Текст и фото: Дмитрий Шеваров
Это письмо 27-летний Константин Симонов (в то время еще не отказавшийся полностью от имени, данного ему при рождении - Кирилл) отправляет своим родителям всего через несколько дней после публикации в «Правде» стихотворения «Жди меня». Но ни слова об этом событии в письме нет, хотя оно изобилует куда более незначительными подробностями.
Мне кажется, Симонов не упоминает о «Жди меня», как это ни парадоксально, именно потому, что оно слишком много для него значит. А о самом серьезном и личном писать ему в тот момент не хотелось. Ему важно было как-то подбодрить маму и отчима, и он описывает свои фронтовые командировки в стиле Джерома К. Джерома или О. Генри.
Причем он прекрасно понимает, что его балагурство вряд ли успокоит не только отчима, бывшего полковника царской армии, но и маму. Но ему достаточно и того, чтобы они просто улыбнулись…
Письмо К. М. Симонова родителям Александре Леонидовне и Александру Григорьевичу Иванишевым
Из Москвы в Свердловск. Середина января 1942 года.
Милые мои старики! Сейчас нахожусь в Москве. Получил отпуск на 20 дней для написания пьесы. Это после Крыма. Сижу в Москве. Сижу, пишу день и ночь, так как срок жесткий, а все ж таки устал. Вот здесь посылаю Вам то, что делал за эти месяцы. Простите, что не писал, а стенографировал.
Итак, повергает к вашим стопам родительским отчет о своих деяниях сын ваш и слуга покорный.
1-го октября. Выехал он, бишь, вылетел из града Москвы во град Мурманск. Четверо суток сидел на аэродроме в Вологде по причине плохой погоды, а также зеленого змия, близким знакомством с которым, увы, страдал летчик.
5-го числа благополучно прибыл во град Архангельск, где смотрел пиесу свою «Парень из нашего города» и при помощи большого нахальства пил водку и чай у режиссера, а также спал на его диване без клопов.
6-го числа вылетел во град Мурманск, в каковой прилетел того же числа под звуки энергичной бомбежки, каковая, однако, лично ему потерь не нанесла.
<…> После этого отбыл на Средний и Рыбачий. По дороге подвергался качке и опасности пойти на обед к рыбам, но вашими родительскими мотивами от оной опасности был избавлен и прибыл благополучно.
Снег пошел еще с 6 декабря. Было зело холодно, каковому обстоятельству несколько противодействовало потребление горячительных напитков, как то: спирта и водки, каковые на этих широтах неизбежно называются «горячими».
На Рыбачьем и Среднем полуостровах имел счастье наблюдать нижеследующие явления.
Авиабомбежку, во время коей были немцами разбомблены шерстяные кальсоны и рубашка вашего сына и в дырявом виде заброшены на телеграфные провода. Сын ваш остался цел в силу своей природной чистоплотности, ибо он в это время мылся в бане, а разбомбило предбанник.
Наблюдал северное сияние, каковое хотя и не так красиво, как на картинках в известном произведении Элизе Реклю «Человек и Земля» и в словаре Брокгауза и Эфрона, но все-таки оставляет выгодное впечатление: действительно, северное и действительно сияет. Оказывается, Реклю не соврал.
Объездил весь Рыбачий и Средний, включая скалы Муста-Тунати, где сильно достается австрийским горным егерям, каковые, будучи хорошими лыжниками, были присланы сюда специально на сей предмет. Но, как выяснилось, они у себя в Троле бегали на лыжах в трусиках. Здесь коварный климат этого не позволяет, в связи с чем они недовольны жизнью, тем более что их довольно часто убивают.
На том же полуострове Рыбачьем был у Вашего сына, при свете керосиновой лампы, весьма неопытной молодой девицей вырван зуб мудрости, от чего он впоследствии страдал и находился в меланхолии свыше трех суток.
Все эти события, перечисленные под номерами, в основном описаны в очерке «На Рыбачьем и Среднем», напечатанном в ноябре сего года в «Красной звезде».
После возвращения с этих островов сын ваш имел счастье познакомиться с морскими разведчиками, каковые, после их колебаний по поводу того, что он писатель и что может подгадить, все же взяли его с собой в разведку в глубокий тыл немцев, где он с нескрываемым удовольствием лично поджигал немецкие склады с продовольствием и припасами.
Результаты этой операции можно прочесть в той же «Красной звезде», если не ошибаюсь, за 23 ноября.
После этого и нескольких других незначительных поездок сын ваш отправился обратно в Москву. По дороге десять дней болтался затертый во льду на Белом море, где, ввиду израсходования провианта, встречал свой день рождения на пустой желудок, с энтузиазмом поднимая за свое собственное здоровье стакан с хорошо проваренным кипятком.
6 декабря вернулся в Москву, где был тепло встречен редактором, и, в связи с дефицитом братьев-писателей, немедленно опять поехал на фронт, на этот раз на Западный.
<…> 30-го вылетел в Крым. По дороге нос и щеки вашего отпрыска приобрели неожиданно фиолетовый оттенок, т.е. в просторечье, были отморожены. От этого неэстетического цвета удалось избавиться только спустив старую шкуру и отрастив новую, что заняло около 10 дней времени.
<…> Вот, кажется, и все вкратце обстоятельства жизни вашего дитяти за отчетный период. Засим буду продолжать письмо от руки, как подобает почтительному сыну своих родителей.
Числа десятого уеду снова на фронт, очевидно, на южный на месяц-полтора. Потом подумаем о свидании. Не думайте срываться с места. Живите там. А я постараюсь как-нибудь все-таки прилететь.
Крепко вас целую, милые мои и родные старики.
Ваш сын Кирилл
(Печатается с небольшими сокращениями. Публикация Н. А. Прозоровой. Впервые: журнал «Русская литература» №3, 1995 г.)
