Я читаю. Алексей Герман-младший

Текст: Наталья Соколова/РГ

Фото: www.kino-teatr.ru

Алексей Герман: Я не очень люблю современную русскую литературу. Хотя периодически беру в руки кого-то из современников. Но в этой литературе, к сожалению, я не нахожу того, что было бы мне близко. Слишком много в ней сиюминутного. В последнее время часто обращаюсь к Сергею Довлатову. Тут и профессиональные интересы пересекаются. Сейчас делаем фильм о Довлатове и Петербурге 60–70-х годов. Пока проект находится только на начальном этапе. Поэтому перечитываю сейчас все, что когда-то написал Сергей Донатович. «Зона», «Заповедник», «Ремесло», «Чемодан» - мне трудно выделить у него что-то одно, любимое. Для меня все его произведения взаимосвязаны друг с другом, все они - один автобиографический роман, хроника событий, трагедий века минувшего.

Для меня всегда был открытым вопрос - кого считать классиком? Пушкин, Лермонтов, а как же поэты начала XX века, а Блок, например? Я думаю, что все эти понятия и определения «классик - не классик» условны. Но из поэтов все-таки мне наиболее близок Осип Мандельштам.

В детских воспоминаниях непременно присутствуют книги. Конечно, Библиотека приключений, Библиотека советской фантастики. Как и сотни мальчишек в те годы, я зачитывался ими. Кроме того, в 90-е годы стали издаваться те книги, которые нельзя было увидеть на полках книжных магазинов по тем или иным причинам в советское время. Помню, как читал их запоем.

«РГ» вспоминает стихи Осипа Мандельштама:

* * *

Вы, с квадратными окошками, невысокие дома,—

Здравствуй, здравствуй, петербургская несуровая зима!

И торчат, как щуки ребрами, незамерзшие катки,

И еще в прихожих слепеньких валяются коньки.

А давно ли по каналу плыл с красным обжигом гончар,

Продавал с гранитной лесенки добросовестный товар.

Ходят боты, ходят серые у Гостиного двора,

И сама собой сдирается с мандаринов кожура.

И в мешочке кофий жареный, прямо с холоду домой,

Электрическою мельницей смолот мокко золотой.

Шоколадные, кирпичные, невысокие дома,—

Здравствуй, здравствуй, петербургская несуровая зима!

И приемные с роялями, где, по креслам рассадив,

Доктора кого-то потчуют ворохами старых «Нив».

После бани, после оперы,— все равно, куда ни шло,—

Бестолковое, последнее трамвайное тепло!

1924