Алексей Иванов. Романист эпохи блогов

Текст: Татьяна Ткачева/РГ, Воронеж

Фото: Михаил Кирьянов (www.platonovfest.com)

Уральский прозаик, автор популярных романов и книг нон-фикшн Алексей Иванов получил в Воронеже Платоновскую премию за «открытие сокровенных тайн отечественной истории», пообщался с читателями и корреспондентом «РГ». Вот десять его самых любопытных высказываний.

Журналистика vs литература

Писатели всегда представлялись мне бóльшими героями, чем космонавты, пожарные и капитаны дальнего плавания. Поскольку писательских институтов не бывает, а Литературный — это немножечко не то, то я после школы выбрал журфак: тоже пишешь, тоже публикуешься… Перед этим прочитал книжку Виктории Ученовой «Беседы о журналистике». Там было черным по белому сказано: дорогой друг, если ты хочешь стать писателем, не ходи на журфак. Ну, я подумал, что я-то уж всяко умнее. Через полгода понял, что промахнулся, и ушел. Получил диплом искусствоведа и культуролога. В 1987 году, когда я поступал в вуз, журналистика сильно отличалась от писательства — и степенью социальной заостренности, и правдой, и, скажем так, художественными качествами высказывания, которые сейчас практически утрачены.

Журналистика была общественной позицией. Сейчас она таковой не является.

Писательство — тоже общественная позиция, но совсем не та…

Интернет vs бумага

Разместив свое произведение в Сети, человек начинает думать, что уже достиг цели — стал писателем. Но писательство в профессиональном смысле — в первую очередь выпуск бумажных книг. Можно сколько угодно публиковаться в интернете, но надо понимать, что это паллиатив. Окончательная самореализация для писателя — это все-таки возможность капитализировать свой труд через конкретный материальный продукт. Как только автор начинает жить за счет литературных трудов, он перестает просто выкладывать свои книги в интернет.

Фантастика vs реализм

Мои первые публикации в журнале «Уральский следопыт» были фантастическими повестями. Но году в 1991-м я от фантастики круто ушел. Просто перерос. Мне кажется, реализм — более сложная задача. Интереснее стало восстановить исторический мир художественными средствами и внедрить в него свою волю, нежели придумать мир по своей воле. Фантастика перестала быть мне интересна как жанр, но осталась интересна как прием. А жанр этот в России, к сожалению, выродился, превратился в гетто. Фантастика вне себя никому не интересна. Я пытался читать такие книжки, которых сейчас просто немеряно… Ну такая фигня! Очень жалко, что

высокая советская фантастика выродилась в мелкотравчатую литературную игру.

«Документальный» бум

Нон-фикшн — всегда блажь писателя. Распространенное мнение о том, что им занимаются, чтобы заработать, — чушь на постном масле. Никакой олигарх не будет платить за биографическую книгу о том, какой он белый и пушистый. Хотя бы по той причине, что литература имеет очень маленькое хождение. Ну выйдет книга тиражом три-пять тысяч экземпляров — ничего это в общественном мнении не изменит. В литературе не бывает заказа, не бывает продакт-плейсмента, в котором нас часто обвиняют. Все делается для души. Тем более нон-фикшн, потому что за него платят еще меньше. К тому же документальную книгу нельзя конвертировать — продать права на экранизацию или переделать для оперы. У меня свой продюсерский центр для проектов нон-фикшн. Для них я всегда привлекаю спонсоров. Последние 2,5 года работаю над темой Сибири, коплю материалы для книги о речном флоте. В 2016 году, будучи на Платоновском фестивале в Воронеже, я смотрел, что там осталось от верфей. Тема речфлота почти неисчерпаема. Я собрал по ней огромную библиотеку. Обязательно расскажу и про судоходство на Дону, и про воронежскую «Гото Предестинацию» (первый русский линейный корабль, спущенный на воду без участия иностранных специалистов в 1700 году. - Ред.).

Мне предлагали написать книгу для серии ЖЗЛ, но издательство не привлекла та персона, которую я предложил. Это инженер Ростислав Алексеев — он придумал суда на подводных крыльях, построил экраноплан. Во всем мире его считают гением. Но в России писатели пишут о писателях, которые писали о писателях. Этот культурный междусобойчик лично мне неинтересен. Документальную книгу о писателе я предпочел бы в исполнении историка или литературоведа, а у коллег всегда получается как минимум на треть брехня.

