Текст: Римма Качалова
«В настоящее время мое положение становится затруднительным, к счастью, в настоящее время открылась международная мирная конференция. На этой конференции я могу сделать заявление о возмутительном обращении с моей страной. И если мне это удастся, то я надеюсь, что тогда смогу восстановить суверенитет моей страны», – так говорилось в письме 1907 года, которое получил император Николай II от первого императора Корейской Империи Коджона. Передали это письмо патриоты Кореи, борцы за независимость Ли Сан Соль и Ли Джун. Они ехали через Россию на мирную конференцию в Гааге, надеясь привлечь внимание всего мира к бедственному положению своей страны.
Но что же мы знаем об этом периоде протектората в истории Кореи? Знакомы ли нам имена представителей корейской делегации: Ли Сан Соль, Ли Джун, Ли Ви Джон? А национальный корейский герой Ан Джун Гын? Знаем ли мы о попытках корейской делегации пробиться на Гаагскую мирную конференцию в 1907 году? И как Россия была связана со всеми этими событиями?
На эти и другие вопросы отвечает в своем новом романе Андрей Калачинский, кандидат филологических наук, профессор, телеведущий, журналист и писатель. Роман «Чосон. Записки русского офицера с корейской границы» является продолжением записок офицера царской армии Дубровского, начатых в книге Калачинского «Айгун». Автор ставит перед собой несколько задач: рассказать широкому кругу читателей о неизвестных страницах корейской истории, достоверно описать то время, со всеми его особенностями, и дать происходящему оценку через героев, которые являются участниками этих событий. В центре внимания оказывается Корея, которой в 1905 году Япония навязала унизительный Договор о протекторате, лишавший страну права на самостоятельную внешнюю политику. Император Коджон отказался подписать договор и тайно направил делегацию на конференцию ведущих мировых держав в Гааге, надеясь донести до мирового сообщества правду об агрессивной политике Японии. Представители Кореи ехали через Россию, которая не препятствовала им, однако на самой конференции корейская делегация, обратившись к представителю России А.И. Нелидову, получила отказ в помощи. Большой акцент автор ставит на роли России в этих событиях – и вот мы уже вслед за автором задаем вопросы. Могла ли Россия сделать что-то большее для корейской делегации? В какой ситуации находилась тогда сама Россия? Какие решения повлекли за собой непоправимые последствия?
Герои, которых мы встречаем в романе – реальные исторические лица: борцы за независимость Ли Джун, Ли Сан Соль, бывший секретарь Корейской миссии в России Ли Ви Джон, русский дипломат Георгий Антонович Плансон, бывший премьер-министр Японии Ито Хиробуми, посол России во Франции Александр Иванович Нелидов и многие другие. Автор с удивительным уважением описывает культурные традиции Кореи и географические особенности местности. Это заметно даже по разделу примечаний, где автор считает своим долгом подробно объяснить самые мельчайшие детали. Кроме того, в книге прекрасно подобраны фотографии: сразу вспоминается корейское слово «몰입», которое переводится как «полное погружение».
Но все-таки это не просто публикация документальных фактов, это художественное произведение, и, помимо «поглощения» исторической действительности и культурных особенностей другой страны, мы поневоле начинаем смотреть на мир глазами героев романа. Мы видим судьбы людей, сопереживаем и поддаемся чувствам, в первую очередь – чувствам офицера Дубровского. Кстати, сам Андрей Калачинский говорил в интервью, что довольно сложно провести границу между правдой и художественным образом, и приводил в пример произведения Л.Н. Толстого: «Война и мир», «Кара-Мурза», «Севастопольские рассказы».
Словом, если вам захотелось ответить на вопросы, заданные одним из героев книги А.Ф. Редигером (бывший военный министр Российской империи): «Что нам Корея? И что мы в Корее?» – предлагаем прочитать фрагмент.
Чосон. Записки русского офицера с корейской границы / А. В. Калачинский – Владивосток: ООО «Дальнаука», 2024
Глава 3
Сеул, 1898. Гвардейцы короля. Битва на цветущем лугу
В Петербург так в Петербург! Железная дорога почти дотянулась до Херсона, здание железнодорожного вокзала уже вселяло в горожан надежду, что вот-вот – и их губернский город будет связан железнодорожными магистралями со всем миром, но техническая инспекция не приняла построенные пути, и запуск поезда переносился на осень. Поэтому мне выделили отличных лошадей и экипаж, и через несколько часов я уже садился в поезд на столицу, но уже в городе Николаеве.
