Текст: Мария Елифёрова
«Винни-Пуху» Алана Александра Милна в России и повезло, и не повезло. Повезло - в том, что это одна из немногих английских детских книг (кроме, пожалуй, кэрролловской «Алисы»), которая в России стала столь же культовой, как и на родине. Далеко не во всём англоязычном мире книга Милна получила такую известность, как у нас: автор этих строк до сих пор помнит своё ошеломление во время поездки на Мальту, когда оказалось, что местные жители (куда больше похожие на стереотипных британцев, чем настоящие британцы) не читали «Винни-Пуха», не подозревают о существовании книги, а продавщица книжного магазина пыталась уверить меня, что я что-то путаю и что «Винни-Пух» - это диснеевский мультфильм...
К слову, соотечественники Милна диснеевской версии терпеть не могут. Повезло «Винни-Пуху» и с переводом - в отличие от «Алисы в Стране чудес», которая двоится, троится и множится (даже переводов Демуровой на самом деле два, а не один, хоть первый и стал библиографической редкостью), перевод Заходера сразу стал каноническим. Притом вполне заслуженно: Заходер очень аккуратно перенёс на русскую почву ритм, темп и стилистику милновского текста.
Когда он пишет в предисловии, что ему пришлось учить милновских героев говорить по-русски, это сущая правда.
Так в чём же «Винни-Пуху» не повезло?
Не повезло в том, что во времена Заходера в русском переводе господствовала концепция «переводчика как соавтора». То есть, если переводчик уверен, что может «улучшить» авторский текст, что-то в нём переделав - он не только имеет полное право «улучшать», но и обязан это сделать. Условно говоря, переводчик должен писать не так, как написано у автора, а так, как хочет его предполагаемый читатель.
Конечно, те времена, когда переводчики «Ромео и Джульетты» спасали жизнь героям и благополучно женили их, во второй половине XX века уже миновали. Представление о том, что у автора всё же есть определённый замысел, начинало утверждаться.
К 1930-м годам переводчики, решившиеся на переделку текста, всё чаще предпочитали публиковать плоды своего труда не как «переводы», а как «пересказы» или версии «по мотивам» - так появились «Золотой ключик» А. Н. Толстого (переделка «Пиноккио» К. Коллоди) и «Волшебник Изумрудного города» А. М. Волкова (переделка «Волшебника Страны Оз» Ф. Баума; последовавшие затем пять сиквелов Волкова, впрочем, совершенно самостоятельны и к Бауму отношения не имеют). Но всё-таки с идеей улучшения авторского текста переводчики расставаться никак не хотели. В результате мы читаем не совсем того «Винни-Пуха», которого читают англичане.
Справедливости ради отметим, что «Винни-Пух» принадлежит к числу текстов, которые «пострадали» меньше всего - в сравнении, например, с «Русалочкой» Андерсена, которую антирелигиозная цензура из оптимистической истории спасения любящей души превратила в душераздирающую мелодраму о неразделённом чувстве, или с «Островом сокровищ» Стивенсона, где в русском переводе пропала изысканная и остроумная стилизация под восемнадцатый век, и роман стал унылым комиксом про «пиф-паф – ой-ёй-ёй!». С «Винни-Пухом» такого не произошло. Язык и стиль Милна Заходер чувствовал прекрасно, к характерам героев относился бережно... в основном.
У одного из персонажей Милна в переводе Заходера оказалась весьма нелёгкая судьба.
Речь идёт о Сове. Дело в том, что Сова (Owl) в оригинале - не она, а он. В английском языке у названий животных нет определённого грамматического рода, поэтому персонажам можно придать любой пол. По-русски это несколько сложнее. Вы знаете, как называется муж белки? Воти я не знаю, а английское squirrel вполне может принимать и мужской род.
С Совой, правда, попроще, чем с белкой: можно подобрать похожие слова, которые были бы мужского рода (Филин, Сыч). Заходер по этому пути не пошёл. К сожалению, даже профессиональные переводчики нередко представляют себе «точность» перевода как словарную точность - мол, нужно всего-навсего подобрать слова, которые лучше всего соответствуют словам оригинала. Вот только «точные» по отдельности слова, складываясь вместе, не всегда дают нужный смысл. Кажется, англичане уже выучили, что при переводе русской литературы не надо переводить «голубчик» как «мой маленький голубь» (my little dove) - звучит это, прямо скажем, диковато.
Лингвисты, кстати, в последнее время предпочитают говорить не о «точности» перевода, а об адекватности. Адекватный перевод - такой перевод, который доносит до читателя замысел автора. Итак, случилось ли что-нибудь с авторским замыслом оттого, что Owl стал дамой-Совой?
Начнём с главной личностной характеристики Совы: этот персонаж обожает строить из себя интеллектуала и употреблять книжную лексику (комизм в том, что на самом деле Сова едва умеет читать и писать).
Сколько лет может быть Сове? Если перед нами женский образ, то возникает мысль о провинциальной школьной учительнице, возможно, пожилой. Именно такой предстаёт Сова в мультфильме Фёдора Хитрука. Художники на неё ещё и старушечью розовую шляпу надели. Образ получился законченным и цельным. Вот только в мир, созданный Милном, он не вписывается - как если бы в мире Толкина появился Иван-Дурак.
Вспомним, в какой фрустрации оказываются герои книги, когда в Лесу появляется Кенга. В чём причина их резкой неприязни к Кенге? В том, что кенгуру зверь экзотический и в английских лесах (как, впрочем, и в русских) не водится? Но ведь Тигра не менее экзотический зверь, а его появление никого не смущает - его встречают гостеприимно, как своего.