Россия на периферии

Недавно я был на Лондонской книжной ярмарке. Стенд всех издателей из РФ был в 20 раз меньше, чем техническая зона Random House, где клерки компании заключали договоры с литературными агентами и писателями. В мире российское книгоиздание давно стало периферийным и маргинальным явлением. Русская литература там ничего не определяет и в общем никому не интересна. К сожалению. Я и сам читаю в основном иностранные книги, которые получают премии: хочу знать, куда движется литературный процесс. Читаю и нон-фикшн, тоже преимущественно иностранный. Из последних открытий — «Добыча» американского журналиста Дэниэла Ергина, толстенная история мировой борьбы за нефть. Крепко протрезвляет: вся история, особенно ХХ века, становится с головы на ноги. Увы, российские авторы не пишут нон-фикшн подобного уровня. Мне кажется, им лень работать так тщательно. Книжки про писателей — это ради бога, а про добычу нефти — охотников не найдешь.

Раскольников и блогеры

Когда закончу проект об истории Сибири, вернусь поближе к современности. Но в формате реализма писать о ней сейчас, мне кажется, не имеет смысла: общество не прочитает суть. Как только в культуру вошли соцсети, позволяющие быть писателем любому, статус художественного произведения о современности изменился. Это уже не универсальная история, не метафора жизни, а некий частный случай. Представьте, что некто Ф. М. напишет роман о бедном студенте Санкт-Петербургского университета, который придумал какую-то теорию и, чтобы добыть денег на учебу, ограбил киоск микрозаймов, заодно зарубил киоскершу и ее сеструху, которая зашла погреться. Будет это роман про «тварь ли я дрожащая или право имею»? Нет. Читатели увидят историю про проблемы конкретного студента, завалят автора комментариями… каждый расскажет, как этот студент должен был выйти из своего несчастного положения, поделятся примерами, как их знакомые выходили из такого положения… или обольют автора помоями — дескать, история дрянь и сам он дрянь. Поэтому

романов о современности в формате реализма уже фактически и не бывает.

О ней пишут через некие искажающие фильтры. Это может быть жанровый роман (как у меня «Псоглавцы» и «Комьюнити»), либо гримасы постмодерна (как у Сорокина и Пелевина), либо исторический роман, который хочет намекнуть на современность (но это неправильный подход к материалу).

Печорин и смартфон

Фильм «Географ глобус пропил» получился очень сильным, хотя в него не вошло полромана. Перевод произведения из одной художественной системы в другую всегда сопряжен с утратами. Если кино получилось хорошим и книга в нем жива, значит, экранизация удалась. Герой, которого играл Константин Хабенский, не совсем совпадает с тем, которого описал я. Но роман я создал в 1995-м, а Александр Велединский снимал в 2013-м. Мы оба описали героя нашего времени. Время изменилось (22 года прошло!) — изменился и герой.

Герой нашего времени — это же не просто удачный персонаж, взятый автором из головы. Это персонаж, в чьей личной драме воплощается главная драма той эпохи, когда написано произведение. Например, Лермонтов писал роман во время распада дворянской идеи: дворянство перестало быть лидером нации. И мы видим распад на примере Печорина. Человек вроде бы умный, вроде бы воспитанный. Но — никому не приносит добра. Перенесите его на 25 лет назад, в 1812 год: дворянство было на подъеме, возглавляло нацию в борьбе с Наполеоном — Печорин тогда был бы отщепенцем, а не героем времени.

Точно так же я в 1995 году «завязывал» на главную драму эпохи Виктора Служкина. Земля уплывала из-под ног. Люди не понимали, как им жить, что делать, во что верить. Главное желание было — обрести твердую опору. Мой герой воплощал в себе эту потребность. Его кредо: «Я не хочу быть залогом счастья для другого человека и не хочу другого человека иметь залогом своего счастья, но я хочу любить людей и чтобы люди меня любили… Иного примирения на земле я не вижу». Виктор Служкин из романа страдает болезнями «лихих 90-х» и ищет гармонии, твердости бытия.