В купе я был один и, начитавшись газет, прихваченных со станции, я стал смотреть в окно: вспоминал Таврию, Олину Пчилку, берег реки, полуденное солнце. Вдруг иные, давние картины возникли в памяти: Корея, окрестности Сеула, цветущий луг меж двух гор, манёвры императорской гвардии…
Мало кто у нас знает хоть что-то про Корею. Одни считают её Китаем, другие – Японией. Но она совсем другая. Во-первых, она вовсе никакая не «Корея», так же, как и Китай сам себя Китаем не называет. То есть если в Сеуле спросить прохожего: «Где я? Неужели мне повезло очутиться в Корее?», – он вас не поймёт и скажет, что вокруг вас вовсе не Корея, ему не известная, а Чосон, или даже напишет иероглифы, и если вы умеете читать на мандаринском, то прочтёте Чао Сянь. А что это значит? Непонятно: может, «свежее утро», а может, «утренняя свежесть». А если рядом окажется подданный Японии, то он скажет, что это страна Тёсэн.
Откуда взялось название «Корея»? От одной из династий, что называла свою страну Корё. При этой династии страна стала известна миру, и название закрепилось, хотя новая династия страну переименовала в Чосон, чтоб подчеркнуть древность. А лет десять назад корейский ван объявил себя самодержцем и повелел называть свою вотчину Хангук.
Спроси китайца о корейцах, так тот переспросит: «А кто это?» Нужно уточнить: это тот народ, чьи женщины любят качаться на подвесных качелях кыне, а девушки – на досках-качалках ноль или танцевать с кувшином воды на голове.
– А, это те полуварвары, что до сих пор при дворе пишут на древнекитайском веньянь... хи-хи, те, у кого всего четыре праздника в жизни, – засмеётся образованный китаец. И это правда, в жизни каждого корейца есть всего четыре события, когда в его честь накрывается торжественный стол: первый – сто дней со дня рождения ребёнка, свадьба, шестидесятилетие и потом поминки. И в двух случаях он этого пира не помнит.
Корея последние полвека вела себя, как монах-отшельник. Вроде и пыталась сохранить свою независимость, но если не удавалось, то принимала ниспосланные испытания кротко и с большим достоинством. Один-два раза в год корейский государь направлял большое посольство с дарами ко двору китайского императора, чтобы отчитаться о всех происшествиях и событиях и принести необходимые поздравления или сочувствия.
Обычно посольство прибывало зимой, в самые короткие дни, и стремилось попасть к императору как раз в тот момент, когда солнце поворачивало от зимы к лету. Китайский государь, рождённый небом и землёю, поставленный солнцем и луною, такое отношение ценил и отдаривал послов ещё более щедрыми дарами.
Ни под напором японских пиратов, ни под влиянием китайцев разных династий Корея не растворилась в соседях – более того, в пику им создала свой собственный чудесный алфавит. Поскольку письмо состояло из букв, отражающих звуки, то любой кореец мог быстро научиться читать и писать на родном языке.
Корейские государи династии Ли, что правили страной последние пять веков, кажется, воображали себя бóльшими конфуцианцами, чем китайские сановники домонгольских династий. В итоге королевство дремало-дремало и не хотело просыпаться даже на рубеже двадцатого века, надеясь, что все эти европейские изобретения – пароходы, паровозы, международная торговля, банки, почта, школы – всего лишь дурной сон. Нужно поспать подольше, а там призраки новой цивилизации рассеются, пузырь капитализма надуется и лопнет, а корейский государь сохранит страну не тронутой всеми новомодными болезнями к возвращению «золотого века». Но беда была в том, что закрыться от всего мира не получалось. Мир не просто стучался – он врывался в тихую, мирную и очень бедную страну.
Россия навалилась, как медведь, на Маньчжурию и подмяла под себя побережье от устья Амура до устья корейского Тумангана. От Владивостока, где стояли наши крейсера, по морю до Кореи рукой подать – всего сто морских миль, а от урочища Новокиевского, где был передовой наш гарнизон, так всего-то сорок верст.
