Текст: Дмитрий Шеваров
Коллаж: ГодЛитературы.РФ
Из сумерек библиотечных стеллажей хранитель вынесла старый том и бережно опустила передо мной на стол. Еще не открывая книги, а лишь коснувшись темно-синего переплета, я вдруг испытал странное волнение: будто перед мной не картонная обложка, а родная дверь, к которой я, мальчишка, запыхавшись, приник после целого дня беготни во дворе. И вот так, приникнув разгоряченным лбом к прохладному коленкору, нетерпеливо жду, когда мне откроют. Не открывают, не слышат. Тогда я сам толкаю двери…
Так было со мной минувшим летом, когда в музее А.С. Пушкина на Пречистенке, я впервые встретился с «Сочинениями графа А. Голенищева-Кутузова», изданными в 1894 году. Книга, оставшаяся на белом свете в считанных экземплярах, открылась мне на двадцать первой странице. Бросились в глаза строки: «Случайно встретились с тобой мы на мгновенье…»
Тут же, на книжном развороте, лежала крохотная сухая ромашка. Боясь дышать, не то что прикоснуться, я смотрел на нее. Она испуганно взглянула на меня. Так, должно быть, взглянула бы на незнакомца та барышня, что век назад бродила с этой книгой по дальним аллеям парка.
Как ее звали – Анна… Аня… Аннет?..
Мы знаем о ней лишь то, что когда ее звали к обеду, она срывала цветы, чтобы как закладки вложить их в заветный том.
«Однажды я в то лето // Онегина читал ей вслух, и чтенье это // нас к спору привело…»
Я стал листать книгу дальше и увидел лепесток тюльпана, им были заложены вот эти строки:
Какая ночь! Редеют облака,
То здесь, то там звезда блеснет умильно
И скроется… Тиха и глубока
Нисходит тень…
Плотные страницы, по фактуре подобные накрахмаленной скатерти, листались неохотно. Чуть видимым облачком в воздух поднималась не то пыль, не то цветочная пыльца.
У меня было ощущение, что я потревожил… нет, не ценный гербарий, но какую-то затаившуюся жизнь, законов протекания которой мы не знаем,
а потому нам остается лишь вздыхать над ней.
Вздыхать, силясь хоть на мгновенье представить себе ту эпоху, осколком которой осталась нам эта книга.
Я помню счастье вешних дней,
Когда красу души твоей
Душой усталой от страстей
Я вдруг постиг
И кроткий свет твоих лучей
В меня проник…
За обликом этой книги, любовно переплетенной, угадывался дом, где она жила, дубовая резная библиотека, где не одно поколение коротало ненастные дни и долгие зимние вечера.
Младший современник поэта искусствовед Николай Врангель писал в начале ХХ века: «В прежних предметах, как и в людях, есть своя магическая сила и своя, особая, непреодолимая красота. Вот почему таким добрым и ласковым эхом нежат нас старые картины, прежняя музыка, старинные дома…» И старые книги, добавлю я.
А вот на этой странице лежал еще один сухой цветок. Анютины глазки.
…И в тех садах, сквозь мрак их сонный,
На тот приют уединенный,
Где, грусть разлуки затая,
Родное сердце ждет меня.
Отчего именно в русской литературе таится так много достойнейших имен, пропавших с читательского горизонта внезапно и необъяснимо? Почему при каждой «смене вех» из национальной памяти вычеркиваются сотни и тысячи людей, своим творчеством и судьбой послуживших Отечеству? Не так ли зараженный вирусом компьютер стирает один файл за другим…
Вот были у поэта: книги, читатели, Пушкинская премия, звание академика, громкая, осененная славой предков, фамилия, но тут происходит революция - и все исчезает. Потомкам остается лишь слабое веяние имени: да, кажется, был такой…
Я говорю об Арсении Аркадьевиче Голенищеве-Кутузове. К середине ХХ века он был предан забвению, казалось, навсегда. Его имя ничего не говорило даже филологам, что позволило Варламу Шаламову (в 1968 году в альманахе «День поэзии») написать: «Странным сейчас выглядит награждение полной Пушкинской премией поэта А.А. Голенищева-Кутузова.
Всего одно поколение понадобилось, чтобы этот лауреат был вовсе забыт — он даже для литературоведов не представляет интереса».
Но, к счастью, нашелся литературовед, который хорошо знал и искренне любил поэзию Голенищева-Кутузова. Им был Вадим Валерьянович Кожинов. Он тут же написал письмо Шаламову, где просил его непредвзято перечитать Голенищева-Кутузова.
В ответном письме автор «Колымских рассказов», полжизни проведший в тюрьмах и лагерях, с горечью признался, что раньше просто не имел возможности читать Голенищева-Кутузова, а в суждении о поэте положился на расхожее мнение.
«Голенищев-Кутузов — огромный кусок поэтической русской классики бесспорно, - писал Варлам Тихонович, - и кроме стыда за свое опрометчивое суждение я ничего не испытываю…
На другой же день я поступил по Вашему совету и — не перечел — а прочел Голенищева- Кутузова во всех русских изданиях… По своему ощущению мира Голенищев-Кутузов принадлежит к числу русских пророков с философией, обгоняющей западные образцы…»
Поразительно, но, читая стихи графа, принадлежавшего к высшей аристократии, старый лагерник увидел пересечения своих исканий, с тем, что сделал в поэзии граф Арсений Аркадьевич Голенищев-Кутузов.
«Чудеса не кончаются, - писал Шаламов Кожинову, - совпадают (с моими стихами) эмоциональный тон, интонационный строй, техника (даже названия стихов одинаковы — «Старик», «Орел», «Метель», «Костер»). Прошло ведь сто лет. Тут уж я опускаю руки… Загадку Голенищева-Кутузова не могу объяснить».
Читайте: Д. Шеваров. «Печетово, Шубино, Сельцы - тверские деревни именитого рода. Там жил, писал стихи и был предводителем дворянства русский поэт Арсений Голенищев-Кутузов»
