Текст: Дмитрий Шеваров
Фото: Анатолий Заболоцкий, Дмитрий Шеваров
Нигде я не слышал, чтобы снег скрипел так звонко, как в Вологде.
От вокзала до дома на улице Октябрьской, где жил Василий Иванович Белов, - полчаса ходьбы. Дом этот давно знаком мне. Раньше, проходя мимо него, думал: «Какие же окна - беловские?» Но в пятиэтажке все окна на одно лицо - разве угадаешь. Теперь знаю, что окна Беловых - на втором этаже. С улицы в окна смотрят березы, со двора - старая рябина.
– Он так любил эту рябину. Иногда на нее налетали стаей дрозды и объедали ягоды. А он сердился на них: «Что они не понимают, какая эта красота…» Как ребенок переживал…
Мы стоим с женой писателя Ольгой Сергеевной Беловой у окна в кабинете Василия Ивановича. Рябина стоит голая, без ягод. Пустынный двор занесен снегом. Вдали золотится луковка колокольни.
На рабочем столе - том писем Чехова, дореволюционное издание Гоголя в старой орфографии, книга о Паскале, атлас СССР. Над столом - скорбная Тихвинская. Лампада, не мигая, младенчески смотрит в сумерки.
Когда-то мать писателя Анфиса Ивановна, глядя в это зимнее окно, напевала, тоскуя о лете, о деревне своей Тимонихе:
Все прошло и все пропало,
Снегу белого напало…
А Тимониха - вот она, на стене, на картине. Серые пятнышки редких изб под низким небом, заснеженное поле, гребень синего леса вдали, Никольский храм. Белов поднимал его из руин в конце 1980-х годов. Сам плотничал, стелил полы, делал проводку, собирал иконостас. Сам вырезал и установил над куполом дубовый крест.
Пока он два лета лазал по жиденьким лесам, обихаживая храм, мимо ходили в лавку последние жители Тимонихи. «Не свались, батюшко, Василий Иванович, - кричали снизу старухи, - больно высоко!»
В 1992 году прошла первая за шестьдесят лет божественная литургия. Белов очень надеялся, что восстановление храма вдохнет жизнь в деревню. Но ушли последние старики, молодые приезжают лишь как дачники (от Вологды три, а то и четыре часа езды на машине), и вот уже не первый год Тимониха, как и все окрестные деревни, остается безлюдной с осени до весны.
И все-таки вера в то, что люди вернутся в Тимониху, не оставляла Василия Ивановича, потому и завещал похоронить себя на родине, близ могилы матери.
В этом завещании был его последний вызов урбанизации, губительной для русского лада агрессии города. Вызов разрухе и самой смерти.
Казалось бы, северной деревне и умирать уже дальше некуда. Но вот свежий факт страшной статистики: сельское население Вологодской области с 2004-го по 2014 год уменьшилось на 55 тысяч человек. Если учесть, что сегодня в редкой вологодской деревне живет более пятидесяти постоянных жителей, то получается, что за десять лет ушли в небытие 1100 деревень.
* * *
Белов пробовал себя в живописи, брал уроки у своего друга-художника, сохранился этюдник. Вот пейзаж на стене в коридоре.
— Он был недоволен этим этюдом, говорил, что облака не получились, - вспоминает Ольга Сергеевна.
А ОБЛАКА ПЛЫВУТ СЕБЕ И ПЛЫВУТ
Музея в вологодской квартире официально еще нет, но решение о его создании принято. Из письма заместителя министра культуры Е.Б. Миловзоровой от 18 декабря 2014 года: «Создание музея писателя В.И. Белова планируется осуществить в 2015 году в качестве филиала ФГБУК «Кирилло-Белозерский историко-архитектурный и художественный музей-заповедник»…Минкультуры считает, что создание нового литературного музея, посвященного личности большого российского писателя, станет знаковым событием…»
Главным местом на земле был для Белова отчий дом в Тимонихе, но и эта квартира в центре Вологды, где он прожил последние четверть века - его обжитое, родное. Здесь он написал «Год великого перелома», «Бухтины вологодские», «Повесть об одной деревне», пьесы и рассказы, воспоминания о Шукшине…
Понять такого писателя, художника как автор «Лада», вне его дома, вне того мира, что он создал вокруг себя, - невозможно. Для вологжан дом Белова - это как гаванский дом Хемингуэя для кубинцев, усадьба Уильяма Фолкнера для жителей штата Миссисипи, дом Маркеса в Аракатаке для колумбийцев, дом Мориса Карема в Андерлехте для бельгийцев…
Каждый из этих писателей создал миф о своей родине. Говорят, что и Белов создал такой миф о вологодской деревне - трагический и в то же время невероятно притягательный. Но, по-моему, миф - это не про беловские книги. То, что нам рассказал Василий Белов, - не коктейль экзотической реальности и изощренной фантазии. Его рассказы - запёкшиеся в слове кровь и пот надсаженных, надорванных поколений.
