Пушкин в карантине. День девятый. Тайна четвертой строки

Текст: Михаил Визель

Иллюстрация: рукопись стихотворения Пушкина «Дубравы, где в тиши свободы...». Черновой автограф. Картинка с сайта онлайн-читать.рф

9. Три пишем, четыре в уме

4 ноября болдинскому изолянту (Шишков, прости…) доставили письмо от отца. Но радости ему это не доставило. Сергей Львович, даром что остряк и балагур, блестящий галломан с огромной библиотекой, роль которой в образовании Пушкина переоценить невозможно, особым тактом и чуткостью по отношению к старшему сыну никогда не отличался. Достаточно вспомнить вышедший из-за закрытых дверей грандиозный семейный скандал в Михайловском в 1824 году, когда Сергей Львович любезно взял на себя функцию полицейского надзора за сыном (вероятно, так расширительно понимая отцовские обязанности), а потом публично жаловался, что сын хотел его прибить.

На сей раз Сергей Львович без обиняков заявил Александру, что свадьба его расстроена. Мы не знаем, чтó он ответил отцу, скорее всего - ничего, а невесте написал очередное грустное и пространное письмо. С очередным двойным дном.

Н. Н. ГОНЧАРОВОЙ 4 ноября 1830 г. Из Болдина в Москву

перевод с французского

9-го вы еще были в Москве! Об этом пишет мне отец; он пишет мне также, что моя свадьба расстроилась. Не достаточно ли этого, чтобы повеситься? Добавлю еще, что от Лукоянова до Москвы 14 карантинов. Приятно? Теперь расскажу вам одну историю. Один из моих друзей ухаживал за хорошенькой женщиной. Однажды, придя к ней, он видит на столе незнакомый ему альбом — хочет посмотреть его — дама бросается к альбому и вырывает его. Но мы иногда бываем так же любопытны, как и вы, прекрасные дамы. Друг мой пускает в ход все свое красноречие, всю изобретательность своего ума, чтобы заставить ее отдать альбом. Дама твердо стоит на своем; он принужден уступить. Немного времени спустя бедняжка умирает. Друг присутствует на похоронах и приходит утешать несчастного мужа. Они вместе роются в ящиках покойной. Друг мой видит таинственный альбом — хватает его, раскрывает; альбом оказывается весь чистый за исключением одного листа, на котором написаны следующие 4 плохих стиха из «Кавказского пленника»:

He долго женскую любовь

Печалит хладная разлука,

Пройдет любовь, настанет скука

и т.д. ... Теперь поговорим о другом. Этим я хочу сказать: вернемся к делу. Как вам не стыдно было оставаться на Никитской во время эпидемии? Так мог поступать ваш сосед Адриян, который обделывает выгодные дела. Но Наталья Ивановна, но вы! — право, я вас не понимаю. Не знаю, как добраться до вас. Мне кажется, что Вятка еще свободна. В таком случае поеду на Вятку. Между тем пишите мне в <Абрамово для доставления в Болдино> — ваши письма всегда дойдут до меня.

Прощайте, да хранит вас бог. Повергните меня к стопам вашей матушки.

4 ноября.

Поклон всему семейству.

Интересно, что Пушкин вместо приветствия, как и в письме Плетневу 29 сентября, начинает сразу с того, что его больше всего беспокоит: вы еще не уехали! А что до расстроившейся свадьбы… Пушкин рассказывает длинную историю, очевидно, лишь ради того, чтобы «к месту» процитировать четыре «плохих стиха» (пусть нас не смущает это уничижительное самоопределение, mauvais vers: Чарский из «Египетских ночей» тоже называет свое творчество «плохими эпиграммами»). Но цитирует только три. Почему? Чтобы оглушительнее прозвучала в голове четвертая:

Пройдет любовь, настанет скука -

Красавица полюбит вновь.

Такое подчеркивание через умолчание было совершенно естественно для самого Пушкина, который знал наизусть множество своих и чужих стихов. Что, заметим, для любого поэта так же естественно, как для музыканта - абсолютный слух. Катаев в «Алмазном венце» вспоминал, как они ехали с Багрицким из Одессы в Москву: «в течение полутора суток, ни разу не сомкнув глаз, мы читали друг другу свои и чужие стихи, то есть занимались тем, чем привыкли заниматься всегда, и везде, и при любых обстоятельствах». Через полвека после этого деятель ленинградского андеграунда Константин Кузьминский, готовя в США огромную, девятитомную «Антологию новейшей русской поэзии у Голубой Лагуны», половину стихов ленинградской «культуры-2», не имея под рукой письменных источников (которых часто вообще не было), просто записал по памяти. К этой антологии сразу начали выдвигать массу разнообразных претензий - кроме текстологических.

Да что Кузьминский: Захар Прилепин признавался в фейсбуке, что, когда они еще общались с Дмитрием Быковым, тот поразил его тем, что знает больше стихов, чем он сам.

