Текст: Андрей Мягков
Обложка и фрагмент книги предоставлены издательством
В августе в издательстве «Альпина Паблишер» выходит любопытная — а иначе стали бы мы о ней рассказывать — книга о минимализме. Написал ее американский искусствовед и культурный обозреватель Кайл Чайка, и пока мы думаем, склоняется эта фамилия по-русски или нет, Кайл предлагает задуматься, почему меньше — это иногда больше.
Ключевое слово здесь — иногда. Книга далека от универсальных чек-листов по обустройству жизни: как избавиться от эмоционального груза и куда поставить столик из Икеи, чтобы стать счастливым, никто так и не расскажет. Но и академическим исследованием «В поисках минимализма» можно назвать с определенной натяжкой — это именно что поиск, личная культурологическая одиссея автора; теоретические выкладки здесь обычно пропускаются через личный опыт Кайла или опыт его героев, адептов минимализма, с которыми он встречался, пока работал над книгой. Сам автор, кстати, не спешит записывать себя в минималисты, хотя и разделяет многие принципы, которые связывают с этим словом — ведь дьявол всегда кроется в деталях, а ради чего еще писать о минимализме целую книгу, как не ради них.
Собственно, Чайка уже на первых страницах дает понять, сколько всего понапихано в "минимализм" — этим понятием оперируют и в рамках материальной культуры, и в эстетической области, и в искусстве, и в философии — да чуть ли не во всех сферах человеческой жизни. В каждом случае, понятно, есть те самые детали, в которых хорошо бы разобраться — но есть и некие общие элементы, пронизывающие нашу культуру с самых древних времен: ниточка ведет аж к Зенону, жившему в III веке до нашей эры. Автор хватается за эту ниточку, использует ее как путеводную и по пути выделяет четыре универсальные характеристики минимализма: простоту, пустоту, тишину и тени. Звучит путано, но для того Кайл и написал без малого 300 страниц: "Эти четыре аспекта минимализма могут научить нас совершенно неожиданным вещам. Каждая из четырех глав состоит из восьми небольших разделов, посвященных конкретным людям, идеям или произведениям искусства, картинам, симфониям, зданиям, книгам. Я вижу структуру этой книги как решетку или как пространство, по которому можно бродить».
Предлагаем вам побродить по улочкам фрагмента о неприметном городе Киото и японском писателе Дзюнъитиро Танидзаки, находившемся в особых отношениях с тенью.
В поисках минимализма: Стремление к меньшему в живописи, архитектуре и музыке / Кайл Чайка ; Пер. с англ. Т. Эйдельман. — М. : Альпина Паблишер, 2020
IV-4 (фрагмент)
…Киото — город фасадов, особенно в районе Гион, который расположен к юго-востоку от древнего императорского дворца эпохи Хэйан, что стоит на другом берегу реки Камо. Даже если вы способны прочесть указатели на улицах, то все равно вряд ли сможете понять, что находится в том или ином здании и что там происходит внутри: фасады старинных купеческих особняков закрыты вертикальными деревянными планками, словно ставнями. Занавески скрывают находящиеся за ними двери, а длинные коридоры ведут к еще более далеким дверям. Зеркальные окна не позволяют оценить, насколько популярен тот или иной ресторан или бар, в лучшем случае можно заглянуть в щелочку между планками. Перед тем, как принять решение, заходить в ресторан или нет, приходится вставать у двери и прислушиваться к звукам голосов или звону посуды.
В повсеместной скрытности проявляется отстраненность — важнейшая часть здешнего мировоззрения. Местные жители, наследники многовековой традиции утонченного вкуса, чья этика зафиксирована в книгах Мурасаки и Сёнагон, стараются сохранять культурный микроклимат города для себя и будущих поколений. В архитектуре также проявляется двойственность. Фасады домов просты до агрессивности, как будто их создатели хотели таким образом оттолкнуть чужеземцев (а на самом деле только возбудили наше любопытство). Но когда ты проникаешь внутрь, то оказываешься в куда более интимных и приветливых интерьерах, чем в анонимном Токио с его разросшимися метастазами урбанизма. Все здесь напоминало мне понятие древней китайской эстетики — «неприметность»: именно так можно перевести термин han, который использовал французский философ Франсуа Жюльен в своем эссе «Похвала неприметности». Неприметность предполагает отсутствие каких-либо выдающихся качеств у человека или предмета, а также бесстрастность в живописи, поэзии и поведении. Тот, кто не демонстрирует другим особенности своей личности, ценится выше, чем постоянно болтающий очаровательный человек. Лучше быть скучным, чем вульгарным или банальным.
Хозяйкой моей гостиницы была энергичная пожилая женщина по имени Рико. Уже 10 лет она арендовала старинный дом, оборудовав там современные душевые и туалеты для гостей, но сохранив прелестную атмосферу нежного увядания. Она была не из Киото, а с острова Кюсю, из той части Японии, где климат напоминает средиземноморский, а люди славятся своей теплотой и буйным характером. Рико вскипятила чайник на милой газовой плитке, установленной в маленьком холле гостиницы, и, угощая меня чаем, жаловалась, насколько же трудно подружиться с жителями Киото. По ее словам, «здесь тебя только через пять лет пригласят зайти через главные ворота, а попасть внутрь можно только через десять лет». Если вам предлагают чай и рис — значит пора уходить.