«Здесь, на его родине, даже кладбище только женское… Мужчины родились здесь, на этой земле, и ни один не вернулся в нее… Поколение за поколением они уходили куда-то, долго ли было сменить граблевище на ружье, а сенокосную рубаху на защитную гимнастерку? Шли, успев лишь срубить дома и зачать сыновей…» (из рассказа «Холмы»)
2 сентября 1943 года в бою близ деревни Плешково на Смоленщине погиб красноармеец 322-го стрелкового полка 32-й стрелковой дивизии Иван Федорович Белов. Пятеро детей остались сиротами. Васе было одиннадцать лет.
Он сам несколько раз погибал в детстве - падал с крыши и с необъезженной лошади, травился окисью углерода, проваливался под лед, умирал от голода и страха, заблудившись в лесу.
А вокруг были одни вдовы, да невесты, не дождавшиеся женихов, да матери, потерявшие сыновей. Местный сельсовет не досчитался после войны триста пятьдесят мужчин. «Ждала, ждала, все и жданки вышли…»
Корову Анфисе Ивановне пришлось сдать государству, чтобы рассчитаться с налогами. Стоявший в огороде амбар, рубленный отцом и матерью еще до войны, раскатали и увезли в счет тех же налогов. «У сирот уводят осла… бедных сталкивают с дороги… отторгают от сосцов сироту и с нищего берут залог…» (Книга Иова, V век до н.э.)
Но и растоптанная, униженная вологодская деревня сохраняла и песни свои, и сказки, и достоинство, и милосердие. Сколько эвакуированных приняла она в войну! В трилогии Белова «Час шестый» есть пронзительные страницы о том, как еще до войны обездоленные коллективизацией вологодские крестьяне привечали у себя бежавших от голодомора украинцев.
Столько слез было вокруг в его военном детстве, что душа заполнилась ими до краев. И долго еще он не знал, что делать ему в жизни с такой душой, но «чувство поручения» (по слову Баратынского) уже незримо руководило им. Долго еще он колебался, ошибался, маялся, прежде чем решился дать волю тем голосам, тем слезам, что переполняли его.
В середине 1960-х, через двадцать лет после войны, не от историков, а от Василия Белова, из его новомирских рассказов, городские жители узнали о том, что происходило в сороковые годы в северной деревне. Он дал выплакаться своим землякам, написав русскую книгу Иова.
«…Каравайки больше не было на земле. Где-то за тремя волоками неслись поезда и свистели ракеты, а здесь была тишина, и майору казалось, что он слышит, как обрастают щетиной его напрягшиеся скулы…» (рассказ «За тремя волоками»)
Сейчас трудно представить, что эти горькие великие рассказы написал веселый тридцатилетний парень, вчерашний секретарь райкома комсомола, весельчак, не расстававшийся с гармонью.
…Ольга Сергеевна открывает папку с рукописями Василия Ивановича: удивительно красивый, ровный почерк. Издалека почему-то кажется, что это не буквы, а ноты. Ноты реквиема.
«…Пропал без вести, ведь не убитый же. Никому не верила: ни бумагам, ни людям, одному сердцу. Живой, в плену где-нибудь, - может, угонили куда в Америку. Никак и не выберешься… Весной и летом Мария часто ходила на Росстань причитать. Выжидала, когда опустевала дорога, надевала что-то поновее. У Серого камня, может, от ее слез росла густая, с мягким посадом трава…» (рассказ «На Росстанном холме», 1964 год)
* * *
Подлинность этих стен, этих книг, этого пейзажа за окном, драгоценна для сердца каждого, кто прочитал хоть один беловский рассказ. Да, если этот рассказ - «Скакал казак» или «Такая война», «Весна» или «За тремя волоками» - то он не забудется никогда, не заслонится в душе ничем.
