Текст: Борис Кутенков
Ушёл из жизни Вячеслав Тимофеевич Середа (1951–2024), советский и российский филолог-унгарист, литературовед, переводчик с венгерского. О нём пишет в соцсетях Ольга Балла: «…кончились его страдания. Он был огромный человек, изумительно чувствовал не только русский язык, в который родился, но и венгерский, который начал осваивать студентом и освоил на уровне не просто родного, но глубоко прожитого родного. Он делал венгерские тексты частью русской литературы, будто они тут были всегда. Буду помнить – сколько жить буду…» Вспоминает критик Артём Комаров: «Я благодарен ему за блестящие переводы Петера Надаша, в которых он открылся для меня по-новому. Мы много общались, он сделал для меня очень многое. Никогда не забуду его короткие, трогательные письма в мой адрес. В этот день я скорблю вместе со всеми друзьями, родными и коллегами Вячеслава Тимофеевича. Вечная ему память…»
На сайте Института славяноведения Российской академии наук – о литературном пути Вячеслава Тимофеевича: «В начале 1990-х годов в деятельности Вячеслава Середы неожиданно проявилась новая грань, причем он отдавал этому едва ли не большую часть своих творческих сил на протяжении более, чем десятилетия. “Архивная революция”, произошедшая с распадом СССР и изменением внутриполитической ситуации в России, заставила исследователей устремиться в архивы и обратиться к изучению документов, ранее находившихся за семью печатями. Блестящее знание В.Т. Середой не только венгерской литературы, но и истории народа, отраженной в этой большой литературе, вполне объясняет тот вполне органичный для него переход к новой сфере деятельности…»
В новом номере «Волги» Андрей Пермяков рецензирует книгу «Тринадцать/четырнадцать» Алексея Колчева (1975–2014), включившую ранее не изданные тексты автора и вышедшую в этом году в издательстве «Культурная инициатива»: «..проговорённые не очень своим языком фабулы и нарративы приходили к некоему дискурсу, где главной темой было отсутствие в этом мире сильных. Или точнее – невсесильность этих сильных. Как не всесилен автор в мире, создаваемом им. А сделайся он всесильным, сопрягая слова назло их воле, мир тот станет мёртвым. Примеров в истории литературы масса. Вот финал одного стихотворения. Про далёкого и нелепого островного бога, который не может ничего, кроме как принять скромные дары…»
На «Сетевой Словесности» — стихи Тимура Селиванова:
- сел разбирать бумаги — стал виднее
- мой именно что человеческий простой
- ещё ребенку заёмные интонации влезли в шею
- обуяло чужих интонаций вещество
- а ныне лет-то и не вспоминайте
- и всей отваги накопилось чтоб лезть куда надо
- от говорения на непонятном языке к говорению на языке понятном
- до молчания значит тоже дотянем
- комната парник непроветряемая
- в ней заключённый никло вякло
- вернее сам замкнулся в плесени во мху и жду
- когда для БОЖЬЕЙ жатвы прорасту
В «Неве» Александр Васькин пишет о Корнее Чуковском: «5 декабря — даты взрыва храма Христа Спасителя — Чуковский должен был покинуть столицу на “Красной стреле” с Ленинградского вокзала. Но — билетов не достать! С огромным трудом по партийному блату удалось достать билет. Словно все захотели в тот день срочно оставить Москву! И вот:
“День солнечный, морозный, с серебряными дымами, с голубизною неба. Трамвай № 10 повез меня не на Каменный мост, а на Замоскворецкий, так как поблизости взрывают Храм Христа Спасителя. <…> Я по дошел по другому берегу Москва-реки — и когда подошел почти к самому Каменному мосту — нельзя, патруль...” Чуковский уже ехал в “Красной стреле”, а вандализм на Волхонке все продолжался. Снести столь огромный храм за день большевикам-ударникам оказалось не под силу...»
