буйный будённовец «навернётся». И действительно: отношения Славского со строителями становились камнем преткновения – совещания проходили с шумом и криком, а толку от них было мало.
В итоге Ефим Павлович, окончательно уразумев, что не сработается с начальником стройки, прибег к известному «админресурсу»: направил на имя Берии докладную против Рапопорта, содержащую набор обвинительных формулировок: не обеспечивает нужное руководство подчиненными, не справляется с поставленными партией задачами по срокам сдачи объекта, не слушает советов, ведет себя как удельный князек – и далее. «Ход», прямо скажем, не очень красивый, но в ту эпоху и в такой ситуации это было в «норме вещей».
Лаврентию Павловичу было все равно, кто ускорит строительство. Только что начавшего работать Славского снимать было пока не за что. А Рапопорт был хоть и «свой», и заслуженный, но не совершил «чуда» за отпущенный срок. Трезво осознавая, что и Славский его вряд ли совершит, Берия понимал, что Хозяин ждет от него самого каких-то видимых и резких действий, а значит, надо пока заменить Рапопорта и посмотреть, не получится ли чего из этого.
…Так начался штурм в новой начальственной конфигурации.
Котлован под новую глубину был «выгрызен» еще в апреле 1947-го. Окончательная глубина низшей точки составила 53 метра. На последнем этапе грунт с минимальной механизацией в лютые морозы извлекали 11 тысяч землекопов!
Не обошлось и без героизма, предшествовал которому, как водится, «катаклизм». Чем глубже становился котлован, тем больше мешали грунтовые воды. На промежуточной станции «второго подъема» – на высоту которой могли поднять воду откачивающие насосы – стояли большие водяные емкости. Из них собранная вода перекачивалась выше – на поверхность. И вдруг в январе, когда температура воздуха опустилась ниже 30 градусов, верхние насосы, захлебнувшись, заглохли. Нижние, продолжая подавать воду, начали заливать шахту водой. Работавших в котловане потребовалось экстренно эвакуировать. Еще немного – и все работы надолго бы встали.
От беды спас механик объекта Александр Ложкин, который быстро сообразил, в чем дело. Раздевшись на морозе догола, он нырнул в ледяную воду и раскрыл запавший входной клапан. Вода пошла наверх! О героическом поступке узнала вся стройка.
И таких ЧП и аварий поменьше в процессе строительства происходило множество. Ценой ошибок и простоев для начальников, отвечавших за конкретные участки работы, могли стать свобода, а то и «вышка». Ведь согласно распоряжению Берии, на всех «узловых» участках строительства, сменяя друг друга, дежурили сотрудники госбезопасности, обязанные экстренно докладывать о нештатных ситуациях и сами отвечавшие за это головой...