Кто не улыбался сквозь слезы, читая рассказ Белова «Гудят провода», тот еще не читал русской литературы.
Кто не горевал, читая рассказ «Такая война» о солдатской матери Дарье Румянцевой, у которой в счет налога забрали самовар и обрекли на голодную смерть, тот не знает, чем была война для русской деревни.
Кто не читал «Весны» и «На Росстанном холме», тот еще не слышал, не чувствовал на себе, каким сострадательным может быть русское слово.
Кого не укутывало детство четырьмя страничками рассказа «Даня», тот не знает, каким счастьем может наполнить история о пятилетнем мальчике. «Мама долго прижимала его к себе, и смеялась, и пела про Волгу…»
Как-то один читатель Белова приехал в Вологду из Москвы с мечтой просто увидеть писателя. Дело было летом, и ему сказали, что Василий Иванович в Тимонихе. Читатель шесть часов добирался до Тимонихи, нашел дом Белова. В нерешительности потоптался у калитки, и тут увидел мать писателя Анфису Ивановну. Попросил у нее попить. Старушка подала ему кружку воды. Читатель выпил воды, побродил по деревне, а потом так и уехал, не решившись тревожить любимого писателя.
Ну, а свои-то не очень церемонились. Вологодский литератор Дмитрий Ермаков рассказал мне, как однажды встретил Белова в вологодском троллейбусе. Какой-то подвыпивший мужичок узнал писателя и решил прилюдно «срезать» знаменитого земляка: «Плохо пишешь, Вася!»
Белов только плечами пожал: «Плохо? Ну, как умею…»
* * *
Город невелик и все в Вологде Василия Ивановича знали. Два года и три месяца прошли со дня его ухода. Не забылся еще торопливый постук по тротуару его палки. Он и в старости не умел ходить медленно и важно, всегда поспешал.
Однажды друг детства подарил Василию Ивановичу настоящую шпагу: «Ты всю жизнь с кем-то воюешь - вот тебе достойное оружие».
Да, если вспомнить, с чем воевал Белов еще в советское время, то хватит на целый отряд диссидентов. Боролся с ЦК и министрами против низведения северной деревни в разряд «неперспективной», против поворота сибирских рек и закрытия сельских школ, защищал Байкал и попавшего в опалу адмирала Вячеслава Попова, бывшего командующего Северным флотом…
Только он мог, заходя в кремлевский кабинет к Горбачеву, сердито выговорить генсеку: «Что это у вас дверь такая тугая? Чтобы никто к вам войти не мог?..»
* * *
В комнате Василия Ивановича, над его кроватью висит небольшая икона «Введение во храм Пресвятой Богородицы». Когда-то он подобрал в брошенной деревне. Состояние иконы было плачевно, но знаменитый вологодский реставратор Федышин вернул ей божеский вид. Почему именно эту икону Василий Иванович поместил в изголовье - об этом он и сам бы, наверное, не сказал ничего определенного. Так душе было угодно.
Василий Иванович Белов скончался под этой иконой 4 декабря 2012 года, в день Введения во храм Пресвятой Богородицы.
Его тихий уход после столь же тихого 80-летия коснулся многих сердец. (Нет, не многих, конечно, - это слово вырвалось у меня от желания, чтобы так было - чтобы люди хоть иногда оборачивались на жизнь дедов и прадедов, ощущая на губах «нежный вкус родимой речи»). Два знакомых мне молодых человека скачали из Интернета «Привычное дело» и «Плотницкие рассказы», а потом с искренним любопытством расспрашивали меня о Белове: какой он был? как в советское время ему удалось написать такие вещи? неужели он был коммунистом? почему о нем ничего не пишут? отчего в магазинах не найти его книг?..
Посмотрев 6-минутный фильм «Прощание с Тимонихой», вы станете свидетелями одного из последних приездов выдающегося русского писателя Василия Ивановича Белова в свою родную деревню Тимониху, что находится в Харовском районе Вологодской области. Уникальные съемки были сделаны замечательным вологодским журналистом, режиссером, поэтом и переводчиком Владимиром Валентиновичем Кудрявцевым (1953–2013). Фильм воспроизводится на нашем портале с любезного разрешения семьи В.В. Кудрявцева без права копирования.
Ссылки по теме:
