Интервью: Анна Матвеева
Фото из архива А. Щербакова
В прошлом году свет увидел трёхтомник Галины Щербаковой – замечательной писательницы, судьба которой в литературе сложилась не так, как должна была бы. Автор повести «Роман и Юлька», по которой был снятый культовый советский фильм «Вам и не снилось» (1981), в поздние годы жизни оказалась не то чтобы забыта, но явно не получала того признания, которого, безусловно, заслуживала. Щербаковой не стало в 2010 году, ее последний роман «Лорка» так и остался неоконченным. Мы поговорили с Александром Сергеевичем Щербаковым, мужем Галины Николаевны, о трехтомном «Избранном» писательницы, о том, как она воспринимала действительность последних лет, и о многом другом.
Трехтомник Галины Щербаковой был выпущен, насколько я поняла, за свой счет – то есть за ваш счет. Неужели ни одно издательство не заинтересовалось?
Александр Щербаков: Да кто их знает? Может быть, и заинтересовались бы…
У этого вопроса есть предыстория.
Я был собкором «Комсомолки» и в конце 1967 года был переведен на Этаж (легендарный «Шестой этаж» «Комсомольской правды»). В июне 1968-го перевез в Москву из Волгограда семью – с двумя детьми. Я нырнул в море столичной журналистики довольно непринужденно, а вот Гале эта среда показалась недружелюбной, что ли (до этого она была редактором областной молодежной газеты)… И я, глядя на ее страдания, как-то в 1970-м сказал: «Все, завтра ты в свою паршивую редакцию уже не пойдешь. Хочешь быть писателем – пиши». (Надо сказать, что на самом деле редакция паршивой не была. Но жизнь подсказала подходящее к обстоятельствам слово.) А первые Галины писательские пробы были для меня свидетельством ее литературной одаренности.
Так вот, с той исторической фразы начался тяжелый период нашей жизни.
Вот признание Галины: «Я абсолютная бездарь, когда дело касается проталкивания, устройства дел. Свои вещи я укладываю на самоходную тележку, прикалываю листочек с домашним телефоном и коротенько: «Понравится, устроит, позвоните. С уважением. До свидания». А писателю, как выяснилось, надо уметь не только писать, но и бороться за написанное. Создавать себе «паблисити», рекламу. Я понимаю, что врежу себе своим неумением, но дала зарок: не умею, так не умею. Иначе больше шансов оконфузиться, чем научиться».
И я должен признаться, в этом ее неумении повинен в большой степени я.
Девять лет мы почти каждую неделю отправляли с почты большие конверты с рукописями по адресам журналов и издательств.
И с такой же регулярностью получали их обратно – с приписками: не годится, не подошло. И столько же раз я повторял одно и то же: «Их дело – печатать или не печатать. Твое дело – каждый день писать. А когда случится прорыв, вот увидишь, все пойдет само собой».
И надо же, так и случилось!
Сейчас-то я, как человек трезвый и умудренный, понимаю, что объективно шанс такого исхода был очень невелик. Но действительность такова: за всю писательскую жизнь Щербаковой не было ни одной какой-либо просьбы, ходатайства или хотя бы дружеского телефонного звонка по поводу ее сочинений. Как это в классике: «Сами предложат и сами всё дадут». И я, можно сказать, развращенный таким течением событий, так и не обрел нужных качеств для продвижения «своих» интересов. Не умею, так не умею. На девятом десятке лет учиться поздно.
После ухода Галины я написал мемуарную книгу, вышедшую под названием «Шелопут и Королева». И послал ее по одному имевшемуся у меня издательскому адресу – Юлии Качалкиной, редактору книг Галины в ЭКСМО. Она ответила исключительно доброжелательно. «Мне понравилась книга – и в целом, и в частностях». Это было в начале 2014 года. Книга была подписана к печати в конце 2015 года, а поступила в продажу в начале 2016-го. Если при столь благоприятном начальном отношении срок оказался двухлетним, то можно ли было ожидать быстрого выпуска такого объемного издания, как трехтомник? Вряд ли. А мне уже дорого время – чтобы успеть как бы «отформатировать» творчество Галины в книгах, в своем составе отражающих мое понимание этого творчества.
А по какому принципу вы отбирали тексты для трехтомника? Что не вошло и почему?
Александр Щербаков: Еще при жизни Галины мою голову сверлило одно грустное наблюдение: при немалом количестве издаваемых ее книг большинство читателей, как ни парадоксально, по-настоящему плохо представляют, что это за писатель.
Щербакову привыкли воспринимать главным образом как пишущую о любви.
У нее действительно, как я осознаю, было такое понятие: без любви, или без поиска ее мы, люди, мало чего стоим. Но на протяжении всей жизни ее не отпускала тема изживания в «простом советском человеке» человечности и достоинства. Из поколения в поколение эти качества выдавливались, выкорчевывались из душ идеологией большевизма и практикой советчины, при которой человек, по определению писательницы, «изначально определен как распоследняя мелочь». Этот мотив в ее сочинениях звучит не только как трагедия физического уничтожения людей, но и как драма катастрофического нравственного умаления народа. Я приблизительно, по памяти, прикинул, во скольких ее сочинениях ярко высвечена эта тема. Получается вокруг тридцати. Тридцать сюжетов за 30 лет! Значит, она жила неотрывно от этой для нее нескончаемой трагедии своих соотчичей.
