Текст: Александр Беляев
Фрагмент текста и обложка предоставлены издательством АСТ
Если весь мир театр, то весь Новый Орлеан — бордель с джазом. Так — или примерно так — Город-Полумесяц начала XX века представлен в книге журналиста Гэри Криста, которая представляет собой смесь документального детектива с историей этого удивительного населенного пункта. Родины джаза, между прочим.
Уроженец Нью-Джерси Гэри Крист — писатель и журналист, в своих нон-фикшн-книгах обращающийся к американской истории. Причём скорее в её маргинальных проявлениях. Предыдущая книга — про Чикаго («Город негодяев: 12 дней, которые породили современный Чикаго»). Эта — про Новый Орлеан. Несколько сюжетных линий — рождение и закат «квартала красных фонарей» Сторивилль, джазовая музыка и преступления местной мафии, маньяков и отморозков — сливаются в такой контрапункт, от которого мурашки по спине!
Все те события Крист восстановил по газетным публикациям и судебным архивам тех лет. Источники занимают десяток страниц; на русском выпускалось немного, разве что чудесная книжка интервью джазовых музыкантов «Слышь чо я тебе скажу» (Hear Me Talkin’ To Ya).
Крист до такой степени проникся событиями столетней давности, как будто сам там побывал в ходе, допустим, сеанса регрессивного гипноза. Как очевидец описывает удивительный город: место греха, порока и креативности. И, как известно, колыбель джаза, музыки, вышедшей с глубокого социального днища США и за сто лет добравшейся до лучших концертных залов всего мира.
Книга, конечно, не совсем о джазе. Точнее, не о джазовой музыке самой по себе. Но джазфэну тоже будет любопытно, ибо это про атмосферу и про специфический социальный расклад в «Нюолинз» начала века. Возможно ли стать великим музыкантом, если ты нищая безотцовщина-хулиган, негр в расистском обществе, который «чалился» в приюте для цветных малолетних преступников, а потом женился на проститутке? Вы уверены? А у Луи Армстронга — получилось же, и что и кто тому виной? (Кстати, при чтении рекомендую прослушивать записи того же Луи Армстронга, довоенные, где его коллективы Hot Five и Hot Seven, — будет полный эффект погружения.)
Описание — бойкое, натуралистичное, с подробностями, замораживающими кровь. («Войдя в бордель, <полковник Даффи> обнаружил Жози, стоящую у окровавленного тела брата в окружении шестерых полуголых шлюх».) И при этом — юмор, ирония, интрига. При всей экзотичности темы и времени, когда речь заходит о политике — ну прям как про сегодняшний день. Крыши, откаты, кумовство — всё, как полагается при юности капитализма в юной стране. «Женщина с топором» Кэрри Нэйшн, «поборница трезвости» и страж нравственности — как тут не вспомнить некоторых дам из нынешнего нашего депутатского корпуса… Кстати, джазмены — Армстронг, Кинг Оливер, Сидней Беше и другие, более ранние и менее известные — здесь предстают самыми нормальными людьми. В конце концов они, лишившись в родном городе работы из-за закрытия борделей, поехали в другие города и донесли, таким образом, джаз до всего мира. Так что тут, как ни странно, мы должны сказать пуританам-реформаторам и политиканам-популистам большое спасибо.
Гэри Крист. «Джаз. Великая история империи греха и порока» / Пер. с англ. Александра Зайцева. — М.: АСТ, 2016
МАЛЫШУ ЛУИ АРМСТРОНГУ БЫЛИ НУЖНЫ ДЕНЬГИ. После перестрелки в кабаке Генри Понса заведение закрылось, и это означало, что Луи потерял лучшую, самую регулярную работу. Из-за недавних реформ, направленных против кабаре, найти другую стало сложнее. Армстронг по-прежнему зарабатывал развозом угля (на повозке, которую тащила за собой милая ослица по имени Люси), а Мэйэнн устроилась работать прислугой к владельцу клуба Генри Матаранга, но этих усилий было явно недостаточно. Незадолго до этого одна из троюродных сестер Мэйэнн умерла при родах незаконнорожденного сына Кларенса. Хотя Луи еще не исполнилось двадцати, он решил взять на себя финансовую ответственность за воспитание мальчика (и позже усыновил его). Теперь в семье было четверо голодных ртов, и Луи был вынужден зарабатывать.
