Текст: Дмитрий Шеваров
Коллаж: ГодЛитературы.РФ
Начало 1980-х, каникулы. Маленький город с лодочной станцией и заброшенными церквушками. Я забрел в библиотеку и, покопавшись в картотечных ящиках, обнаружил сочинения В.С. Соловьева 1909 года издания. Неужели это тот самый философ, заклейменный в учебниках словом "идеалист" и "мистик", таинственный чудак, длинноволосый, как нынешние хиппи?
В алом блеске зари
я тебя узнаю,
Вижу в свете небес
я улыбку твою,
А когда без тебя
суждено умереть,
буду яркой звездой
над тобою гореть.
Владимир Соловьев, лето 1892 г.И вот мне приносят два старинных тома. Заглядываю в первый. "Истина есть сущее всеединое..." И дальше что-то совсем туманное, да еще в старой орфографии. А за открытым высоким окном - июль, велосипеды звенят и за пломбиром очередь.
Я уже хотел вернуть книги, но решил на всякий случай заглянуть и во второй том. "Дорогая Катя! Отвечаю тебе прямо: я люблю тебя, насколько способен любить..."
Катя Романова - 17-летняя кузина Владимира Соловьева, отличавшаяся "жуткой и губительной красотой". Они влюбились друг в друга летом 1871 года. Двадцать лет спустя в автобио-графическом рассказе "На заре туманной юности..." Владимир Сергеевич вспомнит: "Мне было тогда 19 лет, это было в конце мая, я только что перешел на последний курс университета и ехал из Москвы в Харьков, где должен был иметь чрезвычайно важное объяснение с одною своею кузиною..."
Не знаю, сколько часов я просидел над этими письмами, столь непохожими на то, что люди привыкли называть любовной перепиской. Но эта нетривиальность и пленяла. Мне тут же захотелось быть таким же умственно пылким, всезнающим, с такими же мучительными и головокружительными идеалами, к которым я звал бы свою девушку.
"Дорогая моя, радость моя Катя, всю эту ночь хочу посвятить беседе с тобою..."
После курса научного атеизма было радостно найти у Соловьева подтверждение собственным догадкам: "Все великие мыслители были истинно и глубоко верующими... Атеистами были только пустые болтуны". Вообще все, что внушал Владимир Соловьев своей кузине, - все это было так необычно, странно и свежо, и высказано было с таким жаром, что кровь приливала к лицу. Особенно меня воодушевляло то, что Соловьев в ту пору, когда он писал очаровательной кузине, был моим ровесником.
Из письма Владимира Соловьева Екатерине Романовой, 2 августа 1873 года (ровно 140 лет назад): "...С тех пор, как я стал что-нибудь смыслить, я сознавал, что существующий порядок вещей... далеко не таков, каким должен быть... Сознавая необходимость преобразования, я тем самым обязываюсь посвятить всю свою жизнь и все свои силы на то, чтобы это преобразование было действительно совершено. Но самый важный вопрос: где средства!
Есть, правда, люди, которым вопрос этот кажется очень простым и задача легкою... Они думают сделать все дело, выбивая клин клином, т.е. уничтожая насилие насилием же, неправду неправдою, кровь смывая кровью; они хотят возродить человечество убийствами и поджогами... Бог простит им, не ведают бо, что творят.
Я понимаю дело иначе. Я знаю, что всякое преобразование должно делаться изнутри - из ума и сердца человеческого..."
Ясно, что после Соловьева моя жизнь должна была совершенно измениться. Как она изменится - я еще не понимал, но чувствовал твердую решимость кому-то заявить об этом. Время от времени я оглядывался на тенистый читальный зал в поисках той единственной, которая могла бы оценить мою решимость и найденные мной у Соловьева идеалы. Но позади меня сидели только два старичка-краеведа и один замученный аспирант. В который раз я искренне недоумевал: отчего девушки обходят стороной такое укромное, прелестное во всех отношениях место, как библиотека?
Очнулся я только, когда библиотекарь прикрыла окно и сказала, что читальный зал через пять минут закрывается.
Я вышел на улицу. Длинные тени от тополей тянулись через дорогу. Прохлада холодила виски. Я прижимал к груди тетрадку, полную выписок из Соловьева. Последнее, что я успел выписать, было чуть ли не самым ценным: "Что касается моего мнения о способности женщины понимать высшую истину, то без всякого сомнения - вполне способна... Но дело в том, что по своей пассивной природе она не может сама найти эту истину, а должна получить ее от мужчины. Это факт..."
Июльский вечер - лучшая пора для того, чтобы поделиться высшей истиной с какой-нибудь родной душой. Но где она, родная душа?
По улице Герцена девушки спешили на танцы в парк ДК железнодорожников. Им было весело и без высшей истины.
Бедные, они совсем не понимают, в чем их счастье. А счастье вот здесь, в этой тетрадке. Так я убеждал себя, пока шел домой.
Проходя мимо решетки парка, я остановился и долго смотрел на кружащиеся в теплых сумерках пары. Где ты, родная душа?
...Осенью нас отправили на картошку в деревню Подгорную. Мы возвращались с поля в кромешной тьме по размытой дороге. Чтобы не потеряться, надо было все время слышать друг друга, а значит, что-то рассказывать. И вот тут я вспомнил соловьевское суждение о том, что девушки вполне способны понимать высшую истину... Я стал бормотать что-то о трансценден-тальном идеализме, о том, что наступит эра безусловной любви. Однокурсницы, еще на семинарах привыкнув к моей болтовне, дремали на ходу от усталости, а девушки с первого курса слушали меня - так испуганно слушают домашние бред несчастного больного, страдающего от высокой температуры.
Рассказ "На заре туманной юности..." Соловьев завершил решительным объяснением молодых людей. Юноша приглашает девушку идти вместе "по пути самоотрицания воли", на что она отвечает: "Ты слишком умен и идеален для меня... Будем друзьями..." В тот же вечер юноша уезжает из Харькова в вагоне второго класса.
https://godliteratury.ru/gl-projects/moi-lyubimy-poyety
Оригинал статьи: "Российская газета"