И первый том «Избранного» составляют три романа этой тематики. Второй том – «мир маленького человека». Который, по утверждению литературного критика Алёны Бондаревой, писательницей «прорисован до последней линии». Не случайно в нем – весь сборник рассказов «Яшкины дети». Ну, а третий том – это как раз женщина и любовь как альфа и омега существования человека.
Что не вошло в издание? Вопрос не совсем точный. Ведь написано-то много. И уместнее спросить: что вошло в книги? Ответ один – то, что всего более соответствует вкусу составителя, то есть - моему вкусу.
Вот еще и поэтому мне не хотелось быть зависимым от мнений редакторов.
Недавно появился еще и четвертый том, расскажите о нем подробнее. Где можно найти всю серию?
Александр Щербаков: Четвертый (дополнительный) том составлен из текстов nonfiction. Он завершается послесловием Игоря Дуэля, известного публициста, автора многих книг документально-художественной прозы. Тот утверждает, что
Галина Щербакова предстает перед нами «публицистом редкой глубины и смелости.
Значение ее работ этого жанра оказывается, пожалуй, сегодня более важным для понимания процессов, происходящих в России, чем ее проза».
Все эти книги можно купить в интернете, в магазине «Лабиринт».
Опус магнум Щербаковой, по вашему мнению?
Александр Щербаков: В 2008 году Галина сказала в журнальном интервью: «Я сейчас сдала в издательство книгу «Яшкины дети», и мне кажется, что в ней высказалась по максимуму».
По максимуму чего? Своего разумения об отечестве, выраженного в галерее портретов и ситуаций из двадцати рассказов. Щербакова проявила некое литературное хулиганство, обозначив их названиями самых популярных прозаических произведений Чехова.
Замысел прозрачен: противопоставить время Антона Павловича с его сравнительно вегетарианскими нравами нашей действительности, совсем недалеко ушедшей от предшественника – «века-волкодава». Причем половина «проекта» уже выполнена, и кем – самым лучшим мастером русского рассказа.
Я считаю: эксперимент удался.
Любовь Галины Николаевны к Чехову очевидна и доказана. А не было ли у нее желания «пересказать» цикл какого-то другого классика?
Александр Щербаков: Относительно цикла, пожалуй, не было. А вот повесть «Митина любовь» ничтоже сумняшеся написала. За что и схлопотала ататашки от строгих ревнителей классики.
Может быть, я ошибаюсь, но шумный успех «Вам и не снилось» сыграл с Галиной Щербаковой дурную шутку. Многие даже сейчас уверены в том, что это «женская проза», хотя ни один рассказ, ни одна повесть в трехтомнике под это определение не подходят. Даже наоборот. Что вы об этом думаете?
Александр Щербаков: А давайте еще раз обратимся к высказываниям самой Щербаковой.
«…я нередко чувствую себя матерью многих сыновей, один из которых стал знаменитым футболистом. Ей дороги и все остальные сыновья, она уверена, что они ни-чуть не хуже прославленного мастера полузащиты, но все вокруг, завидя ее, почтительно шепчут: «Вы знаете, кто это? Мать такого-то...» Это обидно...» Или вот другая цитата:
«…Я приходила на читательскую конференцию, когда были заполнены огромные залы, там сидели дети – и все про «Вам и не снилось»…
А у меня был насыщенный, счастливый период, я много писала. И никак не могла понять… Эта повесть до того, как была опубликована, три года лежала в журнале. Я выросла из нее, она была мне неинтересной, и – вдруг…», «…на мне словно поставили тавро, вот взяли и припечатали. А мне кажется, что я совсем другая».
В поздние годы Щербакову не слишком-то баловали вниманием критики и рецензенты. Читателей тоже поубавилось. Было, думаю, нелегко. Как Галина воспринимала это?
Александр Щербаков: С холодным спокойствием. Но это не ее природное свойство, ее натура скорее излишне обидчива, а результат самовоспитания, начавшегося еще со времен «Вам и не снилось». Надо же, повесть напечатали в то же время, когда гнобили милых авторов «Метрополя». «А прогрессивные, высоколобые критики тоже ставили меня на место, возмущались: как же так, приличных людей наказывают, притесняют — шел 1979 год, знаменитая кампания по шельмованию «метропольцев», — а тут посмела вспухнуть какая-то Щербакова, которую все почему-то читают, хотя никакого права на это она не имеет». Вот как об этом вспоминает литературовед и критик Андрей Немзер:
«Повесть яростно клеймила пресса, на правильно организованных встречах с читателями прелестные девушки объясняли автору, что у молодежи все совсем не так (а за порогом говорили, как повесть им понравилась), чуждые официозу серьезные критики брезгливо отворачивались от сентиментальной сказочки с оживляжем, недоумевая, почему такую ерунду читает вся страна. Отлично помню, как удивился, узнав, что повесть не прошла мимо моих друзей, а они – что и я к «Вам и не снилось» приобщился. (Круг мой тогдашний – гуманитарии, старшекурсники и аспиранты, то есть снобы самой высшей марки. Потому рожи мы, конечно, корчили, но ведь читали...)»
