Текст и фото: Елена Калашникова
Мы пришли домой к Эдварде Борисовне Кузьминой, дочери Норы Галь, потому что начали снимать фильм о переводчиках. Нора Галь более всего известна как «мама Маленького принца». Но она также переводчица таких книг, как «Убить пересмешника» Харпер Ли, «Посторонний» Камю, «Поющие в терновнике» Маккалоу, рассказов Сэлинджера, Брэдбери и Азимова, автор «Слова живого и мертвого» - книги, много лет не сходящей со стола переводчика и редактора. В ее честь названа малая планета Noragal. С ее дочерью, которая сама в свою очередь является заслуженным редактором и критиком, мы поговорили не только о переводах, но и о недавних находках в ее домашнем архиве.
Вы сказали, что нашли письмо Бориса Пастернака и тетрадь с правкой его перевода «Короля Лира», и так узнали, что ваша мама этот перевод редактировала. Расскажите об этом подробнее.
Эдварда Кузьмина: Причем мне она никогда об этом не говорила, хотя я тоже была редактор.
А почему, как думаете, не говорила? Из скромности?
Эдварда Кузьмина: Да-да, конечно. Готовясь к встрече с вами, вытаскивая архивы из всех столов, тумб, шкафов, антресолей, я нашла поразительную вещь - личное письмо Бориса Леонидовича Пастернака. А у мамы было два любимых поэта - Блок и Пастернак. Вот эта страница, написанная замечательным летящим почерком Бориса Леонидовича и обращенная к Татьяне Алексеевне Кудрявцевой, редактору его перевода «Короля Лира». В то время в издательстве «Художественная литература», которое мы называли «Гослит», готовился перевод «Короля Лира». В найденной мной тетради с правкой - 24 страницы, на каждой 5-6 примеров, и сюда вложено мамино письмо к ее самому близкому другу - Фриде Вигдоровой. Оно написано 7 апреля 1965 года.
«Фридонька, ты сейчас видишься с Женей Пастернаком, вот на твое усмотрение две находки из моего архива. 1) Его собственные стихи…» - ну, об этом сейчас не будем - и «2) второе - ответ Бориса Леонидовича на правку к «Королю Лиру». Не знаю, помнишь ли ты историю, а прелюбопытно. Тогда Татьяна Кудрявцева только-только пришла в Гослит, на совесть поработала со мной над «Американской трагедией», я похвалила Саше Пузикову столь толкового усердного редактора - и… ей поручили Шекспира!! Она, помнится, тогда гордилась, что я и ее приняла в зайцы-ученицы, даже надписала мне это на «своем» Диккенсе. И считала себя еще молодой, в стихах была не спец. Просила помочь, а мне, конечно, было интересно до смерти. В этих листах с «ее» правкой к «Лиру» стихотворные варианты и предложения все - мои. К прозаическим репликам часть - ее кровные (вроде «игнорировать», чего я - сама понимаешь - не брякнула бы ни во сне, ни в бреду, ни в пьяном виде). Часть сомнений и оценок (иногда еще и нелепейших, и
не к месту) она вписала, как видишь, в своем тоне и стиле - «плохо», «не по-русски» и пр. Сама понимаешь, я не только Борису Леонидовичу, - я и теперь, на шестом десятке, самым желторотым пишу на полях, когда редактирую, несколько повежливее и не столь безапелляционно. Что существенно: Б.Л. много изменил, попросту много стихотворных вариантов принял полностью или частично. Не то, что Лозинский - в «Чистилище», помнишь? Тогда милый старик Джевель (Александр Александрович Джевелегов. - Прим. Э. К.) очень многие мои варианты одобрил и уже от себя, прикрыв своим авторитетом (чтó я была в 44-м году!) Лозинскому предложил - а тот не принял НИЧЕГО! Все это я поминаю вовсе не из тщеславия. По-моему, случай сам по себе любопытный - как ты скажешь? Ведь это живой Б.Л., его отношение к редактору и к слову. Так вот, Татьяна потом мне сообщила, что Б.Л. был очень доволен и признателен, даже притащил ей в Гослит 10 плиток шоколада, так что одну она доставила мне! Эта обертка «Примы» сохранилась тут же, а на ней карандашом - 28 июня 1948 (моя страсть к датам!). А сейчас я пролистала «Лира» (не Гослитовского, а - в двухтомнике «Искусства») - в самом деле, многое вошло из той правки!». И вот я не поленилась и посчитала: в тетради 24 страницы, не принято 23 правки, то есть, в среднем одна на страницу, а принято 103 правки! «Широко звонить об этом я не собираюсь. Зазорного для Татьяны тоже ничего нет, она тогда себя числила в моих ученицах, знаешь ведь ее дарственные подписи - даже на Причард. Я помогала ей запросто, а в этом случае - с наслаждением». Вот такая история.
Не могли бы вы привести некоторые примеры редактуры, предложенной Норой Галь?
Эдварда Кузьмина: Иногда это были какие-то предложения к строке - что-то убрать или переставить, иногда была новая строка без прежней - что без контекста трудно понять, но я приведу несколько наглядных примеров, когда есть и прежний вариант, и новый. Вот на странице 2: «С чем наши качества несовместимы» - мама предлагает: «С чем сан наш и природа несовместны». Или вот: у Пастернака «было всеобщее разъединение». «Разъединение» - тяжеловатое слово, мама всегда выступала против отглагольных существительных на -ение, она предлагает «рознь». Вместо «сердцебиение» - как-то это тяжеловато и отдает медициной - предлагает: «Как больно бьется сердце! Тише, тише!». Ну и такой пример из реплики Реганы: было «я и сестра», но поскольку барышни были воспитанные, знали, что «я» на первое место ставить неприлично - мама предлагает «сестра и я». Вот такая история с поэтом, перед которым мама преклонялась.
