САЙТ ГОДЛИТЕРАТУРЫ.РФ ФУНКЦИОНИРУЕТ ПРИ ФИНАНСОВОЙ ПОДДЕРЖКЕ МИНИСТЕРСТВА ЦИФРОВОГО РАЗВИТИЯ.

Как зимуют в Антарктиде

Рассказ российского штурмана, оказавшегося на запертом во льдах немецком судне

Андрей Островский / dvvedomosti.com
Андрей Островский / dvvedomosti.com

Судоходных компаний, способных доставлять грузы в Арктику и Антарктиду, немногим больше, чем компаний, способных доставлять грузы на околоземную орбиту. Потому что для этого требуются совершенно особые навыки - навыки ледового плавания. И готовность к любым непредвиденным ситуациям. Моряки oтметившего 140-летие Дальневосточного морского пароходства, из их числа. О них – книга владивостокского журналиста Андрея Островского, из которой мы приводим законченный вставной рассказ.

Андрей Островский «Сто дней Антарктиды. Хроника одного рейса»

Владивосток: Транспортная группа FESCO, 2020

«Василий Головнин» каким-то чудом и с помощью мощного южного атлантического шторма вырвался из ледового плена.

Но так бывает не всегда. Не надо вспоминать о Нансене и его знаменитом «Фраме» — даже в новейшей истории бывают ситуации, когда суда, попавшие в ледовую ловушку, остаются зимовать среди льдов. К слову, пару лет назад такая история приключилась у нас, в Восточном секторе Арктики, когда пара судов из западных российских бассейнов не успели вовремя уйти и остались зимовать во льду недалеко от Певека. Судовладельцы сочли, что пароходам и людям ничего не угрожает, а фрахт атомного ледокола (другой там зимой не справится) будет стоить бешеных денег. С другой стороны — а что бы, собственно, недалеко от Певека и не перезимовать

Другое дело — Антарктида. Помощи здесь особо ждать неоткуда, а если она и придёт, то не факт, что радикально поможет. В новейшей истории были случаи, когда суда оставались на зимовку в Южном океане.

Об одном из таких случаев рассказал Александр Лизунов, бывший штурман Дальневосточного морского пароходства, ныне работающий во Владивостоке в сфере, не связанной с мореплаванием.

Даже удивительно, как его история, связанные с ней перипетии перекликаются с теми сложностями, с которыми столкнулся в своем рейсе «Василий Головнин».

Сам я приморский, из Ольги, ДВВИМУ окончил в 1995 году и сразу пришёл работать в пароходство, первый пароход мой был «Новиков-Прибой». Потом начал работать через «Фесконтракт», сразу попал к немцам в «Эгон Ольдендорф», насколько я знаю, сейчас это одна из ведущих мировых компаний. Поработал пару месяцев третьим помощником, быстренько меня там продвинули во вторые. Работал на разных пароходах, несколько контрактов. И вот мне както звонят из «Фесконтракта», говорят: есть вакансия на «Магдалену Ольдендорф». Я уже слышал про неё, когда работал внутри «Ольдендорфа». И я сразу загорелся, говорю: конечно, хочу, даже и не спрашивайте! К тому времени я уже знал, что это бывшая наша, пароходская «морковка», SA-15, «Нижнеянск». Ну а когда сказали, что в Антарктиду…

Несмотря на то, что я вообще спокойный человек, во мне есть такой определённый авантюризм. И когда я услышал про Антарктиду, я так обрадовался!..

Это была навигация с 2001-го на 2002-й.

Уходили мы из Кейптауна. Работали на индийцев. Они зафрахтовали «Магдалену» для того, чтоб снабжать станцию Майтри (станция Бхарати ещё не была построена), у них был контракт на несколько лет. И мы, как положено по срокам, летом антарктическим пошли в море Лазарева, на Майтри, с экспедицией и грузами на борту. Мы отработали с индийцами, всё нормально выполнили, пошли назад, и на обратном пути возникли какие-то слухи, что ещё, очевидно, повезём российскую экспедицию. И действительно. У «Академика Фёдорова» возникла какая-то ситуация с ремонтом, и ААНИИ вынужден был искать, кого отфрахтовать. Для немцев это был уже не первый рейс в Антарктиду. Новый год встречали в Кейптауне, потом сразу же после него уходили, быстро делали свою работу на Майтри и возвращались. Работали с нами вертолётчики из Новой Зеландии. Два борта были на палубе, на крышках трюмов стояли, небольшие.