Прошло еще без малого сорок лет, и знаток «действительно самой высшей марки» Дмитрий Быков сказал:
«В известном смысле эта повесть предваряла собою взрыв перестройки,
потому что всегда во время оттепели в русской литературе поднимается вопрос - не скажу пошло «о возрасте согласия», но о возрасте, когда можно, вопрос о детской и подростковой любви… Эта повесть, безусловно, сыграла некоторую роль спускового крючка, потому что именно с «Вам и не снилось» началась молодежная активность, программы «Спорклуб» и «12 этаж», фильм Быкова «Чучело». Именно с этого момента начался активный разговор о том, какая молодежь вырастет».
Обращались ли к вам с предложением снять новую версию «Романа и Юльки»? Современные «Вам и не снилось»?
Александр Щербаков: Неоднократно. Но до дела так ни разу не дошло. Есть даже сценарий, одобренный Галиной.
Новый сценарий? Чем он отличается от первого?
Александр Щербаков: Во-первых, история погружена во внешнюю московскую действительность начала XXI века – бытовую, музыкальную, разговорную и так далее. Соответственно, мальчики и девочки тоже иные. Ромка, например, руфер, любитель гулять по крышам (так он борется со страхом высоты). Естественно, и первый поцелуй влюбленных случается именно на крыше высотки. Свойствен сценарию и некоторый иронический прищур. Вот, скажем, ключевая сцена.
«Только придя к Юле и увидев все эти приготовления, Рома понял, что должно произойти. Все-таки мужики – толстокожие носороги, даже лучшие из них.
…Рома снял ботинки, а носок – дырявый. Тоже нашелся герой-любовник.
…Рома и Юля сидят на кровати. Юля в красивой рубашке, свечи горят, постель разобрана. Но оба сидят и страстью не пылают. И музыка Далида-Гейнсбур не помогает. Рома предлагает пойти пожрать. И очень даже весело они поели, и ром-колу выпили, и завалились на диван смотреть «Мост Ватерлоо». И забыли, зачем собрались.
…И только когда Юля заметила, наконец, дырку на Ромкином носке, когда потребовала, чтобы он его снял, когда, сосредоточенно сопя, начала эту дырку зашивать, когда Рома увидел близко-близко завитки ее волос на шее и на висках, когда… Ну, в общем, когда пришло время, тогда все и случилось так, как должно было быть – больно, нежно и удивительно».
У Галины была привычка обсуждать с вами свою работу? Она советовалась, показывала рукописи?
Александр Щербаков: Опять же «спросим» у нее самой. «Замечания по тексту я принимала только от мужа, я давно знаю, что он лучше меня понимает мои «закидоны» и сумеет поймать меня в каком-нибудь совсем уж завиральном полете слов и мыслей». А вот из моего мемуара: «Галина действительно никогда не оставляла мои мнения незамеченными. Можно сказать так: в порядке предложения («это уж ваше, писательское дело»), но в то же время четко я высказывал свои замечания, сомнения, а Галя исключительно легко их принимала. «Пометь там карандашиком, я потом поправлю», – говорила она, разгадывая очередной кроссворд или замерев над тайнами, изобретенными самой любимой ее детективщицей Элизабет Джордж. Не было ни разу такого, чтобы она как автор обижалась. Я не был оценщиком, а просто первым читателем, который, по моему разумению, очень нужен всякому пишущему».
Как вы реагировали, когда вдруг встречали «себя» или близких людей в текстах жены?
Александр Щербаков: Никак. Впрочем, она никого не копировала. (Кроме сочинений, которые впрямую указывали на прототип, например, «Бабушка и Сталин». Бабушка там абсолютно конкретна.) Так, кое-что, в легкую – манера держаться или говорить. В основном все образы как-то сами достраивались в ее голове.
Почему человека так быстро и несправедливо забывают после смерти? Даже самого талантливого человека… Перестает мелькать и забывается, - так, что ли?
Александр Щербаков: Не знаю. Надо подумать и еще понаблюдать.
Что касается писательства, то, возможно, и прав уже упоминавшийся мной И. Дуэль: «Писательскую судьбу невозможно предугадать. Хоть и грустно это, но так уж устроена жизнь:
большинство имен литераторов, даже те, что громко звучали десятилетиями, с уходом их носителей в мир иной быстро выветриваются из неблагодарной людской памяти.
Потому тем из сочинителей, у кого хотя бы одна книга остается незабытой, выпала завидная судьба».