В первое время Рико постоянно предъявляли претензии за то, что она недостаточно быстро сметала листья с дороги. Она делала это во второй половине дня, а все ее соседи — утром. Ей пришлось сдержать свое раздражение и начать поступать как все остальные. «Sumimasen, sumimasen!» («Извините, пожалуйста! Не обращайте на меня внимания! Простите!») — кротко частила она, изображая, как следует подметать листья. Конечно, в Киото красиво: здесь старинные храмы, цветет сакура, а осенью окружающие город холмы становятся оранжевыми. Но почему же все местные жители ведут себя так претенциозно?
Я выбрал в гостинице самую просторную комнату с небольшой верандой, выходившей на крошечный сад в японском стиле, расположенный за домом. Около полудня сюда проникали солнечные лучи, уже успевшие осветить соседние дома. Комната и сад перетекали друг в друга, их разделяли только раздвижные окна и двери, состоявшие из слоя рисовой бумаги и слоя плексигласа, необходимого для защиты от холода. По утрам, лежа на полу на футоне, я рассматривал тени растений, падавшие на разграфленную бумагу. (У японцев даже есть слово komorebi для описания пятен света, проникающих сквозь листья.)
В моей комнате царил полумрак. Монохромные стены песочного цвета придавали каждому углу таинственный вид. В углублении комнаты располагался токонома — маленький альков. Они стали появляться в японских домах в XVI веке как место для произведений искусства: цветочной композиции, одинокой гравюры, картины или каллиграфической надписи — это своеобразная мини-галерея. (Во время чайной церемонии важных гостей сажают спиной к токонома, чтобы никто не подумал, будто хозяин хвастается.) В моей комнате в токонома находился длинный свиток, на котором размытой тушью был изображен монах, а на полу стояла высокая фарфоровая ваза с одним розовым цветком и несколькими листьями. Больше не было ничего — ни произведений салонного искусства, ни набора сувениров. Предметы в токонома обрамлены пустым пространством, и их присутствие особенно остро ощущается из-за окружающего их словно белая бумага отсутствия.
В результате красота создается через отрицание. «Если бы не тени, то не было бы красоты», — утверждал в 1933 году писатель Дзюнъитиро Танидзаки в своем эссе «Похвала тени» (In Praise of Shadows). В то время он жил в Киото и писал за низким столиком, похожим на тот, что стоял в моей комнате, и поглядывал при этом через раздвинутые двери в сад. «Мы находим красоту не в вещах, а в узорах теней, света и тьмы».
Танидзаки был признанным законодателем вкусов. Он писал короткие риффы культурных комментариев или же работал над одним из своих многочисленных романов. А еще он несколько десятилетий трудился над переводом «Истории Гэндзи» на современный язык в ностальгической попытке сохранить присущее этой книге ощущение стиля. Танидзаки родился в Токио в купеческой семье в 1886 году, к 1909 году прославился своими рассказами в стиле нуар и стал ярким представителем нарождавшегося класса образованных людей начала ХХ века. Он был эрудитом, светским человеком и большим сладострастником, дружил с западными экспатами, научился танцевать бальные танцы и писал романы о бисексуальных любовных четырехугольниках. Героинями его книг были молодые женщины, подражавшие старлеткам, которых они видели в только что появившихся в Японии голливудских фильмах. Произведения Танидзаки менялись вместе с японской идентичностью.
В характерном для него ироничном стиле он восхвалял исключительность японской эстетики отсутствия. «Похвала тени», как и «Записки у изголовья», с виду — произвольное собрание наблюдений, но на самом деле они представляют собой нечто более глубокое. Начинается эссе с рассказа о том, как Танидзаки пытается спроектировать для себя дом. Он хотел, чтобы там были новые, удобные для жизни западные достижения техники, но при этом сохранился японский культ нежности и тени, поэтому автор «пытался каким-то образом гармонично вписать электрические провода, газовые трубы и водопровод в строгие интерьеры японских комнат». Он писал, что отопление, электрические лампочки и фарфоровые унитазы полезны, но при этом уродливы и разрушают красоту старых деревянных стен и пламени свечей.
Принятие строгости и неопределенности, восприятие несовершенного как совершенства было для Танидзаки своеобразным способом существования в мире. К этому надо добавить еще критику индустриализации, начинавшейся глобализации и капиталистической страсти к наживе. «Прогрессивный западный человек всегда добивается улучшения своей жизни, — писал Танидзаки. — Он постоянно ищет более яркий свет и прилагает огромные усилия для того, чтобы уничтожить даже малюсенькую тень». Это был образ, который в наши дни воплотился в реальность буквально. Проведенное в 2016 году исследование установило, что 99% жителей США и Европы круглосуточно находятся в освещенном пространстве. Это порождает у них тревожность и замедляет выделение мелатонина. Что касается ночных животных, то постоянное освещение полностью сбивает их с толку, а в прибрежных районах усиливается рост морских водорослей.
