В номинации «Современная русская литература» премии Read Russia лауреатом стал британец Оливер Реди за перевод «Репетиций» Владимира Шарова - oдного из знаковых и сложнейших романов второй половины XX века, требующего от переводчика не только превосходного знания «высокого» русского языка, но и глубокого погружения в крайне своеобразную историософию этого писателя, скончавшегося несколько недель назад. Со свежеиспеченным лауреатом, оксфордским research fellow, побеседовал шеф-редактор «Года Литературы» Михаил Визель.
Текст: Михаил Визель, Татьяна Шипилова
Фото: dedalusbooks.com
Вы перевели роман Владимира Шарова «Репетиция». Как это получилось? Чей это был выбор? Издательства, ваш?
Оливер Реди: Это был мой выбор. Сначала мы перевели, опять же по моему выбору, «До и во время», это был первый перевод на английский Шарова. Потом стоял выбор, что потом переводить. Может быть, стоило найти какую-нибудь более свежую книгу, например, «Будь как дети». Но мне показалось, что «Репетиция» - это основная книга в его творчестве вообще.
Я с вами совершенно согласен.
Оливер Реди: А вот почему она главная - это очень сложный вопрос.
Я мог бы объяснить, но я сужу с русской стороны, а мне интересно, как с вашей стороны, английской. Почему этот роман вам кажется главным?
Оливер Реди: Есть много причин, наверное. То, что это метафора театра, - это играет особую роль в творчестве Шарова. То, что как будто нам присуждено играть некоторые роли всю жизнь, и как будто нет выхода от той роли, которую нам назначают. Это одно. Цикличность истории, которая так ярко выражается в этом романе, это другое. На самом деле мне Шаров интересен не столько с точки зрения идеи. То есть обычно говорят про его идеи. На самом деле, мне кажется, что многое в его историософии уже было в русской литературе. То есть это можно найти и у Бердяева, и у Платонова.
То, как плавно или не плавно перешли христианские стремления в коммунистические в XX веке - это не новая тема.
Меня интересует то, как он трактует эту тему, его построение сюжета, его язык, стиль, голос, ритм, гипнотический эффект его прозы. Вот это меня интересует. Мне кажется, что он очень недооценен именно с точки зрения работы с языком и в этом романе меня интересует контраст между скоростью, с которой французский режиссер Сертан работает, со скоростью письма. Он замедляет все, когда застревает в Ново-Иерусалимском монастыре, он хочет как-то уехать из России, ему то ли не дают, то ли дают выбор, он как-то все-таки входит в него, начинает сам переживать русский психоз. И как будто в каком-то моменте роман останавливается совсем. И предложения становятся очень длинными, со многими скобками или оговорками. А потом, в середине романа, это гениальный ход Шарова, когда Сертан дает всем роли, распределяет, кто играет какую роль в Новом Завете. И после этого начинает все быстро двигаться. И эта быстрота судьбы, в ней очень много страшного. Когда изменить уже ничего нельзя, сценарий уже написан, и все будет как-то развиваться по этому закону. Хотя, конечно, конец романа - это тоже гениальный ход. И для меня это светлый момент в творчестве Шарова, который для меня был очень важным. Хотя, наверное, можно интерпретировать этот момент в другом ключе, я не знаю.
Известна шутка про британский газон, который стригут 300 лет. Это шутка про преемственность традиций: меняются династии, меняется идеология, но газон продолжают стричь.
Оливер Реди: Если вернуться к литературному переводу, то есть другое крылатое выражение, связанное с газоном. Вы знаете, была такая знаменитая переводчица Констанс Гарнетт, которая 20-е годы XX века перевела всего Толстого и всего Достоевского. Чуковский говорил про ее переводы - это как стриженый английский газон.
Я про другое. Я про то, как с этой вашей английской традицией беспрерывной стрижки газона 300 лет вы восприняли построения Шарова о том, что все движется по кругу, - меняется строй, но не меняются роли. Как оценили Шарова и ваши усилия по его переводу?
Оливер Реди: Как оценили? Книга вышла всего несколько месяцев назад, в издательстве Dedalus Europe, рецензии еще выходят. Я очень рад, что роман появился с иллюстрациями Александра Смирнова, московского художника, который проиллюстрировал московский трехтомник Шарова. Когда я работал над этим переводом, мы долго с Владимиром говорили, нужно ли как-то сократить вводную часть этой книги.
Бесконечное «Он сказал»…
Оливер Реди: Вот эта дилемма, вот эти 15 страниц теологических соображений, потому что в Англии не очень принято говорить про Бога публично. Толстому это прощается в конце «Войны и мира», где он уходит в теорию во втором эпилоге, но, конечно, в начале романа… то есть я понял, что у некоторых читателей, как у Манилова в «Мертвых душах», закладка останется на 14-й странице. И так и оказалось у многих, но если так оказалось, то, наверное, они бы никогда не стали читать Шарова. Я думаю, что и в России мало кто читает Шарова…
К сожалению…
Оливер Реди: Хотя ему принесли какую-то известность в последние годы вот эти премии и т. д., но на самом деле, подозреваю, что многие открывают книгу и сразу понимают - «не моё». Потому что он много требует. Я не считаю его высоколобым писателем, интеллектуальными провокатором, не в этом дело! У него всегда есть какая-то естественность в языке, но он слишком много требует, он ищет собеседника, как мне кажется. Он ищет читателя, который будет разделять с ним вот эту работу.