На «Полутонах» — Дмитрий Гвоздецкий:
- внимание
- приготовьтесь к прослушиванию стихотворения
- прослушивание стихотворения
- носит строго обязательный характер
- за отказ
- от прослушивания стихотворения
- предусмотрена ответственность
- в соответствии с законодательством
- лица имеющие законные основания
- для освобождения
- от прослушивания стихотворения
- обязаны предоставить
- все необходимые документы
- в срок не позднее трёх рабочих дней
- с момента завершения
- (не)прослушивания стихотворения
- в случае непредоставления
- необходимых документов в указанный срок
- отказ от прослушивания стихотворения
- считается необоснованным
- и влечёт за собой ответственность
- в соответствии с законодательством
- внимание
- прослушивание стихотворения
- завершено
- благодарим за внимание
На «Горьком» — опрос критиков, поэтов и книгоиздателей о Хемингуэе. Майя Кучерская: «Хемингуэя, как и Экзюпери, искренне любили. Почему? Думаю, потому что, с одной стороны, его проза так классно рифмовалась с советской романтикой, с эстетикой и атмосферой походов, КСП, дружным пением “Люди идут по свету” и “Если друг оказался вдруг” у костра на опушке. С другой, если честно, романы и рассказы Хемингуэя представляли собой улучшенную и дополненную версию соцреалистической прозы о бесстрашных сильных героях, сражающихся с фашистами, стихией и хандрой, а также об очаровательных женщинах, которые (в компании с мохито или виски) помогают героям в этой непростой борьбе…» Константин Мильчин: «Хемингуэй — наш русский великий писатель, без которого была бы почти невозможна значительная часть отечественной прозы последних шестидесяти лет». Николай Подосокорский: «Пик его популярности у нас давно остался позади, но даже мое поколение сорокалетних также обязано Хемингуэю кое-чем важным в плане своей культурной идентичности и понимания того, сколь многое может в решающую минуту сделать один отважный человек, опирающийся исключительно на собственные внутренние силы…»
На “post(non)fiction” — публикация цикла Романа Шишкова “fragments”: «Бесшовное сращение зеркал — так окрестили этот процесс в книгах. Книги юности начинают чернеть с корешков, книги старости о чём-то молчат. Или вот: как ветра селились в густых ветвях сикомора. Как песчинки, забиваясь в щели домов, призывали пустыню, что захватит город. Время шло, и пустота кристаллизовалась в хрупкое и сияющее. Это сияние всегда было так легко погасить, задуть. Если оставить на нём отпечаток, как на лампочке, то исчезновение произойдёт медленнее…»
Очередной выпуск филологической прозы из цикла «День рождения мысли» Владимира Новикова в «Звезде»: «Лев Лосев написал самое грубое русское стихотворение XXI века — пока “Фуко” остается в этом качестве непревзойденным. Не скрою, что сам я был первоначально шокирован. Как? Покуситься на авторитетнейшего гуманитария нашего времени!