В оригинале Милна разгадка проста: Кенга - единственная женщина в Лесу, к тому же взрослая (она воспитывает собственного ребёнка). Мир Леса до появления Кенги - чисто мужской, скорее даже, мальчишеский. Милн использует традиционный комический сюжет - в замкнутый мужской мир приходит женщина и начинает по-матерински всех воспитывать (ср., например, отечественную кинокомедию «Семь стариков и одна девушка»). В «Винни-Пухе» особенно смешно то, что воспитывать Кенга, по сути, пока ещё никого не начала, а Кролик уже заранее боится. И придумывает хитроумный план с похищением Ру и шантажом. План, впрочем, не срабатывает: Кенга отказывается принимать похищение всерьёз, а Пятачка, подменившего собой Ру, засовывает в ванну и отдраивает мочалкой (какое унижение для мальчишки, воображавшего себя крутой мафией!). Тем самым она ясно ставит участников истории на место, указывая им, что они всего лишь заигравшиеся дети, которых и в самом деле не мешает повоспитывать.
В русском переводе причины, по которым звери так реагируют на появление Кенги, не очень понятны: ведь в Лесу уже живёт одна дама с замашками школьной учительницы - Сова. Которая, впрочем, в плане изгнания Кенги не участвует (так что даже предположение о конкурентке не годится). У Милна же сюжет прост и прозрачен.
Кто же, однако, этот Филин? Прежде всего, он не обязательно взрослый: щеголять книжными словами могут и юноши (вот маленьким девочкам это и правда несвойственно). Кроме псевдоучёности, Филина отличает также склонность к сентиментальным воспоминаниям, которую Заходер успешно вписал в образ пожилой дамы. Но если это молодой мужчина?
Обе эти характеристики принадлежат сатирическому типу, который англичанин опознаёт без труда - типу выпускника частной школы, который известен детской литературе ещё с времён Кэрролла, давшего этот тип в лице Черепахи Квази. (Более мрачную ипостась его являет Капитан Крюк из «Питера Пэна» Барри). Утончённый абсурд милновскому юмору придаёт то, что Филин на самом деле ни в каких школах не учился - он не только малограмотен, но и не способен понять, что произошло, когда Кристофер Робин и вправду начинает ходить в школу.
Заметим, что вакантное место «школьника-зануды» в русском «Винни-Пухе» не пустует - благодаря мультфильму Хитрука это место в нашем сознании занимает Кролик: он изображён ростом выше остальных персонажей (как бы дошкольников), снабжён чубчиком и очками.
В мультфильме остаются непрояснёнными его отношения с Совой - в какую иерархию они вписываются? Хитрук отснял всего три серии, в которых Сова и Кролик ни разу не встречаются. Причины, по которым сериал был прерван, до конца неизвестны. Заходер в своих мемуарных заметках бегло упоминает, что Хитрук потерял интерес к проекту. Не потому ли, что система персонажей, слишком разошедшаяся с милновской, никак не хотела выстраиваться?
Всё же в том виде, в каком мультфильм остался, он представляет собой несомненный шедевр, который, с тех пор как он вышел в международный прокат, оценили англоязычные критики.
В переводе Заходера есть и другие изменения по сравнению с оригиналом. Выпущена целая глава - вторая история о Слонопотаме (на этот раз в яму падают и Пух, и Пятачок, а за Слонопотама они принимают стоящего наверху Кристофера Робина). Видимо, Заходер счёл, что в этой главе недостаточно действия - основной юмор в ней заключается в диалогах, очень английских по духу и уморительно пародирующих литературную классику XIX в. (в переводе герои могли бы разговаривать в манере романов Тургенева). Сокращён пролог, посвящённый обстоятельствам, которые породили книгу о Пухе: так, история встреч с медведицей Винни в зоопарке ужата до одной фразы. Выпущено стихотворное посвящение «Ей» (то есть жене писателя и матери Кристофера Робина). Наиболее вольно Заходер обошёлся со стихами Пуха - в оригинале многие из них написаны в ритмах джаза. Наверное, ещё свежа была память о периоде, когда джаз считался в СССР идеологически подозрительным.
Во многих этих вольностях просматривается определённая система: Заходер не считает стихи, предисловие и посвящение органической частью книги, для него это что-то внешнее. Книга британца Милна, изданная в 1926 г., принадлежит культуре модернизма: это период, когда живут и творят Джеймс Джойс, Вирджиния Вульф, переселившийся в Англию американский поэт Т. С. Элиот. Их произведения приучили английских читателей к мысли, что построение и оформление текста может быть не менее важно, чем рассказанная история. Авторы-модернисты монтируют стихи и прозу, снабжают тексты предисловиями и комментариями. Заходеру эта традиция чужда. В СССР она была прервана в 1932 г., после официального объявления единственно верным художественным методом «социалистического реализма», который предполагал непосредственное наследование методам классики XIX в. Поэтому «настоящим» текстом Милна для Заходера является только само повествование о Винни-Пухе, что и определяет метод его перевода.
Разумеется, нельзя не упомянуть, что в постсоветскую эпоху, с падением соцреалистического канона, стали появляться альтернативные переводы «Винни-Пуха», претендующие на то, чтобы дать, наконец, читателю «настоящего» Милна.
К сожалению, на практике их целью обычно бывает не столько донести до читателя оригинал, сколько «сделать максимально непохоже на Заходера» (например, переименовать Пятачка в Хрюку или Иа в И-Ё). Перевода, который по уровню художественного мастерства мог бы сравниться с переводом Заходера, пока ещё не появилось, а по уровню уважения к тексту Милна новоявленные переводчики, пожалуй, Заходеру проигрывают. Заходер всё-таки искренне хотел сделать текст более привлекательным для читателя, а не рассматривал его как полигон для самовыражения.