Богатыри, не вы…

Текст: Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»

Евпатий Коловрат

В XIII веке русские дружины не устояли под напором монгольских орд. Сожженные города, погибшие витязи, горечь утрат… Рязанский витязь Евпатий Коловрат тоже погиб в бою с воинами Батыя. Но предание о том, как он громил врага, утешало. Даже если его не существовало, его следовало придумать. И летописцы подхватили историю, в которой захватчикам удалось уничтожить отряд Евпатия только с помощью камнеметных орудий, предназначенных для разрушения укреплений: «И навадиша на него множество пороков, и нача бити по нем ис тмочисленых пороков, и едва убиша его». Пораженный отчаянной смелостью, мужеством и воинским искусством рязанского богатыря, Батый, сказав «О, Евпатий! Если б ты у меня служил, я держал тебя у самого сердца!» Имя это и сегодня известно в России многим. Есенин посвятил Евпатию поэмы, а совсем недавно про него сняли кинофильм.

Илья Муромец

Это имя тоже не забудется. Любимый герой русского богатырского эпоса. Самый мощный и человечный. По наиболее популярной версии — крестьянский сын из села Карачарова. От соратников-богатырей отличается не только силушкой, но и мудростью. Мы видим его в сединах «старого казака». Именно Илья спас Киев от нашествия царя Калина — эдакого врага всех времен и народов. Муромцу случалось конфликтовать с князем Владимиром. Свою правду он отстаивал храбро. Однажды даже устроил в Киеве форменный погром в назидание заносчивому правителю.

Многозначительная метафора.

Когда возникли первые былины об Илье Муромце — неизвестно. То, что мы читаем, записано в XVIII—XX вв. Об Илье Русском знали и европейские сказители. А в Киево-Печерской лавре можно увидеть мощи Илии Печерского, причисленного к лику святых как «преподобный Илия Муромец». Поэму о главном русском богатыре пытался создать Николай Карамзин, но превзойти былинников не удалось ни ему, ни другим интерпретаторам.

Слава Российская

Пётр Великий был убежден, что России необходима не только армия, но и светская литература, которая должна воспевать подвиги воинства. Антологию русской поэзии можно начинать со стихотворения Феофана Прокоповича «За Могилою Рябою», посвященного не самому удачному военному походу нашего неутомимого императора — Прутскому. А в 1724 году выпускник Славяно-греко-латинской академии Фёдор Журавский сложил драматическую мистерию в стихах «Слава Российская», в которой воспел все победы императора разом:

• Виват, Россия, виват днесь преславна!
• Виктория россам учинися явна.
• Скипетры союзны в лявру ныне зрятся,
• Миром красятся,
• Орел Российский прилетел к нам спешно,
• Мир россианом возвестил утешно!

Так и начиналась наша поэзия — под стук топоров и пушечную пальбу. А возглас «Виват, Россия!» и в наше время можно встретить: он остается в репертуаре пропаганды.

Герои Измаила

Штурм Измаила потряс не только Российскую и Османскую империю. Содрогнулась Европа. Даже Байрон послал героев своей поэмы «Дон Жуан» на берега Дуная, в состав армии Суворова. Не мог пропустить измаильскую тему Гаврила Державин. Его ода «На взятие Измаила» стала самым популярным русским литературным произведением XVIII века. Там и для современного уха есть гармоничные и впечатляющие строфы:

• А слава тех не умирает,
• Кто за отечество умрет;
• Она так в вечности сияет,
• Как в море ночью лунный свет.

А для ценителей допушкинской поэзии эта ода — «энциклопедия русской армейской жизни» XVIII века. Державин, несмотря на присущую ему «простоту солдатского сердца», был и вельможей и не мог не обращать внимания на придворные бури и заморозки. Суворов в те дни оказался нежеланным гостем на празднике в Таврическом дворце — и Державин не упомянул графа Рымникского в своей оде. Приписывать победу другому полководцу он тоже не стал. Просто, вопреки обычаям, ограничился воспеванием абстрактного Росса, воина, победителя. Суворов не сумел скрыть обиды. Примирились они через несколько лет, после новых од Державина, в которых Суворову было отдано должное.

Да, были люди в наше время…

О 1812 годе написано немало, начиная с памятных «афишек» графа Ростопчина. Умело слагали стихи и прозу многие участники сражений, а первым среди равных был Денис Давыдов. Но есть одно стихотворение, которое в России читал каждый, а многие помнят наизусть. Хотя его автор в 1812-м еще не родился. Лермонтовское «Бородино» - одно из самых влиятельных произведений русской литературы. Молодой солдат спрашивает о бывалого бородинского ветерана:

• Скажи-ка, дядя, ведь не даром
• Москва, спаленная пожаром,
• Французу отдана? —

И — 14 строф, почти сплошь ставших крылатыми выражениями. В этом стихотворении есть все, что необходимо для поэтической героики: подвиг, поражение, победа, высокий, но не заэтикеченный, слог, народность, исторический размах.