Поэтому он решил попробовать свои силы в новом деле. «Я заметил, что мальчишки, с которыми я водился, работали с проститутками, — позже вспоминал он. — Я решил, что не хуже других, и подкатил к одной цыпочке». «Цыпочку» звали Нутси, и хотя ее нельзя было назвать красавицей — по словам Армстронга, она была «маленькой, коротковолосой и кривозубой» — она зарабатывала приличные деньги. Конечно, весьма сомнительно, что из скромного мальчишки мог выйти хороший сутенер, но Нутси он, судя по всему, сразу понравился. Однажды ночью она даже пригласила его разделить с ней постель. Луи, признававшийся в том, что он немного боится «женщин с крутым нравом», отказался.
— Я не брошу Мэйэнн и Маму Люси, — сказал он ей, — даже на одну ночь.
— Ой, да брось, — ответила Нутси. — Ты уже большой мальчик. Заходи, оставайся со мной.
Но Луи все равно отказался. Разозлившись, Нутси схватила карманный нож и вонзила его в левое плечо своего нового сутенера. Луи в страхе убежал и решил молчать о случившемся. Но когда он пришел домой, Мэйэнн увидела кровь на его рубашке и заставила обо всем рассказать. Рассвирепев, она оттолкнула сына и направилась прямиком в хибару Нутси. Луи вместе с несколькими друзьями семенили следом. Когда Нутси открыла на стук дверь, взбешенная Мэйэнн вцепилась ей в горло и выволокла на улицу.
— Зачем было бить ножом моего сына? Зачем?! — надрывалась она.
К счастью, среди свидетелей этого зрелища оказался Черный Бенни.
— Оставь ее, Мэйэнн, не убивай, — взмолился барабанщик, оттаскивая свирепую мать от травмированной женщины. — Она больше не посмеет.
— Не трогай моего мальчика, — яростно выплюнула Мэйэнн. — Ты для него слишком стара. Луи не хотел сделать тебе больно, но и дел с тобой он иметь не будет.
Эксперимент по заработку денег провалился. У Луи по-прежнему оставалась музыка, но даже на сцене ему не всегда сопутствовал успех. Он был только начинающим корнетистом и, несмотря на исключительную одаренность, имел ограниченный репертуар. Это стало особенно ясно, когда его наставник попросил Луи подменить его на одном из выступлений.
Джо Оливер, судя по всему, увлекся девушкой по имени Мэри Мэк и мог навещать ее только с восьми до одиннадцати вечера. Оливер спросил скрипача Мануэля Манетту и тромбониста Кида Ори, с ансамблем которых играл, нельзя ли Луи подменить его на это время. Они согласились, но обнаружили, что молодой музыкант не притягивает слушателей так, как это делает его наставник. По словам Манетты, Луи тогда умел играть только три мелодии, которые группе приходилось исполнять снова и снова перед полупустым залом.
«Снаружи столпились люди, — вспоминал Манетта, — но ни души не вошло в зал до тех пор, пока Оливер не вернулся со свидания в одиннадцать вечера, и толпа хлынула внутрь, подобно Миссисипи, прорвавшей дамбу»699. Возможно, всему виной был стиль Армстронга, который мог показаться слишком сложным любителям раннего джаза. Луи играл в свободной, импровизационной манере, вел сложную мелодическую линию, больше похожую на облигато, чем на привычное для солирующего корнета простое исполнение мелодии. («Я играл восемь тактов и умолкал, — позже признался он. — Всякие кларнетные штучки, фигурации... бегал пальцами по всему инструменту».)
Оливер однажды даже упрекнул в этом мальчика. «Где твои мелодии? — спросил он Луи однажды вечером, услышав, как он играет в кабацком оркестре. — Сыграй мелодию, дай людям понять, что ты играешь». Но Армстронг уже развивал музыку, пионером которой был Бадди Болден, в совершенно новом направлении. Слушателям — не говоря уже о коллегах-джазменах — приходилось поспевать за ним.
Из-за гнетущей атмосферы в Новом Орлеане некоторым коллегам Армстронга — к примеру, Сиднею Беше — хотелось покинуть город полумесяца и попытать счастья где-нибудь еще. Недостатка в работе Беше явно не испытывал; в последние годы он развил феноменально разносторонний талант, который продемонстрировал еще в детстве в цирюльне Пирона и освоил несколько инструментов. Он научился играть на корнете (чтобы иметь возможность работать в парадных оркестрах) и саксофоне (сравнительно новом инструменте, еще не завоевавшем популярность в Новом Орлеане).
И все же слушателей он по-прежнему привлекал в первую очередь как кларнетист. Для выступлений у Пита Лала Беше освоил старый трюк Джорджа Бэкета: научился разбирать кларнет на части во время игры. Всякий раз, когда он проделывал этот трюк, отбрасывая детали инструмента до тех пор, пока во рту не оставался один мундштук, на котором он продолжал играть, слушатели ликовали. «Мистер Баша [sic] каждый вечер заставляет нас выть от восторга своей великолепной игрой, — писала одна газета для черных о серии выступлений в новоорлеанском Линкольн-театре. — Баша говорит: “Берегись, Луи Нельсон, я иду”».
Но едва появилась возможность выступать за пределами города, Беше тут же ухватился за нее. В конце 1916 года пианист Кларенс Уильямс собрал странствующую водевильную труппу; Беше присоединился к квартету, который должен был аккомпанировать вокальным и комическим номерам (в которых музыкантам иногда приходилось быть еще и актерами). Предполагалось, что труппа проведет масштабные гастроли по всей стране, но когда она добралась до Галвестона, штат Техас, заказы кончились. Беше и пианист Луи Уэйд, которым по-прежнему хотелось увидеть мир за пределами Нового Орлеана, присоединились к странствующему карнавалу — и однажды проснулись в городке Плантерсвилль, обнаружив, что труппа уехала без них.
«Когда утром мы вернулись на стоянку карнавала, то увидели одно пустынное поле, — вспоминал Беше. — Позже я узнал, что какой-то коп велел всем нашим убраться. Что они и сделали, не задумываясь, оставив нас».
Через несколько дней Сиднея попросили сыграть на танцах в городе. Сиднею не очень-то этого хотелось: танцы должны были закончиться поздно, а идти домой после полуночи чернокожему гостю маленького южного городка было опасно. Но один из организаторов пообещал найти местного провожатого, поэтому Сидней согласился. К сожалению, провожатый оказался белым пьяницей, который решил подшутить над спутником, напугав до полусмерти. Когда они шли по темной и пустынной сортировочной станции, мужчина исчез во мраке и внезапно выскочил из-за груды железнодорожных шпал. Для защиты Сидней схватил попавшуюся под руку палку и, недолго думая, замахнулся.
«Я почувствовал удар и понял, что хорошенько ему врезал, — писал Беше. — Он попытался схватить меня, и я снова заехал ему куда попало, а что было дальше — уже не знаю». Беше запаниковал и со всех ног бросился бежать вдоль рельсов. «Я бежал целую милю, а может, полторы, пока не запыхался». Музыкант был не на шутку перепуган. Он знал, что в этих местах чернокожему парню, напавшему на белого, жить оставалось недолго, чем бы ни был оправдан его поступок. Поэтому он запрыгнул на первый проходящий грузовой поезд, надеясь, что он отвезет его назад в Галвестон, где в то время жил один из старших братьев. Но неприятности на этом не закончились. Кондуктор, увидевший, как Сидней вскочил на поезд, забрался на один из вагонов и принялся бить Беше тростью, пытаясь сбросить с лестницы, за которую он ухватился. Но Сидней не сдавался.
