Текст: Ольга Лапенкова
Только представьте девятиклассника, который подходит к ОГЭ по русскому языку вот с такими знаниями:
- Правдин (взяв книгу). Вижу. Это грамматика. Что ж вы в ней знаете?
- Митрофан. Много. Существительна да прилагательна...
- Правдин. Дверь, например, какое имя: существительное или прилагательное?
- Митрофан. Дверь? Котора дверь?
- Правдин. Котора дверь! Вот эта.
- Митрофан. Эта? Прилагательна.
- Правдин. Почему ж?
Митрофан. Потому что она приложена к своему месту. Вон у чулана шеста неделя дверь стоит ещё не навешена: так та покамест существительна.
Вдобавок к этому Митрофан — не только невежда, но ещё и невежда. То есть у него проблемы не только со знаниями, но и с поведением. Такие слова, как «доброта», «уважение», «вежливость», «сдержанность» для него — пустой звук. Строить нормальные отношения с окружающими он не умеет и, судя по всему, уже не научится. С родственниками у него порядки специфические: отца он ни во что не ставит и только делает вид, что уважает; маменьке, наоборот, слепо подчиняется; дядюшку боится, а с потенциальной невестой даже поговорить не пытается. Девчонка и девчонка, что с неё взять?
В общем, воспитание в семье Простаковых не задалось. И виноваты в этом не только родители Митрофана, но и его няня — Еремеевна, которая в списке действующих лиц охарактеризована как «мама». Этим словом раньше обозначали кормилиц, которые поили детей грудным молоком. И отношения с этими женщинами у детей часто устанавливались самые трепетные.
Мать родная... и мама
В XVIII и XIX вв. в дворянских семьях заботиться о грудных детях — да и вообще проводить время с отпрысками — было не принято. Это сейчас родители занимаются практически всем, что связано с воспитанием: кормят-поят, одевают-обувают, водят в школу, на кружки, к докторам… Причём происходит это как в бедных, так и в зажиточных семьях.
А тогда для всех бытовых потребностей существовали отдельные люди, и в большинстве семей общение с детьми ограничивалось пятиминутными беседами с утра и перед сном. Помните, как «воспитывали» Павла Петровича и Николая Петровича Кирсановых — героев романа И. С. Тургенева «Отцы и дети»?
«Николай Петрович родился на юге России, подобно старшему своему брату Павлу, <...> и воспитывался до четырнадцатилетнего возраста дома, окруженный дешёвыми гувернерами, развязными, но подобострастными адъютантами и прочими полковыми и штабными личностями. Родительница его, из фамилии Колязиных, в девицах Agathe, а в генеральшах Агафоклея Кузьминишна Кирсанова, принадлежала к числу «матушек-командирш», носила пышные чепцы и шумные шёлковые платья, в церкви подходила первая ко кресту, говорила громко и много, допускала детей утром к ручке, на ночь их благословляла, — словом, жила в своё удовольствие».
Такой «подход» к воспитанию приводил к тому, что юным дворянам потом не давали покоя душевные раны (или, выражаясь современным языком, психологические травмы). Вот, например, отрывок из произведения М. Е. Салтыкова-Щедрина «Пошехонская старина», который хотя и написан от лица вымышленного помещика Никанора Затрапезного, но имеет пугающе много сходства с воспоминаниями самого писателя:
«...так как у меня было много старших сестёр и братьев, которые уже учились в то время, когда я ничего не делал, а только прислушивался и приглядывался, то память моя всё-таки сохранила некоторые достаточно яркие впечатления. Припоминается беспрерывный детский плач, раздававшийся за классным столом; припоминается целая свита гувернанток, следовавших одна за другой и с непонятною для нынешнего времени жестокостью сыпавших колотушками направо и налево. Помнится родительское равнодушие. Как во сне проходят передо мной и Каролина Карловна, и Генриетта Карловна, и Марья Андреевна, и француженка Даламберша, которая ничему учить не могла, но пила ерофеич и ездила верхом по-мужски. Все они бесчеловечно дрались, а Марью Андреевну (дочь московского немца-сапожника) даже строгая наша мать называла фурией. Так что во всё время её пребывания уши у детей постоянно бывали покрыты болячками...»
Но психологи давным-давно установили: не бывает такого, чтобы детское сердце никем не было занято. Поэтому неудивительно, что в отсутствие заботливых, вовлечённых родителей дети привязывались именно к кормилицам — крепостным или (намного реже) свободным женщинам, которые поили их грудным молоком, укладывали спать, переодевали, меняли грязные штаны и всё такое. Эти кормилицы нередко получали своего рода «повышение» и становились нянями, продолжая заботиться о тех же самых детях ещё долгие годы.
Кормилицам и няням посвящено какое-то невероятное количество стихотворений отечественных классиков. Так, вряд ли хоть один школьник сходу назовёт хоть одно произведение А. С. Пушкина, адресованное родной матери. А вот про няню Арину Родионовну, «подругу дней суровых», знают все. Менее известно, но не менее пронзительно стихотворение Владислава Ходасевича, который родился и вырос уже в конце XIX века — а традиция отдавать младенцев кормилицам была живее всех живых:
- Не матерью, но тульскою крестьянкой
- Еленой Кузиной я выкормлен. Она
- Свивальники мне грела над лежанкой,
- Крестила на ночь от дурного сна.