Французы, а потом американцы пытались захватить островок Канхвадо у побережья рядом с Сеулом. Там находился летний дворец корейского вана, и конкистадоров манили его сокровища. И с большим трудом корейцам удалось отбиться. К тому времени решительно шагнула в новый мир Япония.
Японцы, поняв, что их самоизоляция добром не кончится, сместив престолоблюстителей, вернули трон императору. И настолько возвеличились, что позволили себе в письме корейскому вану своего императора уравнять с китайским, написав его титул теми же иероглифами! Праведные корейские сановники, чтущие этикет, возмутились так, что даже отказались это письмо принять.
Тогда к корейским берегам были посланы японские канонерки. И стреляли они с большего расстояния и точнее, чем корейские береговые батареи. Корейский государь был вынужден открыть перед настырными соседями один порт за другим.
В конце девятнадцатого века в Корее начались собственные робкие попытки осовременить страну. Послали делегацию в Японию поучиться новым веяньям. Наметились реформы по японскому образцу. Но, как водится в таких случаях, вдруг вспыхнул в Корее военный бунт, вожди которого отрицали перемены и даже попытались всех реформаторов выловить и казнить. На помощь им пришёл китайский отряд, и прояпонским реформаторам пришлось бежать. А ещё через пару лет – снова бунт, теперь реформаторы ловили и казнили приверженцев старины.
Страна боялась реформ. Корейцев возмущало и смущало, что нужно меняться, переходить на григорианский календарь вместо китайского, делать прививки против оспы, запретить браки с девочками до достижения ими четырнадцати лет и всех детей с шести лет нужно отправлять в школы. Непонятно было, зачем создавать государственную почту и ставить телеграфные столбы. И уж совсем добило требование мужчинам стричь волосы. Хотя от предков заповедано не стричь волосы, а собирать их в узел на затылке – для того и шляпы особенные были придуманы, чтобы этот узел прятать. В этом справедливо видели поругание прежних устоев! Как тут не восстать и не постоять за матушку-Корею? Вот и начались бунты.
Простой народ окончательно запутался в устремлениях своих управителей и в ответ породил движение тонхак. Лозунги у них были такие: все люди братья, и каждый достоин счастья. Только нужно простить долги и отпустить попавших в долговое рабство, упразднить дворян и подлые сословия, поделить землю по справедливости, разрешить вдовам вновь выходить замуж, наказать чиновников за произвол, учёных – за то, что плохо понимают и толкуют Конфуция, изгнать японцев, а заодно и вообще всех иностранцев!
Я сначала думал, что «подлые сословия» – что-то наподобие «неприкасаемых» каст в Индии. К ним в Корее относились не только замаранные в крови скотобои, мясники и кожевенники, но и те, кто убирал нечистоты, плёл корзины, и даже монахи, гадатели и актёры… Но мудрый и сведущий человек объяснил мне, что по конфуцианским канонам единственное достойное занятие в этом мире – труд на земле, поэтому крестьянство – «благородный люд» (янъины), а все остальные, что ползали по земле, но не обрабатывали её – «подлый» (чхонины).
– А как же государственные чиновники и воины? – спросил я.
– Они тоже янъины, поскольку организуют жизнь и земледельческий труд крестьянства. Военные охраняют жизнь и труд народа на земле от посягательств внешних и внутренних врагов. Если же ты богатый торговец, знаменитый мастер-оружейник или получивший хорошее образование лекарь, ты всё равно чхонин, поскольку далёк от аграрного труда.
Вот в среде этих парий и расцвело новое учение тонхак. Неприкасаемые стали самыми ярыми воинами. В священной книге «Великий свод восточного канона» («Тонгён тэджон») проводилась революционная мысль, что человек равен Небу. Поскольку у азиатов, в отличие от иудеев, христиан и мусульман, нет идеи Господа Бога, то Небо, или Небеса, и есть высший абсолют. А раз каждый человек равен Небу, а Небо – одно, то и все люди равны между собой! Логично ведь?
Армия повстанцев под командованием Чон Бон Джуна смела правительственные войска. И опять вмешались китайцы, которые и спасли корейского государя от исполнения этих наивных требований. Но это не понравилось Японии. Она ввела свои войска в Корею и разбила китайскую армию. А японцев в Корее не любили за прошлое пиратство, набеги, да и за то, что очень уж быстро они переняли всё европейское и теперь диктовали корейцам, что и как делать!