Кстати, замечу такой интересный факт: вот все говорят (да и метеосводки, учитывающие статистику, об этом свидетельствуют) — «ревущие сороковые». Мы сходили с индийцами тудa-oбратно, потом с российским экипажем — нас ни разу даже не качнуло. Наверное, повезло, не знаю.

«Морковка» вообще хороший пароход, 18 тысяч способна дать на винты. Но всё равно уступает «Академику Фёдорову» — у него мощность ещё больше, а главное — он короче, более вёрткий.

По линии ААНИИ сначала мы пошли на станцию Мирный, там выгружали технику, которая должна была пойти на станцию Восток. Теперь у нас на трюме уже стоял Ми-8, он туда еле влез. Забрали с Мирного людей, которые там ещё оставались, и пошли на Новолазаревскую, к тому же барьеру, с которого недавно работали с индийцами. «Морковка» вообще большое судно, там до 80 человек можно было разместить. Жили, конечно, плотно, но нормально. День Победы мы ещё отпраздновали на Мирном, а потом уже снялись на Новолазаревскую.

Поздновато, конечно.

И у Новолазаревской случилось такое стечение обстоятельств.

Мы ещё только подходили в район бухты Белая, чтобы выгружаться на тот же барьер, где пару месяцев назад работали с индийцами, когда погода начала резко портиться. Капитан говорит летунам: надо, наверное, убирать вертолёт в трюм. Капитан был Дикий Иван Михайлович. Экипаж был разный: были украинцы, были матросы с Мальдив, с Ганы, с Филиппин. Дикий, кстати, тоже наш, он довольно долго работал в ДВМП, но потом переехал в Одессу и уже числился как украинский капитан.

Погода испортилась, но метеорологи говорят: даём гарантию, что максимум до 30 узлов будет ветер. А он оказался сильнее, да почти в два раза. Мы уже пытались разными курсами двигаться, чтобы вертолёт прикрывать, но ветер с востока такой шпарил, что мама не горюй. С купола под углом. Капитан говорит: оставайся на мостике, мы пойдём вертолёт крепить. Закрепили они лопасти, я говорю: Иван Михайлович, поднимайтесь на мостик, три мили осталось до айсберга, надо подворачивать. Он говорит: подворачивай. Я переложил руль, добавил ходу, и тут такой порыв ветра, что анемометр перестал показывать — он стал показывать нули. И тут же лопасть от вертолёта оторвало и унесло.

Вертолётчик почернел и ушёл с мостика. Я говорю: Иван Михайлович, я не могу развернуться, у нас сил не хватает, ветер не даёт. Он забегает на мостик, срывает на бегу комбинезон и кричит в машину: дед, давай, что хочешь, но надо добавлять оборотов. Кое-как мы развернулись против ветра. Я говорю: Иван Михалыч, ещё бы минут 10, и я бы начал курить. Он говорит: знал бы, подождал бы ещё минут 10 — посмотреть, как ты куришь. Это тоже важный момент, кстати: шутка, которая снимает нервное напряжение.

Но суть в том, что мы лишились вертолёта. Тем не менее, мы всё-таки пришвартовались к барьеру. У нас была машина буровая, а в качестве швартовых тумб мы использовали старые баллоны, типа кислородных, подобные. Были специальные, мы заказывали, сверхлёгкие и сверхпрочные швартовные концы, чтобы их было легко таскать. Пришвартовались, всё выгрузили, людей пересадили. Пошли обратно.

Утром я проснулся, мне в 12 на вахту, а мы уже застряли. Понятно, что из-за того, что у нас сломался вертолёт, у нас не было возможности провести хоть какую-то минимальную ледовую разведку. Если был бы вертолёт, мы, наверное, направление движения выбрали бы другое. Лед туда напрессовало, и мы в него залезли. Все совершают какие-то ошибки, возможно, здесь была ошибка капитана, но я не могу его осуждать, потому что действовать приходится по обстановке, без разведки. То есть мы ушли от барьера, прошли немножко и встряли. И вот нас от Новолазаревской с этим дрейфующим льдом потихоньку потащило на запад; там всегда в одном направлении лед дрейфует. Там получилась такая гряда айсбергов впереди, и мы все думали: нас протащит между айсбергов или придавит к какому-нибудь айсбергу и будет дальше прессовать? Волей случая нас протащило между айсбергов. Весь положенный в таких случаях алгоритм мы проделывали неоднократно: и водой в танках пытались балансировать, и тяжёлые грузы за борт вывешивали — что только не делали; думаю, что мы использовали весь опыт, какой накопила наша родина в ледовом, в первую очередь, в арктическом плавании.

И вот мы так дрейфовали, дрейфовали в западном направлении, уже и июнь кончился, уже середину зимы переехали. А там, на границе моря Лазарева и моря Уэдделла, есть станция южноафриканская, Санаэ называется, неподалёку бухта и мыс. И мы, когда мимо дрейфовали, увидели, что там образовалось разрежение льда. Мы сразу в это разрежение — раз, и заскочили. И встали там — ждать своей участи.

…Судовладелец пытался сначала договориться с Дальневосточным морским пароходством, чтоб прислали ледокол. Потом норвежцы сказали, что у них есть какой-то мощный ледокол. Но капитан сразу сказал: только «Адмирал Макаров» или что-то подобное, тогда мы выйдем отсюда.

…Конечно, очень недовольны были зимовщики, оказавшиеся у нас на борту. Их можно было понять: они только что прошли тяжелую зимовку, а тут непонятная перспектива — может, ещё на одну придётся остаться.

По продуктам вопросов не было, артелка была забита. Вот по топливу были определённые вопросы.

Сначала мы думали, что нас оттуда кто-нибудь вытащит. Долго эта история продолжалась. Потом было принято решение снять часть людей — вертолётами. Пришло южноафриканское судно, они дошли докуда смогли — на расстояние вертолётного перелёта — и забрали всю экспедицию, всех участников антарктической зимовки. Стало немножечко полегче.

…Тут надо понимать ещё такую простую вещь: это мы с вами сейчас говорим на русском. А когда говорят мальдивцы, то они говорят на своём, филиппинцы между собой — на своём. Но, конечно, многие действительно ходили очень печальными. Что до меня — у меня есть такой авантюризм, который порой сильнее здравого смысла, наверное, бывает. Я себе представлял следующим образом: ну даже если всё совсем плохо пойдёт, адски плохо — то людей снять можно будет всех, хотя бы так же, вертолётами…

…Самая основная задача была — людей занять работой, чтобы поменьше дурных мыслей в голове возникало. Я, например, все карты откорректировал, которые только смог отыскать на пароходе. Это вообще-то была работа в данный момент не нужная, но она отвлекала. Постоянно активно читал Библию, Ветхий завет. Приходил на мостик, рассказывал, люди собирались, слушали, как я рассказывал своими словами. Там такие истории, книга вообще замечательная…

…Потом в «Ольдендорфе» договорились с аргентинцами, которые сказали, что у нас, дескать, есть ледокол «Алмиранте Илизар», мы придём и всех спасём. Они пришли действительно, мы обрадовались, ура-ура, подошли в упор, борт к борту. Привезли топливо, овощи, ну и мы попытались выйти за ними. Но не получилось. По прямой мы идём за ним, но, когда он начинает резко поворачивать, мы не вписываемся — длинный корпус. И было принято решение, что «Илизар» уходит, а мы остаёмся зимовать. Компания обратилась к нам, что, дескать, мы никого не заставляем, нужно оставить минимальный экипаж…

Я сразу говорю: да, я согласен. Половина села на «Илизар», половина, чуть больше 10 человек — остались. Компания сказала: сигареты — бесплатно. Все сразу начали курить, я сильно смеялся. Негр из Ганы остался, мальдивцы-ребята у меня на палубе работали — тоже остались. Единственное, что за ними приходилось следить; они не очень понимают, как действует мороз, и их через 10-15 минут работы на палубе нужно было загонять греться. Потому что у нас носы белеют, а у них как-то сереют.

