Изображение: фрагмент картины Владимира Маковского «Перед объяснением. Свидание»
Татьяна Попова, г. Москва
Бац! Мокрый мяч отскочил от разогретой солнцем спины. Неужели тётя всё-таки привела на пляж приболевшего Юрку? Или удар мячом - заигрывание от пляжных шутников? Наташа подскочила, готовая дать отпор.
- Простите, я нечаянно. - Маленькая смуглянка, схватив мяч, виновато потупила большие светло-карие, с прозеленью, глаза, в которых за раскаянием пряталась лукавинка.
- Каринка, я предупреждал, твои игры добром не кончатся…
Наташа не видела его больше года и не ожидала встречи тут, в тысяче километров от дома. Но узнала мгновенно, еще до того, как перехватила взгляд весёлых серых глаз, казавшихся особенно светлыми на загорелом лице. Почему-то Наташа совсем не удивилась появлению Константина Георгиевича. Лишь подумала, что правы были девчонки, называвшие нового учителя истории красавчиком и сравнивавшие его кто с Филиппом Жераром, кто с Жаном Маре.
Тогда, в школе, она не соглашалась с одноклассницами: красивыми могли быть мальчишки-старшеклассники или поклонники старшей сестры Лерки из политеха, но не Константин Георгиевич, почти папин ровесник.
Раньше таких учителей Наташа не встречала. На его уроках короли, полководцы и бунтари вдруг превращались в живых людей.
Их можно было жалеть или презирать, ими легко было восхищаться или возмущаться.
В апреле, когда солнце настойчиво лезло в окна классов и мешало думать о предстоящих экзаменах, затеявшие на перемене борьбу без правил мальчишки разбили большой горшок с фикусом, стоявший у письменного стола. Фикус принесла в школу предшественница Константина Георгиевича, жена какого-то большого начальника. Начальника перевели в Москву, Нина Ивановна уехала с мужем, а фикус остался, такой же скучный и припорошенный пылью, как уроки истории его хозяйки. И вот теперь он лежал, сломанный почти пополам, на полу, а куски черной земли, словно осколки снаряда, разметало по натертому мастикой линолеуму, по учительскому столу, по контурным картам и листочкам с диктантом по датам.
Константин Георгиевич вошёл в класс за минуту до звонка. Окинул быстрым взглядом картину фикусного разгрома, хмыкнул и спросил:
- Кто у нас дежурный?
Дежурной, как назло, была Марго. Некрасивая, не блещущая способностями дочка местной поэтессы Марины.
Поговаривали, что настоящее имя поэтессы - Мария, Маша, а Мариной она стала в подражание Цветаевой. И стихи писала «под Цветаеву», не обладая, впрочем, даже толикой таланта кумира.
Кем был отец Марго, история умалчивает. Поэзия, понятное дело, особого дохода не давала, а потому Марина пять дней в неделю с восьми до шести приносила себя в жертву, работая библиотекарем. Марго с молоком матери впитала чувство собственной уникальности и уверенность в том, что мелкие людишки вокруг неё недостойны.
- Я дежурная, - Марго, конечно, не закончила фразу, но слова «и что?» читались между строк достаточно чётко.
- Будь добра, наведи порядок в классе. Надеюсь, тебе помогут те, кто порезвился на перемене.
В голосе Константина Георгиевича не слышалось угрозы. Ребята за несколько месяцев хорошо узнали учителя и понимали, что он не станет наказывать за разбитый случайно цветок. Будь на месте Марго любой другой дежурный, драчуны помогли бы убрать класс. Но Марго слишком достала всех замашками непризнанной звезды, чтобы кто-то поспешил к ней на помощь.
- Я уборщицей не нанималась, - гордо произнесла Марго и отвернулась к окну.
Учитель, секунду помедлив, пошёл по проходу между партами к «камчатке». Там, за шкафами с картами и книгами, стояли ведро со шваброй и веник с совком.
Класс молча наблюдал, как Константин Георгиевич взял веник, совок и, вернувшись к учительскому столу, принялся собирать рассыпавшуюся землю.
Наташа не выдержала первой.
- Не надо, Константин Георгиевич! – её голос звенел почти испуганно. - Я уберу!
Она выхватила у учителя совок и веник. Пашка Соловьев, способный парень и отчаянный заводила всех классных безобразий, тут же материализовался рядом с ведром и шваброй в руках. Через пять минут следы гибели фикуса бесследно исчезли, начался урок истории.
После звонка с урока Наташу на выходе из класса поджидала Марго.
- Марина мне говорила, что в их богоугодном заведении требуется уборщица. Как оказалось, из тебя выйдет прекрасный «мочалок командир». Должность как раз для такой серой мыши, как ты. Вот только очки придется снять, а то их грязная вода может забрызгать.
Позже Наташа сама себе удивлялась: как подобные глупости могли довести её, умную не по годам девочку, до слёз? Но это было позже, а тогда, в тринадцать, осознание глубочайшего несовершенства собственной внешности прекрасно уживалось с чтением серьезных книг и размышлениями о судьбах мира. Оттолкнув ухмыляющуюся Марго, Наташа побежала по коридору, пытаясь скрыть от всех (жаль, от себя не скроешь) обидные, глупые слёзы.
Но убежать не удалось. Её остановили, взяв за плечи, сильные мужские руки. Наташа подняла лицо и, как в тумане (стекла очков забрызгала не гипотетическая грязная вода, а слёзы), увидела серые глаза Константина Георгиевича. Сочувствие, грусть и сила - могла ли она и впрямь разглядеть их или придумала потом? Вряд ли рассмотрела, за один-то миг.