Андрей Болконский

Лев Толстой создал русскую военную прозу. Все началось, конечно, с «Севастопольских рассказов», с той войны, которая превратила графа в боевого артиллериста. А потом, почти через полвека после завершения Наполеоновских войн, он обратился к истории великого противостояния с французами. Среди героев романа «Война и мир» немало образцовых воинов. Серьезнее других относился к службе, пожалуй, князь Андрей. Многие представления Толстого о войне и мире отразились в глазах этого потомственного офицера. Раненный при Аустерлице и при Бородине, он не увидел русских знамен в Париже. Он был сложен, как сложен человек. Столь полнокровных образов в истории литературы немного.

Герой умирает от ран. Толстой осознает бессмысленность войн, но не может отмахнуться от батальной героики.

Василий Иванович

В годы Гражданской войны Дмитрий Фурманов был заметной фигурой в Красной Армии. Некоторое время он служил комиссаром и при комдиве Чапаеве, с которым отчаянно конфликтовал. Но Чапаев погиб. И Фурманов, отбросив ревность, превратил лихого командира в первоклассный литературный миф. Роман много лет изучали в школе и переиздавали необозримыми тиражами, но экранизация братьев Васильевых затмила книгу.

Фильм снят лишь «по мотивам» романа, расхождений между двумя произведениями немало. Например, у Фурманова ординарец Чапаева, Петька, застрелился, чтобы не попасть в плен. В кино он погибает от вражеской пули. Да и достоинства у фильма другие, главное из которых — эпический лаконизм. В романе Фурманова больше подробностей неприукрашенной войны. Писал он затейливо. Примитивных книг в двадцатые годы вообще было мало. И все-таки именно благодаря Фурманову порывистого командира с «пышными фельдфебельскими усами» в России каждый знает как Чапая.

Настоящий человек

В 1946 году вышла в свет «Повесть о настоящем человеке» военкора Бориса Полевого. Полевому не хватало литературного изящества, но тему он ухватил прочно. И летчик Алексей Маресьев, он же — Мересьев стал одним из символов доблести советского человека в годы Великой Отечественной. Таковым и останется. Не случайно даже композитор Прокофьев ухватился за этот сюжет, написал оперу по мотивам повести Полевого. Опера не самая удачная, но Прокофьев — слишком серьезное явление, чтобы мы и на нее не обратили внимания. Такая книга была остро необходима. Летчику ампутировали ноги — а он не сдался, научился не только танцевать, но и летать «на протезах» и вернулся в боевую авиацию. И ведь действительно служил в Красной Армии такой летчик. И даже не один. Кстати, легко представить себе этот сюжет в интерпретации современного Голливуда.

Лейтенант Дроздовский

О Великой Отечественной написано несколько сильных книг. Начать отсчет, пожалуй, можно, с повести Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда». А в 1960-е «лейтенантская проза» стала знаком поколения. Юрий Бондарев для своего романа о Сталинграде нашел поэтический образ — горячий снег. В этом словосочетании — и бессмысленность войны, и ее возвышенная героика. Никогда не забудется этот «горячий снег».

Декабрь 1942 года, приволжская степь. Литература переплетается с биографией автора: ведь именно там сержант Бондарев принял свой первый бой, получил первое ранение… «Под Сталинградом закончилась моя юность. На войне мы прошли через все круги ада и были уверены, что видели в жизни все, что ничто нас уже не сможет удивить». Действие романа продолжается всего лишь двое суток. Но это именно роман — многоплановый, показывающий войну и через эмоции, и с аналитическим осмыслением. Невозможно было не поверить молодому лейтенанту Дроздовскому, весельчаку Нечаеву и другим артиллеристам, стоявшим насмерть на последнем рубеже. Многие из них, подобно самому Бондареву, оказались под Сталинградом сразу после училища.

Война Захара Прилепина

Мирные времена, о которых мечтали герои Бондарева, так и не настали. Чеченские сюжеты лет десять оставались самыми острыми в журналистике. Но с литературой дело обстояло туго, книга, достойная внимания, появилась, когда «контртеррористическая операция» официально завершилась — в 2005 году. Для Захара Прилепина роман «Патологии» не менее важен, чем «Севастопольские рассказы» для Льва Николаевича. Оба воевали. Снова — разрушенные города, заминированное пространство в пореформенной РФ. Вроде бы в мирное время. Паталогическое время. В этом романе почти всё, как в книгах о Великой Отечественной — гибель товарищей, запах крови и спирта, страх и преодоление страха. Но есть и ощущение двойственности: Чеченская война — она и «своя», и «чужая». В романе нет ощущения победы, даже будущей. Прошло меньше пятнадцати лет. Чеченская война не стала последней в истории России. Эксперты толкуют о «гибридных» боевых действиях. Появятся и новые книги. Героика необходима — как и во времена Гомера.