Тут у любого голова закружится, будь ты даже корейский государь: одни чужеземцы бьют на твоей земле других чужеземцев. Может, к третьим чужеземцам обратиться? И нынешний корейский государь, опасаясь, что и его убьют, как и его королеву, что терпеть не могла японцев, сначала отказался принимать пищу вообще, затем потребовал, чтобы кушанья доставляли из русской миссии, и потом вообще туда переселился почти на год.
Когда корейский ван засел в нашем посольстве, стало понятно, что охрану русской миссии нужно было увеличить. Крейсер «Адмирал Корнилов» в 1896 году высадил в Чемульпхо примерно роту с одной пушкой для охраны русского посланника. И с той поры смешанный отряд из казаков и матросов, примерно сто человек, сменяясь, так и стоял в Сеуле на охране нашей миссии. У японцев было столько же.
Корейский государь, под влиянием то одних, то других советников, сначала поручил было американцам обучение своих гвардейцев, потом перепоручил японцам, а пожив в нашей миссии, пришёл к выводу, что гвардию нужно доверить русским. Он изъявил такое пожелание нашему посланнику. Посланник сообщил в Петербург. В Петербурге поручили Главному штабу составить проект военной миссии по реформированию корейской армии. А реформировать-то было и нечего. Нужно было заново создавать.
Полковник нашего Главного штаба Корнеев составил проект устройства инструкторской части. Он обосновал, что необходимо послать в Корею минимум 70 русских офицеров: пехотных, кавалерийских, а также артиллеристов, сапёров, инженеров и военных врачей. Но это обошлось бы русской казне в кругленькую сумму. Корее платить было нечем.
Поэтому для начала корейского государя попросили протянуть телеграфную связь от нашей миссии и его дворца до ближайшей русской телеграфной станции, что была на юге Уссурийского края. Корейский государь ответил, что сами корейцы протянуть линию не в состоянии, но он не против, чтобы это сделали русские инженеры.
Он также ещё раз отметил, что будет рад русским военным инструкторам, но платить им нечем. А вот если бы Россия прислала военного дирижёра, умеющего играть на разных инструментах… И если бы тот капельмейстер написал новый гимн Кореи и несколько маршей для развода караула перед королевским дворцом – вот это был бы щедрый подарок от могучей России. И пусть с капельмейстером приедет врач: надо же королю с кем-то, кому можно доверять, о своем самочувствии поговорить.
В Главном штабе поняли, что корейскую армию нам создавать не дадут, – так, значит, и марши путь пишет другой капельмейстер. Зато министерство финансов направило в Сеул своего человека. И этот советник, Алексеев, в пару месяцев вник в дела, посчитал поступления и расходы, ловко с цифрами в руках напугал кого надо и пресёк обычное воровство из казны.
Ван с удивлением узнал, что у него нашлись «свободные деньги»: почти полтора миллиона серебряных мексиканских долларов – песо. Этот мексиканский доллар был важнейшей валютой по обоим берегам Тихого океана, и в Китае он употреблялся для торговли с заграницей. Настоящая серебряная монета – не бумажки! А так как в самом Китае серебро ходило в слитках в виде кораблика, или шапочки, то монету мексиканского доллара стали называть «юань» – кругляшок. Но что такое полтора миллиона серебряных долларов? На армию не хватит. Собственно, потому и армии у корейцев почти не было. Так, гвардейцы при короле и несколько гарнизонов по стране.
И в итоге в Корею отправились вместо семидесяти инструкторов всего два поручика, один подпоручик, а с ними ещё десяток унтерофицеров, отобранных из наших сибирских полков.
Я в ту пору был во Владивостоке, тоже хотел было попасть инструктором в Корею, но меня не отпустили. Поэтому я страшно завидовал военному атташе в Сеуле, моему знакомцу Ивану Стрельбицкому. Но не потому, что он военный атташе, а я всего лишь пограничный комиссар, а потому, что он перебил мою мечту: первому из европейцев взойти на Чанбайшань – величайшую гору на границе Кореи и Китая. Что ордена, когда есть награды послаще!
Наши всё искали, как строить дорогу от Владивостока до Сеула. И было назначено несколько экспедиций. Стрельбицкому с казаками выпало пройти от Хунчуня по реке Туманган (Тумыньцзян, или Тумень) до её истоков. Так он и стал первым белым человеком, что добрался до вершины горы Пэктусан (китайцы зовут Чанбайшань, маньчжуры Гольмин Шангиян Алин – и всё это на разных языках означает «Гора с белой головой») и умылся водой священного озера Чхонджиён.
