Текст: Яна Ларина *
Коллаж: ГодЛитературы.РФ
К 70-летию Победы в 2015 году в издательстве «Вита-Нова» был издан ее «Блокадный дневник», записи военных лет. На самом деле это только часть дневников, которые она вела в 1923—1971 годах. Отрывки из них вошли также в книгу «Ольга. Запретный дневник», выпущенную в 2010 году издательством «Азбука-Классика». Однако основная часть дневников оставалась до сих пор неизвестной.
После смерти О. Берггольц ее дневники были без ведома сестры Марии Федоровны Берггольц (законной наследницы) изъяты из квартиры, поскольку содержали «криминальные вещи» и было «в государственных интересах не допустить к ним никого».
Комиссия по литературному наследию О. Ф. Берггольц и председатель Правления Союза писателей РСФСР Сергей Михалков рекомендовали властям выкупить часть архива (в первую очередь дневники и переписку с Б. Пастернаком, А. Ахматовой, Л. Чуковской, Д. Шостаковичем и другими видными деятелями культуры), а затем поместить эти материалы на закрытое хранение в архив. По мнению С. Михалкова и членов комиссии, не исключалась возможность использования этих материалов «как в ущерб автору, так и государству». М. Ф. Берггольц добилась передачи документов в Российский государственный архив литературы и искусства (РГАЛИ), и до последнего времени они были недоступны читателям.
По согласованию с наследником Ольги Берггольц сотрудники РГАЛИ подготовили первую полнотекстовую научную публикацию всех ее дневников. В хронологической последовательности выйдут четыре тома: дневники юности 1923—1929 гг.; 1930-х гг.; записи военного (1941—1945 гг.) и послевоенного (1946—1971 гг.) времени. По своему значению эта публикация сопоставима, пожалуй, только с дневниками К. И. Чуковского.
В настоящее время издан первый том.
Ольга Берггольц. Мой дневник. Т. 1: 1923—1929 /составление, текстологическая подготовка, подбор иллюстраций Н. А. Стрижковой; вступительные статьи Т. М. Горяевой, Н. А. Стрижковой; комментарии, указатели О. В. Быстровой, Н. А. Стрижковой. — М.: Кучково поле, 2016.
При помощи ускоренной съемки за пару минут можно увидеть, как гусеница превращается в бабочку.
Юношеские дневники Ольги Берггольц — это быстрая съемка ее взросления в литературном исполнении.
Первая запись сделана 24 января 1923 года двенадцатилетней девочкой, которой кажется блестящей мысль надеть овце на голову корзину. Она хочет непременно получить пятерку с плюсом и боится контрольных работ, потихоньку пьет пиво на именинах тети, стыдится танцевать с мужчинами, играет в жмурки и верит в скорый конец света: «Юпитер вышел из своей орбиты и летит на нашу землю. Это выдумали ученые и даже знают, где именно столкнется с Землей Юпитер: в великом Океане. […] нашей бедной Земле будет — капут». Заключительные записи сделаны весной 1929 года, незадолго до девятнадцатилетия Ольги Берггольц. К этому времени она стала поэтом (уже в шестнадцать лет она зарабатывала литературным трудом на чулки, мыло и дрова) и матерью, мучительно пыталась не «обмещаниться», не стать «домашним животным под названием “жена”», искала силы на уход за ребенком, ненавистный быт и творчество.
Взросление Ольги Берггольц удивительно точно совпало со временем становления нового советского государства. Закончилась Гражданская война, в декабре 1922 года был создан СССР, который постепенно получил международно-правовое признание. В 1920-е годы была провозглашена «культурная революция» — кампания по преобразованию общественного сознания и воспитанию молодежи в новой коммунистической идеологии. Искоренение религиозного сознания, ликвидация неграмотности и культурно-просветительская работа в среде крестьян и рабочих мыслились как основа новой социалистической культуры. Дневники Ольги Берггольц показывают, как происходила эта трансформация сознания, как рядом со старыми привычками и традиционными взглядами «прорастали» новые идеи. В ее семье еще праздновали Рождество, Пасху, именины, и сама Ольга на первых страницах исполнена детского радостного религиозного чувства. Постепенно оно размывается, уступая место сомнениям, неизбежным в подростковом возрасте. Семейные неурядицы, скандалы матери и бабушки (свекрови), пьянство и измены отца создавали атмосферу «мещанской мелодрамы», «мутного, грязного болота». Эти обстоятельства сыграли в ее социалистическом «обращении» едва ли не большую роль, чем государственная пропаганда.
Мысль о противоречии показной набожности и действительных поступков, возникнув раз, будет повторяться снова и снова.
