Текст: Анна Хрусталева
Фото: пресс-служба Государственного музея А. С. Пушкина
Здесь можно увидеть триста с лишним подлинных документов, большинство из которых экспонируется впервые, и открыть для себя «нового Паустовского», сумевшего выйти живым из огня XX столетия, сохранить свой талант, «неудобные» убеждения, безупречную репутацию и вернуть из забвения имена многих литераторов — Марины Цветаевой, Александра Грина, Михаила Булгакова, Ивана Бунина.
Комплимент от Бунина
С Буниным вообще вышло любопытно. Еще до революции юный поэт Паустовский, набравшись смелости, отправил кумиру шестнадцать своих стихотворений. Мэтр с «поэзами» ознакомился и даже написал их автору ответ. Содержание его доподлинно неизвестно — письмо не сохранилось, но, по воспоминаниям очевидцев, Иван Алексеевич мягко порекомендовал «пииту» попробовать свои силы в прозе. Пройдут десятилетия, и осенью 1947 года Бунин пришлет Паустовскому открытку, в которой назовет его «собратом» и признается в той «радости», которую испытал, читая «Корчму на Брагинке», принадлежащую к «наилучшим рассказам русской литературы». Правда, уточнял мастер, этот лестный отзыв не относится к последней фразе «Корчмы». Бунин как в воду глядел, безупречное чутье не подвело: финал рассказа Паустовскому не принадлежал, был вписан редактором. Для Константина Георгиевича, зрелого, знающего себе цену автора, это признание было невероятно важно. И он в долгу не остался: во многом именно благодаря ему наследие Бунина будет возвращено советскому читателю. А бесценная открытка теперь хранится в Московском литературном музее-центре К. Г. Паустовского, являясь настоящей жемчужиной его коллекции. На экспозиции же она стала одной из «точек силы», смысловым средоточием рассказа о тех штормах, что бушевали в жизни Паустовского, внешне столь мирной, успешной и безоблачной.
Философ и гражданин
Сразу стоит предупредить: выставку «Константин Паустовский. Без купюр» нужно не столько смотреть, сколько читать. Конечно, и увидеть на ней можно предметы совершенно уникальные: акварели Максимилиана Волошина, полотна кисти Кирилла Зданевича, Файтеля Мулляра и Оскара Рабина, рисунки знаменитых иллюстраторов Сергея Чехова, Владимира Милашевского, Валерия Щеглова. Вот афиша парижской выставки Матисса. Дама, чей портрет углем помещен на плакате, — это Лидия Делекторская, личный секретарь и муза художника, а еще талантливый и чуткий переводчик Паустовского, познакомившая французскую публику с акварелями его мыслей и слов. Есть на выставке и невероятно атмосферные фотографии, сделанные, в том числе, и самим Паустовским. Рукодельный флаг, под которым в августе 1937-го Константин Георгиевич и его друг Рувим Фраерман, автор «Дикой собаки Динго», отправились в речной поход по Десне с детской лодочной «флотилией» Дворца пионеров и газеты «Пионерская правда». Личные вещи писателя, книги из его библиотеки поведают о его литературных вкусах и человеческих страстях. Но все же главные герои глубокого и философского музейного повествования — это документы: письма, дневниковые заметки и, конечно же, рукописи. В подготовке выставочного проекта музею Паустовского помогали Гослитмузей, Госархив литературы и искусства (РГАЛИ), Российская государственная библиотека, мемориальные музеи Маяковского, Цветаевой, Есенина, Булкагова и театральный музей имени Бахрушина. Такими силами удалось собрать материал настолько многомерный и многофигурный, что кураторам пришлось скрепя сердце от чего-то отказываться: экспонировать коллекцию целиком не получилось бы при всем желании. Но и того, что вынесено на витрины, хватит на несколько часов вдумчивого изучения, в финале которого перед зрителем предстанет не «генерал советской литературы», не детский писатель и автор «производственных романов» - до чего же тусклый, плоский и абсолютно недостоверный портрет, но философ и гражданин, ни разу в жизни не согласившийся на компромисс с собственной совестью.