Для Танидзаки этот ужасный свет — воплощение жадности, а тень — символ удовлетворения, получаемого от неопределенности: ведь тень приглушает чувства и затормаживает восприятие. Танидзаки призывает нас ценить то, что есть, и позволять своему зрению реагировать на волны разной длины. Ему не нравятся чистые, оголенные комнаты или стеклянные окна во всю стену. Он любит интерьеры старых домов, непрозрачность супа мисо, разлитого в отсвечивающие темным лаковым блеском чаши, зеленые губы классической гейши из Киото, чьи раскрашенные черной краской зубы он называл «эльфийскими огоньками». Ему нравилось следить за тем, как одинокое пламя свечи в комнате старинного особняка с высокими потолками отбрасывает тень ни на что не похожего оттенка — «величественную, интенсивную, монолитную», а сгустившаяся вокруг тьма «чревата крошечными частичками, подобными пеплу, и каждая частичка сверкает всеми цветами радуги».
Темнота, с его точки зрения, заслуживала поэтических описаний ничуть не меньше, чем солнечный свет. Танидзаки поймал себя на том, что грезит наяву, пытаясь понять, куда делось это зыбкое царство при столкновении с неоновым пейзажем. Он передавал свои ощущения от тени, сохраняя таким образом свой особый взгляд на мир: «Я пишу все это, так как полагаю, что где-то, может быть, в литературе или искусстве, все еще существует место, где все это можно спасти. Я бы сохранил уходящий мир теней по крайней мере для литературы. В особняке под названием “Литература” я бы сделал уходящие в глубину дома карнизы и темные стены, я бы снова вернул в тень те вещи, которые слишком ясно выделяются сегодня на переднем плане, я бы сорвал все ненужные украшения».
Танидзаки был спокойным нонконформистом. Он напоминает нам, что наши вкусы созданы историей и политикой, но ничто не мешает отказаться от них: стоит лишь захотеть переместиться в иное пространство — в его «мир тени». Те проблемы, которые он отметил 100 лет назад, сегодня только обострились, и неудивительно, что мысли Танидзаки давно вышли за пределы его времени и места. «Похвала тени» была впервые опубликована в США в 1977 году маленьким издательством под названием Leete’s Island Books в Мэйне. На обложку книги была помещена строгая черно-белая фотография двери, покрытой расчерченной рисовой бумагой. За прошедшие десятилетия эту книгу перепечатывали десятки раз, было продано более 100 000 ее экземпляров, а обложка остается прежней, словно мем, свидетельствующий о несогласии с современным миром.
Я с удивлением обнаружил винтажную копию «Похвалы тени» в Марфе, на одной из геометрических деревянных полок личной библиотеки Дональда Джадда. Он поставил ее на место, выделенное для важных книг. «Похвала тени» была в такой же обложке, что и экземпляры, которые я покупал и дарил друзьям, и выступала здесь как арт-объект. И тут я понял: Джадда завораживал любой человек, воспринимавший мир через эстетическое чувство, как бы нелогично оно ни выглядело. В своем собственном творчестве Джадд тоже поддавался неясности и предлагал зрителям совсем не то, что они ожидали. Стремление к противоположному породило минимализм в не меньшей степени, чем строгость изображений.
Я позвонил Питеру Нилу, основателю издательства Leete’s Island, и спросил, почему он выбрал для публикации столь эзотеричный текст и каким образом книга стала настолько популярной. Нил какое-то время жил в Токио, но, когда переводчик показал ему эссе Танидзаки, его взгляд на мир полностью изменился. По его мнению, читая эту книгу, «ты по сути дела очищаешь свой разум, попадаешь в место между светом и тьмой, между шумом и тишиной, и тут тебя озаряет откровение».
«Похвала тени» — это очки, которые дают возможность видеть в темноте. Прочитав всего несколько десятков страниц, ты будто надеваешь эти очки, начинаешь замечать то, на что обращал внимание Танидзаки, и внимательнее присматриваешься к углам и закрытым комнатам.
Неприметность в позитивном, китайском понимании этого слова, а также легкая отстраненность письма позволяют читателю осознать тонкие истины. Можно одновременно желать чего-то и понимать, что в этом нет ничего хорошего для тебя. Можно ошибочно принимать ясность за истину, хотя неясность бывает более точной. И самое главное: мир теней не принимает абсолютных истин, в нем не существует одного правильного взгляда или способа существования.
Танидзаки не хотел, чтобы его считали экстремистом, и поэтому признавал, что современность будет двигаться вперед без оглядки на его романы, он насмехался над собственным вкусом. Ничто не бывает настолько совершенным, как это показано в его книгах. Он постоянно экспериментировал с различным жильем и сменил за свою жизнь более 30 домов. Его вдова Мацуко Морита однажды вспоминала об архитекторе, с которым Танидзаки обсуждал очередной новый дом. Архитектор сказал, что он прочитал «Похвалу тени» и поэтому точно знает: именно такой дом нужен Танидзаки. «Нет, — ответил писатель, — я бы никогда не смог жить там».