Гора, может, и не очень большая, 2 750 метров, но выше её в Корее и Маньчжурии нет гор. К тому же – настоящий вулкан, чьё извержение тысячу лет назад сделало бесплодными поля Бохайского княжества и погубило его совсем. С этой горы стекают две пограничные реки, что отделяют Корею от Китая – Туманган и Ялуцзян, и главная река Маньчжурии – Сунгари. Причём все три реки текут в разные стороны, и воды их впадают в разные моря.
И когда искали, кого назначить военным атташе, то вот Стрельбицкий и оказался лучшей кандидатурой. Ему и пришлось принимать в Сеуле первых наших инструкторов: то были поручики Афанасьев и Кузьмин, подпоручик Сикстель, военврач Червинский и унтера.
Первым делом они начали отбирать корейских курсантов. А брать было некого. Червинский пришёл в ужас: в пяти столичных сеульских батальонах каждый второй страдал малокровием или трахомой.
Выбирали одного из десяти. Отобранным ставили особые печати прямо на поясные шарфы. Выстроили для смотра – опять в строю солдаты со слезящимися глазами. Как так? Оказалось, счастливчики перепродали свои шарфы. Побранились и начали заново.
Да ещё тридцать семь подростков зачислили в кадеты. Сначала кадетов хотели выбрать из тех, кто ходил в русскую школу, что вёл отставной капитан артиллерии Николай Бирюков. Содержалась школа на сборы по подписке среди моряков нашей Тихоокеанской эскадры. Но оказалось, что в русской школе не было ни одного дворянского сына, а сплошь – дети простонародья. И кадеты из благородных семейств отказывались стоять в одном строю с детьми низких сословий. Кое-как это дело утрясли: двенадцать мальчиков из дворян с особыми шарфами стояли в голове колонны, прочие – за ними.
Вообще-то записалось двадцать, но как только стало известно, что лучших пошлют доучиваться в Петербург в кадетский корпус, то с каждым днём число их росло. Подпоручик Сикстель был в отчаяньи и жаловался, что курсанты его – изнеженные барчуки или полные болваны, что они путают лево и право, что кошек легче дрессировать, чем этих подростков, но как-то дело наладил. Дважды в день под знаменем с надписью «Служим государю, защищаем Отечество» они ходили на занятия строем от королевского дворца до русских казарм и обратно под неодобрительный шёпот зевак.
Через полгода на первый смотр из Владивостока прибыл приморский генерал-губернатор Унтербергер. Корейский батальон промаршировал поротно, сделал «на караул» и прокричал «ура!». Большего и требовать было сложно. И наше военное министерство передало в арсеналы Сеула три тысячи винтовок с патронами в дар.
Через год русские инструкторы сменились. Но новых власти встретили уже как-то кисло. К ним охладели. Местная публика возмущалась. При дворе победила прояпонская партия. И вскорости все наши советники вернулись домой.
И вдруг наш военный атташе в Сеуле Стрельбицкий на очередной встрече в Хабаровске, после совещания поймал меня за пуговицу и стал уговаривать приехать в Сеул с самыми что ни на есть важными целями, а именно: оценить результат работы нашей военной школы и перспективы её восстановления. Он уверял, что, по сравнению с Китаем или Японией, Корея – мирное сонное царство самых незлобивых людей в мире. Но я-то читал, что было время, когда корейцы отчаянно и умело отбивались от японских грабительских экспедиций и даже проявляли чудеса в морских сражениях. Да и маньчжурские Цины привлекали корейских пушкарей для пресечения разбойных визитов русских казаков.
Я сразу принял предложение Стрельбицкого. Меня всегда интриговали легенды, будто корейцы – предки японцев. И мне хотелось своими глазами посмотреть на их «быт и нравы», как выражаются в газетах. Поэтому когда я оказался с очередной оказией в урочище Новокиевском, что на берегу залива имени вице-адмирала и бывшего министра путей сообщения Константина Николаевича Посьета, то дал знать Стрельбицкому, что – рядом и могу прибыть. Говоря проще, отправил телеграмму в Сеул в нашу миссию. И получил ответ: «Ждём!»