У него же самый длинный в мире Хирш! (Это индекс цитируемости, если кто не в курсе.) Цитируют его на всех языках мира, в том числе и на русском. У российских философов и филологов он теперь вместо Маркса с Лениным: хочешь не хочешь, а цитатку из Фуко в диссертацию вставь. И к тому же стихотворение Лосева жутко неполиткорректное: личная жизнь мыслителя описывается с каких-то дремучих позиций! Да и не очень компетентно с научной точки зрения…»
В «Таволге» — стихи Николая Киселёва:
АБСУРД БЫТИЯ
Памяти Алексея Цветкова
- цунами уносит цыплёнка
- и он словно цапля летит
- мечтательно как циолковский
- убийственно как цианид
- а вы что гагарины юры
- какая вам снится трава
- как мишка шатается бурый
- у дома под спайсом шпана
- цунами роняет цыплёнка
- цыплёнок орёт как циклоп
- я в космосе бога не видел
- эзоповы бредни на стоп
- <…>
На Prosodia Сергей Медведев вспоминает текст Нины Искренко, «в котором автор показывает, что полноценного секса в СССР в 1990 году быть не могло. Причиной тому – всеобщая невротизация общества…»: «Все эти сюрреалистические перемены происходили на фоне тотального дефицита всего. Ни выпить, ни закусить, ни покурить. Все днями и ночами смотрят телевизор. Хит телесезона – заседания съезда народных депутатов. Интеллигенция, жаждущая перемен, ненавидит Егор-Кузьмича. И до секса ли, когда в Москве только что прошла персональная выставка Малевича – первая в СССР…»
В июльском «Знамени» Людмила Сергеева тепло отзывается о Марии Васильевне Розановой: «Мария Васильевна Розанова была наделена редким умом и многими талантами — за что бы она ни бралась, у нее все получалось лучше всех. У Вашей мамы было острое и легкое перо;
она стала ни на кого не похожим мастером-ювелиром, когда папа сидел в концлагере; замечательно готовила и шила, была сама себе модельером; придумала и издавала (конечно, на папины деньги, которые он зарабатывал профессором в Сорбонне) уникальный русский эмигрантский журнал “Синтаксис”, сама его редактировала, сама была одним из авторов и художником этого журнала, сама его верстала и набирала на большой печатной машине, которая стояла в подвале Вашего дома…» (из письма Егору Синявскому, сыну Марии Розановой и Андрея Синявского).
Сергей Боровиков продолжает цикл своих эссеистических записей: «Все поумирали. Все-все. С кем поговорить, чтоб на одной волне, чтоб без пояснений, чтоб без страха, что не поймут? А мне еще нет восьмидесяти…»
Татьяна Пискарева пишет о Лидии Корнеевне Чуковской – в связи с новым изданием её произведений в «Редакции Елены Шубиной»: «Отправная точка, которая годы спустя все так же больно пульсировала, — это гибель мужа, физика-теоретика Матвея Бронштейна, Мити. Архивная папка из кафкианского шкафа “Дело М.П. Бронштейна” начинается ордером на арест, выданным в Ленинграде 1 августа 1937 года. <…> Нам предъявлены достаточно простые, но убедительные причины появления жутких папок “средней набитости”, которыми постепенно, размеренно заполняются канцелярские кафкианские шкафы. Можно догадываться, рассуждать о причинах и «цели запуска», но все равно их никому уже нельзя переменить. Как невозможно изменить, переиначить готовый сюжет трагедии, как не изменится характер и судьба Карениной и общий замысел Льва Толстого. Об этом Чуковская высказывается вполне определенно…»
Два эссе Алексея Чипиги: «Быть может, знание вообще — не что иное, как предвидение будущих встреч прошлого с настоящим? Тогда наши любимые герои не в силах открыть свое заветное до поры до времени, так как детали прошлого стерлись из памяти, а настоящее еще недостаточно прочувствовано как свое. Страдание оказывается таким путешествием в прошлое, которое раскрывает связь всех времен и событий…»
Сергей Чупринин продолжает свой цикл об истории толстых журналов. На этот раз «достаётся» «Москве»: «…можно предположить, что большинство приверженцев “Москвы” по-прежнему ценят свой журнал за богомольные публикации под рубрикой “Домашняя церковь”. И за произведения, которые в силу авторских возможностей сопротивляются депрессии. “Нам нужны радостные вещи”, — сказал будто бы Владислав Артемов одному из авторов. И если вокруг поводов для радости не много, то пусть это будут “Домашняя церковь”, краеведческие очерки в разделе “Московские страницы”, статьи об отечественной культуре, патриотическая лирика и проза о семейных и духовных ценностях…»
В «журнале на коленке» — Ростислав Ярцев, «Три стихотворения памяти Васи Бородина»:
- куда далëкая трава
- давай запоминать
- как топчет лëгкая нога
- оставленный асфальт
- где не выходит на углу
- никто следить игру
- я тоже знаю что умру
- но под окном стою
- а листья просятся во двор
- на свет оконных ниш
- ты умер здесь
- и до сих пор
- во всëм себя винишь
