Текст: Ольга Лапенкова
А ведь мы, читатели, должны не только представлять героя, но и сочувствовать ему. Разве кого-нибудь заинтересует книга, в которой центральный персонаж не вызывает ни капельки симпатии — или хотя бы любопытства? Да, Онегина или Печорина нельзя назвать милашками, а Раскольникова или, скажем, Ваську Пепла — тем более. Но все они необычные, чудаковатые фигуры, которые склоняются то к добру, то к злу. Порой они готовы отдать последнюю копейку или даже рискнуть жизнью ради едва знакомого человека — а порой совершают та-а-акие гадости… И наблюдать за этим интересно. Но, опять же, как дать читателю наиболее полное представление о персонаже, чтобы любопытство проснулось раньше скуки?
В прошлом учебном году мы уже говорили, что начало каждого классического произведения — это так называемая экспозиция. Это несколько абзацев или страниц, где автор нам чёрным по белому объясняет: героя зовут так-то, лет ему столько-то, выглядит и ведёт он себя вот таким образом… Но ещё в экспозиции мимоходом появляются другие персонажи, нередко — такие, на которых мы не обращаем внимания. Какие-то давно покойные родители, тётушки и дядюшки, а то и вовсе слуги. Казалось бы: разве они важны, если речь будет идти про одного-единственного персонажа?
Как ни странно, эти персонажи действительно имеют огромное значение. Потому что именно в них главный герой «отражается», словно в зеркале. Подобное притягивает подобное: негодяй чаще всего окружён людьми сомнительных моральных качеств, а положительный герой — друзьями и единомышленниками. А ещё — если дело происходит в XVIII или XIX веке — заботливыми крестьянами, которые считают его чуть ли не вторым отцом. И даже устраивают скандалы, если добрый барин вдруг решает отблагодарить их и дать им вольную.
Посмотрим, как это работает, на примере тандема Петруши Гринёва и его крепостного «дядьки» Савельича из романа А. С. Пушкина «Капитанская дочка».
Господин и слуга
Середина XVIII века. В среднестатистической дворянской семье — обеспеченной, но не баснословно богатой; имеющей кое-какие связи, но не приближенной ко двору — рождается очередной малыш. Мальчика называют Петром. Спустя много-много лет он напишет мемуары, которые начнутся так:
«Отец мой Андрей Петрович Гринёв в молодости своей служил при графе Минихе и вышел в отставку премьер-майором в 17.. году. С тех пор жил он в своей Симбирской деревне, где и женился на девице Авдотье Васильевне Ю., дочери бедного тамошнего дворянина. Нас было девять человек детей. Все мои братья и сёстры умерли во младенчестве.
Матушка была ещё мною брюхата, как уже я был записан в Семёновский полк сержантом, по милости майора гвардии князя В., близкого нашего родственника. <...> Я считался в отпуску до окончания наук. В то время воспитывались мы не по-нонешнему. С пятилетнего возраста отдан я был на руки стремянному Савельичу, за трезвое поведение пожалованному мне в дядьки».
На самом деле пишет это всё, конечно, не Пётр Гринёв, а Александр Сергеевич Пушкин, «примеривший» на себя новый образ: избалованного дворянского мальчишки, которому вскоре предстоит стать национальным героем. Но в первых абзацах перед нами — информация хотя и важная, но сухая. Сведения о главном герое пока что не вызывают желания ему сочувствовать. На следующих страницах мы видим, с какими тёплыми чувствами Гринёв вспоминает о своей семье; чаша весов наклоняется, мы относимся к герою чуть нежнее, нам нравится его простодушие и умение по-доброму посмеяться над самим собой. Но мы всё ещё не уверены, что он станет хорошим — или по крайней мере интересным — человеком, и не готовы «болеть» за него всей душой...
Зато уже во втором абзаце, сразу после отца и матери, появляется второстепенный герой: Савельич. И именно он как никто другой убеждает нас, что Петруша Гринёв — человек в высшей степени достойный. Как любой юноша, он будет совершать ошибки, в том числе глупые, но в целом — такого барина ещё поискать!
Причём, чтобы убедить в этом читателя, Савельичу не придётся произносить громких речей. Его поступки будут красноречивее слов. Особенно для читателя, который представляет, каким было мировоззрение «среднего» крепостного крестьянина в XVIII–XIX вв.
Менталитет крепостных крестьян
Среди любителей отечественной истории бытует стереотип, что все крепостные крестьяне обожали своего барина, как бы он с ними ни обращался, и поклонялись ему, словно богу. Однако это представление далеко от истины. Доподлинная история знает немало крестьянских восстаний, а иногда — даже покушений: крепостные расправлялись с дворянами, которые позволяли себе слишком многое. Вот, например, отрывок из воспоминаний барона Н. Е. Врангеля:
«Один из наших соседей был граф Визанур <...>. Этого нашего соседа я часто встречал у других помещиков; у нас он не бывал, так как пользовался дурною славою, и отец знать его не хотел. <...> После его смерти отец хотел купить его имение, <...> и мы поехали его осмотреть. <...> Кругом дивный сад с канавами, прудами, переполненный цветниками и статуями. Только когда мы там были, статуй уже не было, остались одни их подставки. <...> Бывший управляющий графа объяснил нам и причину отсутствия самых статуй. Они работали в полях. Статуями прежде служили голые живые люди, мужчины и женщины, покрашенные в белую краску. Они, когда граф гулял в саду, часами должны были стоять в своих позах, и горе той или тому, кто пошевелится.