«Этот белый запросто мог убить меня, — вспоминал он, — но тогда я бы умер, вцепившись в эту лестницу». В конце концов, — возможно, заметив, как юн был Беше, — кондуктор оставил попытки сбросить его с лестницы. Он спустился меж вагонов, помог юноше вскарабкаться по лестнице и прошел по качающимся крышам вагонов к голове поезда. Сидней ждал беды, но кондуктор сменил гнев на милость; он говорил с другими членами экипажа, что Беше нужно арестовать на следующей остановке, но Сидней понимал, что они просто шутят. Кроме того, он обнаружил, что поезд едет прямо в Галвестон, как он и надеялся. «Интересно, как удача иногда то поворачивается к тебе, то снова отворачивается, не успеваешь и моргнуть, — позже писал он. — Это невозможно понять».
Когда кондуктор увидел футляр для кларнета за поясом Сиднея, он попросил его сыграть, и Сидней согласился. «Все мои сомнения [в добрых намерениях кондуктора] испарились, когда я увидел, как он сидит и слушает музыку. В вагоне было шумно, но звук моего кларнета прорывался сквозь шум поезда, и я видел, что этим людям нравится моя музыка». Он играл для них всю дорогу до Галвестона, разогревая слушателей холодной техасской ночью. Когда они наконец добрались до станции, кондуктор даже подозвал его к себе и подсказал, как ускользнуть, не попавшись на глаза местному патрульному, искавшему бродяг.
Несколько недель Сидней прожил со своим братом Джо в Галвестоне. Они играли в местных барах, и каждый вечер старались пораньше вернуться домой. Но своенравный Сидней не мог терпеть этого долго. Однажды вечером, когда брата не было рядом, он задержался допоздна: сновал из салуна в салун, не замечая времени. В одном из них он познакомился с мексиканским гитаристом, который почти не говорил по-английски, но «играл на гитаре, как Бог». Они сыграли джем вместе, а потом, узнав, что у гитариста нет ни денег, ни жилья, Сидней решил поселить его в доме своего брата. Но удача снова была готова отвернуться от Сиднея.
Ранним утром, когда они возвращались по М-стрит домой, их остановили двое полицейских и спросили, куда они направляются. Сидней попытался объяснить, что они идут к дому его брата, который располагался в переулке, известном ему под названием «улица М с половиной». Копы расхохотались, сказали, что такой улицы нет, и арестовали их за подозрительный вид. Все быстро обернулось кошмаром. Один из следователей, потерявший руку во время перестрелки в мексиканском гетто Галвестона, по-видимому, винил в своих несчастьях всех мексиканцев и избил друга Сиднея так, что его лицо превратилось в кровавое месиво. Сиднею оставалось лишь в ужасе наблюдать за происходящим. «Я стоял там, — вспоминал он, — застыв от страха и думая, что то же самое ждет и меня... что я буду лежать на полу в луже крови, а копы будут пинать меня по лицу».
В конце концов его заперли в камере с несколькими заключенными, не причинив вреда и даже не отобрав кларнет. И именно к нему Сидней обратился за утешением. «Именно тогда, в тюрьме, — писал он, — я сыграл первый в своей жизни блюз, аккомпанируя поющим ребятам. Никаких других инструментов, только пение. Господи, что это было за пение!» Когда Сидней заиграл, его сокамерники начали петь о выпавших на их долю невзгодах. «И я никогда прежде не слышал ничего похожего на тот блюз. Чья-то женщина покинула город, или чей-то мужчина ушел к другой... Я ощущал это кожей... Я видел кандалы и виселицу, чувствовал, как по щекам текут слезы, радовался ангелу, которого Господь ниспослал грешнику. Господи, что это был за блюз!»
Для Беше это был урок того, откуда на самом деле исходит блюз — и блюзовый импульс в основе джаза. Он понял, что человек, который исполняет блюз, — «это больше чем просто человек. Он воплощал в себе всех людей, с которыми жизнь обошлась несправедливо. В нем жила память обо всех горестях моего народа... Такое невозможно забыть. Эту ночь мне не забыть никогда». На следующее утро его брат объяснил полицейским, что улица М с половиной действительно существует, и вызволил его из тюрьмы. (Сидней так и не узнал, что стало с его мексиканским другом.)