- Она не знала сказок и не пела,
- Зато всегда хранила для меня
- В заветном сундуке, обитом жестью белой,
- То пряник вяземский, то мятного коня.
- Она меня молитвам не учила,
- Но отдала мне безраздельно всё:
- И материнство горькое своё,
- И просто всё, что дорого ей было… <...>
- Года бегут. Грядущего не надо,
- Минувшее в душе пережжено,
- Но тайная жива ещё отрада,
- Что есть и мне прибежище одно:
- Там, где на сердце, съеденном червями,
- Любовь ко мне нетленно затая,
- Спит рядом с царскими, ходынскими гостями
- Елена Кузина, кормилица моя.
- 1922
Итак, хорошая кормилица могла стать ребёнку ближе, чем родная мать. Но работало ли это в обратную сторону? Привязывались ли кормилицы к малышам, которых должны были опекать?
Пример Еремеевны доказывает, что привязывались, да ещё как.
Ложный сын
Как и родная мама Митрофана (госпожа Простакова), Еремеевна не знает меры, когда ей представляется случай побаловать мальчугана. Но одно дело — «умеренное» баловство, а другое — потакание слабостям. Разве можно винить Митрофана в том, каким он вырос, если однажды кормилица даже закрывает его от дядюшки собственным телом?
Помните, во втором действии Скотинин вызывает племянника на мужской разговор? В начале комедии дядя Митрофана сам собирается жениться на Софии — а потом понимает, что юноша вознамерился «отбить» у него невесту. Но благодаря Еремеевне драка заканчивается, не успев начаться.
- Скотинин. Хочешь ли ты жениться?
- Митрофан (разнежась). Уж давно, дядюшка, берет охота...
- Скотинин (бросаясь на Митрофана). Ах ты чушка проклятая!.. <..>
- Митрофан. Мамушка! заслони меня.
- Еремеевна (заслоняя Митрофана, остервенясь и подняв кулаки). Издохну на месте, а дитя не выдам. Сунься, сударь, только изволь сунуться. Я те бельмы-то выцарапаю.
- Скотинин (задрожав и грозя, отходит). Я вас доеду.
- Еремеевна (задрожав, вслед). У меня и свои зацепы востры!
- Митрофан (вслед Скотинину). Убирайся, дядюшка; проваливай.
Ситуация, опять же, смешная, но в XVIII веке так было не принято. Во-первых, даже в наши дни пятнадцатилетний парень — это уже не «дитя», а вполне осознанный человек. Если говорить про Митрофанушку, типичный трудный подросток. А во-вторых, дворянин обязательно должен был уметь ответить за свои слова и действия. Не случайно в высшем обществе происходило так много дуэлей («Евгений Онегин», «Герой нашего времени», «Война и мир» — яркие тому доказательства). И родственные связи с обидчиком в конфликтной ситуации мало что значили. Так, Жорж Шарль Дантес был женат на сестре Натальи Гончаровой — супруги А. С. Пушкина, но все мы знаем, чем закончился их конфликт.
Еремеевна — женщина довольно глупая, но не настолько, чтобы всего этого не понимать. Но почему же она тогда противится самостоятельности Митрофана? Почему, как и родная мать, она испытывает к нему «безумную любовь»?
Вполне возможно, что в жизни Еремеевны много лет назад произошла трагедия, и теперь она всеми силами пытается не допустить её повторения.
Тёмное прошлое
Стать кормилицей для юного барина могла далеко не каждая женщина. Для подобного «рода занятости» требовалось, чтобы у женщины было грудное молоко. То есть она сама должна была недавно родить. Но на протяжении всей комедии сын (или дочка) Еремеевны не упоминается ни разу. В чём же дело?
Скорее всего, в том, что ребёнок умер. В XVIII веке, к сожалению, такое происходило сплошь и рядом: в те времена не умели выхаживать недоношенных детей и лечить многие болезни. Поэтому неудивительно, что Ермеевна, потеряв собственное чадо, так сильно привязалась к Митрофанушке. А учитывая, что это (скорее всего) был единственный малыш Еремеевны, удивляться тем более не приходится. Ведь если бы у женщины оставались ещё дети, то, выкормив сына Простаковой, она вернулась к собственной семье.
Любопытно, что подобное «алиби» есть и у родной матери Митрофана. Будущая госпожа Простакова росла в многодетной семье и не раз бывала на похоронах родных братьев и сестёр, вот и бережёт Митрофана от существующих и несуществующих опасностей:
- Г-жа Простакова. Так, батюшка. Ведь и я по отце Скотининых. Покойник батюшка женился на покойнице матушке. Она была по прозванию Приплодиных. Нас, детей, было у них восемнадцать человек; да, кроме меня с братцем, все, по власти Господней, примерли. Иных из бани мёртвых вытащили. Трое, похлебав молочка из медного котлика, скончались. Двое о Святой неделе с колокольни свалились; а достальные сами не стояли, батюшка!
Навести порядок в семействе, где за воспитание мальчика оказались ответственны две гиперопекающие женщины, мог бы только господин Простаков, — однако он вовсе не вмешивается в домашние дела. И не потому, что бережёт чувства супруги и её несчастной помощницы, а потому, что он попросту их боится. И кто знает: может, сорок лет назад Простакова «воспитывали» так же, как теперь — Митрофана?