Велединский снимал фильм в 2010-е, и для него главной проблемой стало отсутствие не гармонии, а свободы. Начинается все песней Кипелова «Я свободен», потом Служкин говорит ученику: «Свободный тамбур в свободной стране». Он признается: «А я не умею держать жену на цепи, не умею лишать человека свободы». Он несколько раз цитирует Пушкина: «…не боится никого, кроме Бога одного». Герой Хабенского всем дает свободу. И не его вина, что люди ею не умеют пользоваться, что жена изменяет, ученики ведут себя как свиньи… Это вина времени. Романный Служкин сохранил себя. В киношной ситуации сделать так было гораздо сложнее, потому и Служкин выглядит более жалким. Это не художественный просчет Александра Велединского. Это закономерный итог, к которому он вел.

Другое дело, что, по-моему,

главной проблемой общества и культуры сегодня является не свобода, а взаимоотношение с соцсетями.

Переход законов онлайна в офлайн. Произведений, которые бы это осмысляли, даже культурологических или искусствоведческих работ, не существует. И на Западе тоже. Проблему затрагивают с другой стороны: компьютер — это либо Терминатор с лазерным ружьем, который всех убивает, либо злобное ЦРУ, которое все про всех знает. Такие «пугалки» не имеют отношения к реальности. Вот в британском сериале «Черное зеркало» (это может быть, например, зеркало айфона) действительно поднимают вопросы вторжения онлайн-технологий в культуру.

Тут кино идет впереди литературы. Важнейшим жанром в нем стал драматический сериал — аналог романа современного типа. Если автор сегодня хочет писать мейнстримовский роман, то за образец берет именно сериал.

Наука не питает

Мне очень нравятся культурологические изыскания. Благодаря им я понимаю, как устроена жизнь. Меня часто позиционируют как писателя-историка, но это не совсем верно. Историк интерпретирует археологические находки, откапывает в архивах неизвестные документы и факты. Но то, что узнают ученые, зачастую так и остается в их среде, поскольку изложено ужасным языком. А я все читаю и пользуюсь их открытиями. Это работа культуролога. Хотя историю я по долгу службы знаю… ну, на пятерку!

Вообще у нас культурология не востребована.

Россия не интересуется теми проблемами, которые ее мучают на самом деле.

И то, чем она интересуется, не есть проблемы по большому счету. Россия сама себя не изучает. Конечно, это проблема всего западного, «атлантического» мира. В нашей стране отсутствие интереса к самой себе просто выражено ярко.

Писатель не пророк

Роль властителей умов давно взяли на себя политики, общественные деятели, светские львицы. Литература в социальном смысле отошла на второй план. Но осталась необыкновенно важной как вербальная основа культуры. Литература «проговаривает» жизнь и основные проблемы общества. Без этого существовать невозможно.

У меня нет одного любимого писателя. Безусловно, ориентиром всегда был Лев Толстой. Назову еще Станислава Лема и Габриэля Гарсиа Маркеса — их сложно с Толстым поставить в один ряд, но они определяют и мое эстетическое мировоззрение, и мое отношение к жизни.

Пугачевщины не будет

В книге «Вилы» я писал, что пугачевский бунт был гражданской войной между разными региональными идентичностями. На реке Урал это была междоусобица казачьих войск — оренбуржского и яицкого. На горнозаводском Урале — война между крестьянами и рабочими. В Башкирии — национально-освободительное восстание. Наконец, в Поволжье — криминальная война всех против всех. В XVIII, XIX и даже в начале XX века следование своей региональной идентичности давало некий социальный лифт, поэтому за нее и держались. Сейчас все размылось, и причисление себя к какой-либо идентичности в социальном плане ничего не дает. Поэтому такого способа бунта, как при Пугачеве, уже быть не может.

Да и по уровню недовольства в обществе наше время несопоставимо с пугачевским. Тогда в России проживало около 12 миллионов человек, в восстании участвовало сто тысяч. Теперь это должен быть бунт полутора миллионов мужчин с автоматами Калашникова.

По большому счету, никакой нынешний протест не выльется в конфликт таких размеров. Ну и слава Богу

— хоть какие-то исторические уроки мы выучили.

…Мне очень не нравятся фейсбучные темы, на которые спешит высказаться каждый. Как там у Козьмы Пруткова: «Если у тебя есть фонтан, заткни его». Я считаю безответственным давать оценки по поводу Крыма, Навального и подобных вещей — это только приведет к разжиганию розни. Я здесь такой же потребитель информации, которую подсовывает интернет, как и все остальные. Мнение мое кухонное, и высказывать его я буду только у себя дома.