- Не плачь! - в голосе звучала не просьба, не приказ, а что-то иное. Может быть, наказ? Наставление? - Ты не должна плакать. Ты же понимаешь, ты всё понимаешь! Ты знаешь, кто такая Марго. И ты должна знать, кто ты. Ты - умная. Ты сильная.
Он замолчал, то ли подыскивая слова, то ли настраиваясь на волну тринадцатилетней девочки, пусть даже умной и сильной. И настроился, и нашёл слова:
- Ты - красивая! Знаешь, у меня есть дочка, - теперь голос звучал обыденно и тепло, - ей пять лет. И у неё тоже коса. Не такая длинная, как у тебя, конечно. Не коса, а косичка.
Но я надеюсь, что, когда она подрастет, волосы станут длинными и густыми. Как у тебя. И вообще я хотел бы, чтобы моя дочка выросла такой же, как ты.
За апрелем наступил май, потом каникулы. В сентябре в школе появился новый учитель истории. По слухам, Константин Георгиевич уехал из города, поступил в аспирантуру Московского университета.
У его дочки, Каринки, и правда, была косичка. Недлинная, но пышная, с вырывающимися на свободу колечками вьющихся темных волос. А вот Наташа косу отрезала. И очки теперь не носила - заменила на контактные линзы, привезённые тётей из заграничной командировки. К вечеру уставали глаза, а когда под линзу попадала микроскопическая соринка, бывало трудно терпеть боль. Но теперь, без очков, с модной, очень идущей ей стрижкой, Наташа нравилась самой себе.
Константин Георгиевич не сразу узнал её. А узнав, обрадовался. Спрашивал о школе, об одноклассниках и учителях. Рассказывал о Москве. Впрочем, связного разговора почти не получалось - мешала Каринка. Малышке льстило знакомство со «взрослой девочкой», и она забрасывала Наташу потоками вопросов, «важных» сведений и мимолетных наблюдений:
- А мы тут живем на частной квартире. Частная - потому что там в каждой части живут люди. Мы живем в одной комнате, а в другой, с верандой, живет Вовочка, но он маленький, ему всего четыре года, а мне уже шесть, скоро будет семь, следующим летом. А ты где тут живешь? С кем?
- Я живу тоже на частной квартире, вон там, на горе, с тётей и двоюродным братом Юрой.
- А я с мамой и папой. Но мама с нами сегодня не пошла на пляж, она сгорела, представляешь? Не как бумажка или палочка в костре, не бойся. Она сгорела кожей, красная стала, и голова болит. Потому что вчера папа ей говорил не лежать на солнце, а она хотела загореть, как я или папа. Но у неё не получилось, она же не смурная, а мы смурные.
- Может быть, смуглые?
- Ой, да, смуглые. И завтра она с нами не пойдет в горы собирать ежиную вику и кислый зил.
- Кого собирать? – не поняла Наташа.
- Ежевику и кизил, - «перевёл» Константин Георгиевич.
- Мне больше нравится ежиная вика и кислый зил, - заупрямилась Каринка. – А хочешь, пойдем с нами? Ну пожалуйста, пойдем! Втроем веселее!
Тётя отпустила Наташу в горы. Ранним утром они поднялись по тропинке на поляну, поросшую густыми кустами ежевики и невысокими кизиловыми деревцами. Каринку усадили «охранять рюкзаки», а сами принялись собирать сочные ягоды, похожие на перекрашенную в густо-фиолетовый цвет малину. Несмотря на предупреждения Константина Георгиевича, Наташа залезла в душно-душистую ежевичную густоту, почти не чувствуя уколов шипов и не слыша нудного гудения вездесущих комаров.
Когда литровая банка наполнилась «ежиной викой» до самых краев, навалилась усталость, зуд от укусов вдруг стал почти нестерпимым. Наташа выкарабкалась из кустов и подошла к мающейся в одиночестве Каринке.
- Ой, что это с тобой? Папа, папа, Наташа раненая!
Только сейчас Наташа увидела, что натворили шипы ежевики. Из царапин на руках сочилась кровь, футболка в зацепках, а на боку и вовсе дырка.
- Наташа, ну как же так! Неужели ты не чувствовала боли? - Константин Георгиевич, бросив увесистый пакет с собранным кизилом, достал из рюкзака бутылку с водой, чистый носовой платок и принялся смывать с Наташиных плеч и рук кровь.
Наташа не чувствовала боли. Она хотела лишь одного - чтобы солнце над ежевичной поляной не заходило, чтобы смоченный тёплой водой платок холодил кожу, то ли снимая боль, то ли делая её желанной.
Но солнце склонилось к закату, вечер Наташа провела под аккомпанемент тётиных причитаний, а утром на пляже Каринка познакомила её со своей весёлой «сгоревшей» мамой…
- Мам, представь, он, оказывается, родился в нашем захолустье!
Дурацкая привычка у дочки - сообщать вычитанные в интернете новости в форме ребуса.
- Кто он, Ксенька?
- Георгий Волжанин.
Да, безумно жаль. Наташа любила исторические детективы писателя, погибшего несколько дней назад в автомобильной катастрофе. Он не «светился» в прессе, не участвовал в тусовках, почти не давал интервью. Наташа тоже не знала, что Волжанин - их земляк.
- Волжанин - псевдоним. Настоящее имя - Константин Георгиевич Речинов…
Наташа молчала. Сердце болело так, как будто по нему полоснули шипы той, тридцатилетней давности ежевики.
Лишь бы Ксенька ничего не заметила. Ей, пятнадцатилетней, не объяснишь, как больно терять то, чего и быть не могло.