Что же говорить о Пушкине. У него профессиональная память на стихи, как и все остальные профессиональные качества поэта, была развита до степени гениальности. И не только память: Жуковский просил Пушкина в компаниях читать вслух его стихи и внимательно слушал, где Пушкин запинался, не сразу вспоминая слово - после чего дома изменял строку. Справедливо полагая, что раз слово вылетело у Пушкина из головы, значит, это неправильное слово.

Неудивительно, что, пиша Плетневу, Пушкин мог процитировать одну строку, рассчитывая, что у адресата в голове выщелкнется вся строфа. Удивительно, что он ждал того же от 18-летней Наташи. Которая к тому же, как ему было известно, росла отнюдь не как Татьяна Ларина, самостоятельно роясь в библиотеке, а под присмотром очень строгой маменьки.

Возможно, впрочем, он еще просто не отдавал отчет, до какой степени строгой. Лишь потом стало известно то, о чем пишет в своей книге «Пушкин в жизни» Вересаев: «По рассказу Ольги Сергеевны (сестры Пушкина), родители невесты дали всем своим детям прекрасное домашнее образование, а главное, воспитывали их в страхе божием, причем держали трех дочерей непомерно строго <…> Чтение книг с мало-мальски романическим пошибом исключалось из воспитательной программы, а потому и удивляться нечего, что большая часть произведений Пушкина, сделавшихся в то время достоянием всей России, оставались для его суженой неизвестными».

Адрияна она, вероятно, знала: реальный гробовщик действительно жил прямо напротив их дома, так что она не могла не видеть, какие именно дела он «выгодно обделывает». Но, разумеется, не знала, как никто еще не знал, что ее жених уже обеспечил ее соседу бессмертие, сделав героем своей повести.

Но если Пушкин действительно не просто завуалированно выражал свой страх: «Ты не передумала?», но и ненавязчиво напоминал: «вообще-то я знаменитейший поэт России…» - то приходится признать, что в обоих случаях его расчёты не оправдались. Наташа просто не знала «Кавказского пленника»…

В отличие от другой барышни, Екатерины Ушаковой (1809—1872), за которой Пушкин начал ухаживать чуть раньше, чем за Гончаровой, - в 1827 году. Образованная барышня из культурной семьи, где все пели, музицировали и принимали артистических гостей, в полной мере понимала, с кем она «дружески» перешучивается и кого беспрестанно «дружески» подначивает. На что Пушкин отвечал в тон. Записывая ей в альбом:

В отдалении от вас

С вами буду неразлучен,

Томных уст и томных глаз

Буду памятью размучен;

Изнывая в тишине,

Не хочу я быть утешен, —

Вы ж вздохнете ль обо мне,

Если буду я повешен?

Можно ли такое стихотворение считать лирическим? А рисунок, резко очертивший профиль миловидной блондинки - сделанным любящей рукой?

«В доме Ушаковых все напоминает о Пушкине: на столе найдете его сочинения, между нотами - «Черную шаль» и «Цыганскую песню», на фортепиано - его «Талисман», в альбоме - его картины, стихи и карикатуры, а на языке беспрестанно вертится имя Пушкина», - приводит Вересаев в книге «Спутники Пушкина» дневник неназванной им «московской девицы» (возможно, в год публикации книги дети этой девицы были еще живы и не хотели огласки, потому что год этот - 1937-й). А потом добавляет уже от себя:

Когда Екатерина Николаевна умирала, то приказала дочери подать шкатулку с письмами Пушкина и сожгла их. Дочь просила не жечь. Она ответила:

— Мы любили друг друга горячо, это была наша сердечная тайна; пусть она и умрет с нами.

Утраченные альбомы и письма во многом уяснили бы и уточнили наши сведения об отношениях, бывших между Пушкиным и Ушаковой. Здесь утрата особенно горька, хочется как можно больше знать об этой девушке, не только любившей Пушкина, но и умевшей его ценить. Не перейди ей дорогу пустенькая красавица Гончарова, втянувшая Пушкина в придворный плен, исковеркавшая всю его жизнь и подведшая под пистолет Дантеса, - подругой жизни Пушкина, возможно, оказалась бы Ушакова, и она сберегла бы нам Пушкина еще на многие годы.

Как мы видим, понимать, что Йоко развалила «Битлз», начали задолго до появления «Битлз». Как, впрочем, и понимать смехотворность такого подхода. Как заметил Пастернак, едва ли не прямо отвечая Вересаеву: «Бедный Пушкин! - Ему следовало бы жениться на Щеголеве (известный пушкинист) и позднейшем пушкиноведении, и всё было бы в порядке. Он дожил бы до наших дней, присочинил бы несколько продолжений к „Онегину“ и написал бы пять „Полтав“ вместо одной. А мне всегда казалось, что я перестал бы понимать Пушкина, если бы он нуждался в нашем понимании больше, чем в Наталии Николаевне».