Романтика смелости
Какой невероятный образ прорастает сквозь выцветшие чернильные и машинописные строки листов и листочков, бумажных половинок и «осьмушек», записок, заметок, частных писем и официальных документов, какая причудливая судьба. Вот удостоверение под номером 399 от 4 мая 1931 года, подтверждающее, что член Всероссийского Союза советских писателей товарищ Паустовский К. Г. «едет на Северное и Восточное побережье Каспийского моря… для ознакомления с Эмбенскими нефтяными промыслами и строительством Кара-Бугазского комбината, что необходимо для его литературных работ». Это путешествие вылилось в якобы «производственную» повесть, на деле оказавшуюся историей невероятно романтичной, пропитанной соленым ветром странствий, опасных приключений, наполненной силой человеческого духа. Тот же фокус удался и с повестью «Колхида». А отправившись в 1933-м на север, писать про очередной завод, Паустовский привез материал для «Судьбы Шарля Лонсевиля». Французский инженер, попавший в плен во время отступления наполеоновской армии из Москвы, отправленный на пушечный завод в Петрозаводск и читающий на досуге Плутарха, мало походил на человека «от сохи», строившего социализм в отдельно взятой Олонецкой губернии… Складывается ощущение, что тема для писателя была не так уж и важна.
Любую невзрачную обыденность он умел превратить в захватывающее действо или, напротив, в тонкую лирику, в сердце которой была не выхолощенная риторика, но человек. А под официальной утвержденной обложкой в безопасности сохранял лучшие традиции отечественной культуры.
Всегда и во всем он оставался художником, но вместе с тем и бойцом. И тому на выставке тоже есть документальные подтверждения. Те, кто обвинял Паустовского, что в темные времена он примкнул к «литературе молчания», не видели его очерк «Несколько грубых слов» (ничего удивительного, по цензурным соображениям он так и не был опубликован), где он писал о «советских пошляках, носящих наименование «творческих работников» и во множестве гнездящихся около литературы, театра и кино», о том, что большой литературы у нас нет, потому как недостает ей честности. И уж точно не молчаливы письма, которые Паустовский отправлял в защиту Дудинцева, Бродского, Синявского и Даниэля.
А вот и главный герой выставки «Константин Паустовский. Без купюр» - знаменитая автобиографическая «Книга жизни». Точнее, финальная ее часть «Книга скитаний», которую сам автор хотел назвать «На медленном огне». В длинных стеклянных витринах разложены правленые листы глав, вынутых из книги цензорами. Несмотря на то, что в начале 1960-х общественная мысль согревалась и оттаивала в лучах оттепели, размышления Паустовского о трагической судьбе русской литературы советского периода, о страшной участи собратьев по перу — Маяковского, Есенина, Мандельштама, Бабеля, Пильняка, Платонова — по-прежнему оставались «несвоевременными мыслями». А вот насколько они своевременны сегодня, решать уже, к счастью, не цензорам, а нам.
ЦИТАТА:
«Мы еще не подсчитали те страшные зияющие потери, которые претерпела наша литература и вся наша страна за годы так называемого "культа личности". Это туманное слово скрывает за собой небывалый в истории человечества кровавый террор и планомерное уничтожение всего лучшего, что было в народе.Из литературы, да и из всей мыслящей части страны была выпущена кровь.
Кто не лгал перед самим собой и народом, кто не лицемерил и не пресмыкался перед властью, того уничтожали. Уцелели только одиночки. Иные были просто убиты, другие умерли в заключении, а третьи были сведены с ума.
Погибли писатели Буданцев, Пильняк, Бабель, Осип Мандельштам, Тициан Табидзе, Сергей Третьяков, Мирский, Бруно Ясенский, Клюев, Артем веселый, Паоло Яшвили, Гумилев, Мейерхольд, Михаил Лоскутов, Сергей Колбасьев, не говоря о тысячах других замечательных людей, которые могли бы стать украшением нашей страны.
То было планомерное и продуманное истребление в первую очередь всего честного и талантливого — всех, кто мог самостоятельно думать, всех, кто обладал памятью, всех, кто сохранил черты благородства и человечности…»
К. Г. Паустовский. "Книга скитаний" (1963 г.)