Но при этом они не были лично знакомы?
Эдварда Кузьмина: Лично знакомы не были, только с Женей Пастернаком, его старшим сыном. О Борисе Леонидовиче я хотела бы еще вот что добавить. Мама переписывала его стихи, и в ее архиве есть несколько страниц журнала - главы поэмы "Спекторский" с пометой "Ср. с изд. 1931» и ее рукой внесены, видимо, разночтения с ним. Журнал большого формата, типа "Интерлита" («Интернациональной литературы, предшественника современной «Иностранной литературы». - Прим. ред.) или "Нового мира". И еще
есть машинопись - статья Пастернака "Заметки к переводам шекспировских трагедий", 15 страниц, и ее собственная статья "Легенда о Пастернаке". На ней стоит дата: «15 авг. 46» и написано: "Было передано на Италию и оплачено… хотя как раз тогда БЛ-ча раздолбали. Статья была мне заказана ВОКСом и сдана накануне разгрома!" Вот фрагмент из нее: "...в 1932 году автору этих строк довелось быть на творческом вечере Пастернака в клубе Московского университета. Аудитория была молодой, в большинстве двадцатилетней, почти сплошь студенческой. Она жадно встречала каждую строчку, уже знакомую, уже запомнившуюся наизусть. И когда, случалось, сам Пастернак запинался, забыв какое-то слово, тотчас же несколько голосов подсказывали ему. Много лет прошло. И вот снова вечер Бориса Пастернака. На этот раз - уже не в маленькой студенческой, а в большой и разнообразной по составу аудитории. Молодежь преобладает, но, несомненно, не только учащаяся молодежь, и более чем достаточно пожилых лиц, вполне солидных седоватых и лысоватых голов. Пастернак читает свои стихи. И когда он запинается, забыв слово или строчку, сразу много голосов хором приходят ему на помощь, безошибочно подсказывая забывшееся".
Интерес Норы Галь к Пастернаку был давний и горячий. В 1934 году ее муж, Борис Кузьмин, дарит ей "Версты" Цветаевой с эпиграфом из Пастернака: "Грех думать - ты не из весталок: / Вошла со стулом, / Как с полки, жизнь мою достала / И пыль обдула». Это, видимо, начало их совместной жизни.
Читатели знают Нору Галь прежде всего по переводам. А что из них она больше всего любила?
Эдварда Кузьмина: У нее почти все было любимое, но самое любимое - «Маленький принц».
А что приносило больше всего денег?
Эдварда Кузьмина: «Американская трагедия» Драйзера, она называла ее «Американка». Мама говорила, что вот эта кооперативная двухкомнатная квартира построена на «Американку». Нашему начальству очень нравилось, что вот у них трагедия, а у нас все замечательно, поэтому «Трагедию» очень часто переиздавали. Но это была самая нелюбимая работа. Мама говорила, что Федя Драйзер писал на троечку.
А с другой стороны, были любимые работы, которые не попали в кругозор издателей и, тем самым, читателей, и она очень горевала, что они не издаются. У меня есть страничка «Зал ожидания», там перечислены переводы, ожидавшие публикации долгие годы - что-то ждало сорок лет, что-то тридцать, двадцать, тринадцать... Это, во-первых, Мастерс, «Несчастный случай» - о том, как американский физик в Алабаме умирает от атомного облучения, это и «Конец детства» Кларка, и «Крысолов» Шюта, ожидавший публикации сорок лет. «Крысолов» при ее жизни вышел только в сокращенном варианте в журнале «Урал», а книга - в 1991 году, но только через несколько месяцев после ее смерти.
Нора Галь бывала за границей?
Эдварда Кузьмина: Ни разу, но и время было невыездное. Раечка Облонская поехала в первой делегации писателей, там были какие-то крупные фигуры, а мама - ни разу. Она была не мобильный человек.
Даже когда они были в Переделкино, и туда приезжала какая-то английская писательница, не помню, кто именно, Раечка с ней общалась, а мама нет, поскольку английский она выучила самоучкой. Переводить - переводила, читать - читала, а разговаривать ей было сложно.
А по-французски она с кем-то общалась?
Эдварда Кузьмина: Нет, она как-то стеснялась на языке говорить. Но писала в Париж мадам Коньо, та присылала ей воспоминания о Сент-Эксе. Мама в 1970 году была составителем его книги в издательстве «Молодая гвардия» - отобрала мемуары его сестры Симоны, его лётного начальника Дидье Дора (прототип Ривьера в «Ночном полете»), Жоржа Пелисье, товарищей по последней эскадрилье, проводивших Сент-Экса в последний бой. Напечатанные в 1970 году, они почему-то не переиздавались - при нашей общей любви к Сент-Эксу. В 2000 году, к его столетию, «Книжная палата» выпустила огромный том, куда мы с мужем, будучи составителями, их и включили. Это тоже памятник Сент-Эксу.
Ссылки по теме:
Дети Живаго