24 января 1924 года она записала: «Сегодня в школе был митинг по случаю смерти Ильича. Я читала свое стихотворение по случаю его смерти. […] я начинаю все больше и больше симпатизировать идейным коммунистам. […] Может быть, я и не запишусь в партию, но в жизни я буду идейной коммунисткой… Вот, как религия? Я на сильном переломе: я разуверилась почти что во Христианах, а Бог? — он так далеко… […] Да, христиане! Вот они — слова пустые. Хотя бы наша бабушка. Она молится, исповедуется, а первая сплетница. За что она обижает сейчас нашу дорогую мамочку. Она — верующая в Бога! Я творю дурные дела, но я не говорю, что я христианка. Дрянь они!» То же и в другом месте: «Она читает Евангелие, плачет над «Записками институтки», следит за лампадочками, причащается 10 раз в году, и между тем? Сплетничает, осуждает и т.д.».
Любопытна и другая запись: «Сейчас пришла Елена Павловна и объявила: «Товарищ Ленин приказал долго жить»; и все обрадовались. Но я не обрадовалась: мне жаль Ленина. Почему? Не знаю. Но, мне страшно признаться, мне кажется, что я схожусь с ним во взглядах. Ой! Спи с миром, Владимир Ильич! Ты умер 9-го января на своем посту. Как захохочут папа и мама, когда узнают или прочтут это. Ну, пусть. Назовут «комсомолкой». Ха-ха-ха!»
При всей яростности государственной борьбы за умы молодежи Ольга Берггольц размышляет, сомневается, ее критическими наблюдениями пронизан весь дневник. Вот лишь некоторые из них. 9 августа 1925 года она увидела больных в деревне, которые не получали должного ухода: «Что же должны чувствовать эти больные, читая в газетах о великолепных рабочих больницах и домах отдыха, где рабочие нагуливают 15 фунтов. И что еще должны чувствовать они, читая, что на «починку ростральных колонн отпущено 40 000 рублей».
8 июля 1928: «… пропала куда-то восторженность, хорошая гордость за каждый шаг… Видишь, в сущности, в массе — некультурность, обывательщину, официальщину, и чем дальше, тем все больше видишь не нового, а реставрирующегося старого или подделывающегося под новое. Столько омерзительного повылезало на свет, что скучно. «Настоящим комсомольцем» считается тот, кто смотрит сквозь пальцы на все это или, если ему укажут — начинает кричать: «да, но мы это поборем, мы растем, мы…» Нет, мы не впадаем в панику, но что-то мало заметны результаты работы… Господи, как трудно во всем разобраться, если никому на слово не верить».
22 июля 1928 года: «Я не могу признать, что прекрасное и восприятие прекрасного всецело классово! […] если меня приводит в состояние экстаза глубоко не пролетарское стихотворение […] неужели это значит, что я «механистически восприняла марксизм»? ну, я знаю, что это не пролетарское, но все-таки это не менее прекрасно. Чорт знает что!!»
21 января 1927 года (в неполных семнадцать лет) она пишет: «Как можно критиковать стихотворение со стороны содержания? Если я так хочу написать — то кто же может сказать мне: «А ты не хоти!» Глупо. Вот я буду писать так, как мне хочется». Полудетское недоумение и вера в свободу творчества, юношеский энтузиазм — все это обрубит ее арест и пытки в 1938 году…
Революция поменяла жизненные устои миллионов людей, превратила Юсуповский дворец в «Дом печати», где проводились литературные вечера. Однако девушки остались девушками, и Ольга, комсомолка и дочь врача, в одиночестве мечтала на тахте в Мавританской комнате о своем возлюбленном. Ее беспокоило не только социалистическое строительство, но и веснушки и прыщи на носу, «развитой бюст» и хороший цвет лица, изводила любовь к кинозвезде: «Мечтаю и мечтаю о Фербенксе… Милый Дугласик!.. В толстовке я ничего выгляжу, только нос в пятнышках!! Сегодня пойду подавать заявление в комсомол. Только я хочу там работать, а не прозябать».
Ее записи интимны и универсальны в своей интимности — отношения девочки-подростка с родителями, ее первые любовные и чувственные переживания, материнские заботы отчетливо проступают сквозь толщу девяти десятилетий.
Примечательность юношеских дневников Ольги Берггольц кроется не в ее последующей известности, а в том, о чем писал Алан А. Милн, имея в виду Дж. Китса: «Поведайте нам, почему мальчик стал аптекарем, расскажите, как аптекарю пришло в голову сочинить «Эндимион», но позвольте самим догадаться, что автор «Эндимиона» встретит Вордсворта и Шелли, и они воспримут как должное его «Оду к соловью». Известно, как сложилась жизнь Ольги Берггольц — она вошла в среду знаменитых советских литераторов, пережила арест, войну, блокаду, потеряла детей. Мы можем прочитать ее автобиографические «Дневные звезды», но, закрывая первый том ее дневниковых записей, все равно хочется спросить — когда же выйдет следующий?
1 Яна Ларина — аспирант исторического факультета МГУ. Тема её диссертации — русско-немецкие связи петровского времени.
Ссылки по теме:
Мадонна блокады, 23.06.2015
Блокадный дневник Ольги Берггольц, 22.06.2015
В Петербурге открыли памятник Ольге Берггольц, 17.05.2015