Смерть графа была столь же фантастична, как он сам был фантаст. Однажды он проходил мимо Венеры и Геркулеса, обе статуи соскочили со своих пьедесталов, Венера бросила ему соль в глаза, а Геркулес своею дубиною раскроил ему череп».
Конечно, такие нападения были исключением, а не правилом. Даже крестьяне, которые были вынуждены работать на печально известную Салтычиху — Дарью Николаевну Салтыкову, пытавшую, а то и убивавшую своих подданных, — поднять на неё руку не решились. О тех ужасах, которые творились в её поместье, узнали чуть ли не чудом: двум её крестьянам удалось подать жалобу самой Екатерине II. Однако и в русской литературе можно найти описания крестьянских восстаний. Не считая самой «Капитанской дочки», они встречаются, например, в поэме Н. А. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо» и в романе-эпопее Л. Н. Толстого «Война и мир». Причём в произведении Некрасова есть целых два бунта. Первый приводит к тому, что честнейший человек со всей округи — выбившийся в люди крестьянин Ермил Гирин, назначенный бурмистром, — оказывается за решёткой, потому что отказывается усмирять крепостных из соседней волости:
- Слыхал ли кто из вас,
- Как бунтовалась вотчина
- Помещика Обрубкова,
- Испуганной губернии,
- Уезда Недыханьева,
- Деревня Столбняки?.. <...>
- До сей поры неведомо, <...>
- С чего стряслась оказия,
- А вышло дело дрянь.
- Потребовалось воинство,
- Сам государев посланный
- К народу речь держал. <...>
- Да брань была тут лишняя,
- А ласка непонятная:
- «Крестьянство православное!
- Русь-матушка! царь-батюшка!»
- И больше ничего! <...>
- Да волостному писарю
- Пришла тут мысль счастливая,
- Он про Ермилу Гирина
- Начальнику сказал:
- «Народ поверит Гирину,
- Народ его послушает....»
- «Позвать его живей!»
Волнения в деревне Столбняки ничем трагическим — по крайней мере для помещика Обрубкова — не закончились. А вот бунт под предводительством «богатыря» Савелия, одного из важнейших персонажей этой поэмы, привёл к кровопролитию. Измученные непомерными требованиями, крестьяне терпели аж восемнадцать лет, а потом всё-таки убили жестокого господского управляющего:
- Осьмнадцать лет терпели мы.
- Застроил немец фабрику,
- Велел колодец рыть.
- Вдевятером копали мы,
- До полдня проработали,
- Позавтракать хотим.
- Приходит немец: «Только-то?..»
- И начал нас по-своему,
- Не торопясь, пилить. <...>
- Была уж яма добрая...
- Случилось, я легонечко
- Толкнул его плечом,
- Потом другой толкнул его,
- И третий... Мы посгрудились...
- До ямы два шага...
А вот в имении Гринёвых такого не было и быть не могло. Потому что родители Петруши — люди хорошие. Были бы плохие — не любил бы их до слёз собирательный Савельич, в котором будто бы воплотились все остальные гринёвские крестьяне.
Добрый дядюшка
Крепостной крестьянин, который, казалось бы, не должен иметь никаких возвышенных чувств, Савельич и правда любит супругов Гринёвых и их сына как родных. Он, конечно, понимает, какая пропасть лежит между ними и им самим. Но то пропасть социальная, имущественная, если хотите. А разговаривает он — что с Гринёвыми-старшими, что с их сынком — почти что на равных. Постоянно встревает с ворчанием и советами. Вот лишь несколько эпизодов, когда Савельич высказывает фи:
•«...батюшка нанял для меня француза, мосье Бопре <...>. Приезд его сильно не понравился Савельичу. „Слава богу, — ворчал он про себя, — кажется, дитя умыт, причёсан, накормлен. Куда как нужно тратить лишние деньги и нанимать мусье, как будто и своих людей не стало!“»
•«...Рано, Пётр Андреич, — сказал он [Савельич] <...>, качая головою, — рано начинаешь гулять. И в кого ты пошёл? Кажется, ни батюшка, ни дедушка пьяницами не бывали; о матушке и говорить нечего: отроду, кроме квасу, в рот ничего не изволила брать. А кто всему виноват? проклятый мусье. <...> И нужно было нанимать в дядьки басурмана!..»
•«И охота было не слушаться! — говорил он сердито. — Воротился бы на постоялый двор, накушался бы чаю, почивал бы себе до утра, буря б утихла, отправились бы далее. И куда спешим? Добро бы на свадьбу!»
И всё это ворчание — только в первых двух главах! Савельич так самоуверен и деловит, что иногда сомневаешься: неужели именно он — слуга, а Гринёв — барин?
Однако повторимся: все эти сцены, хотя и добавляют «смешинки» в серьёзное и местами даже трагичное произведение, приведены не столько ради юмора как такового, сколько для того, чтобы показать: за плечами Гринёва — многочисленные предки, которые заслужили любовь не только старших по званию, но и подчинённых. А это, между прочим, намного труднее. Ведь любовь подданных не купишь ни подарками, ни взятками, ни красивыми словами, ни пустыми обещаниями.