…Но вот, правда, морозы сильнее 30, даже в самый разгар зимы, насколько я помню, не опускались. Все это происходило в той же бухточке, в море Уэдделла.

…Единственное условие, которое поставил капитан, когда было принято решение о зимовке, он сказал: мне нужен доктор. И у нас остался аргентинский доктор, Хуан Карлос Компано, он перешёл к нам с ледокола и остался с нами. Отличный мужик, я, говорит, научу вас всех по-испански разговаривать. В конце, когда выходили уже, сделали вечеринку на корме, барбекю, стоим, разговариваем, и он по-русски говорит: не перебивай! Кто кого научил?..

Русскоговорящие на борту были: я, Дикий, электромеханик с Мариуполя, из Одессы второй механик, стармех тоже из Одессы и старпом был с Украины; то есть весь основной комсостав понимал друг друга прекрасно.

…Стоит не забывать, что когда компания сказала — вы остаётесь, — то они нам на два умножили зарплату. Плюс — бесплатные переговоры по спутнику с семьёй в том объёме, который тебе потребен. То есть на тот момент всё, что могла сделать компания, она сделала. Капитан даже сказал: давайте будем вести себя нормально, не будем сильно наглеть, не чаще трёх раз в неделю звонить. Тем более что те же филиппинцы очень любят часами по телефону разговаривать…

И вот с июля по декабрь мы там стояли, в этой крохотной бухточке, если её так можно назвать. А там ведь погода может меняться ну прямо с огромной скоростью. Удивительные вещи доводилось видеть, когда ветер прямо с адского может затихнуть мгновенно, как будто просто выключили тумблером. И наоборот, соответственно. Вообще такое ощущение, что я там видел чудеса.

Чудеса заключались в следующем. Мы там поделили все вахты, я стоял с ноля часов до шести утра. По шесть часов, типа стояночных. И вот ты же всё время в надстройке, слышишь, ветер — ууууу, всё сильнее и сильнее. Тут слышишь: главный запустили, о, думаешь, не просто так главный запустили. Поднимаюсь на мостик, мне говорят: да, главный запустили, потихонечку на упор работаем, потому что ветер начал ломать припай и выносить оттуда.

Мы-то вмёрзшие стояли, а ветер — стоковый, естественно, с купола — начал ломать и выносить. И вот он дует и дует, дует и дует. И я уже заступаю на вахту в ночь часов, а он всё дует, как дурной. И тут что-то происходит в машине, там же винты регулируемого шага, что-то происходит с автоматикой, и винты начинает разворачивать на полный максимальный упор. Судно упёрто, никуда не идет, дед кричит: у меня перегрузка, нужно останавливать главный двигатель. У меня, конечно, всё сжалось, знаете, такое состояние, как пружина. И тут ветер делает так: фууууу. И всё. Я такого никогда не видел. Когда я заступил, у нас анемометр показывал около 60 узлов, это примерно 30-35 метров в секунду. А порывами ещё сильнее, до 70. Тогда анемометр вообще нули показывает. А потом раз — и всё. И мы останавливаем главный. И нас так медленно-медленно, потихонечку из этой бухты выносит. А там край ледника, барьера, и мне показалось, что бак прошёл метрах ну максимум в двадцати.

…Я видел лицо Ивана Михайловича, какое было жуткое напряжение вот от этого всего: что там с двигателем, как сработает ветер, навалит ли нас на барьер?...

Не знаю, как это объяснить: когда у человека очень жёсткая перегрузка, а потом его резко отпускает. Он виду не подаёт, но видно по лицу, по глазам, что человек очень напряжён, что он только что буквально очень сильный стресс перенес… …Что касается внутренних эмоций, переживаний… Ну, понятно, что «Нижнеянск» — это ж не просто пароход: спортзал, бассейн, сауна — всё работало. Понятно, что мы снизили до предела потребление, краны, к примеру, не грели, но все остальное было в рабочем состоянии. Все, кто уходил с судна, оставили все свои библиотеки: всех Стругацких, ту же Библию — в электронном виде. Поэтому в целом всё нормально было, не было чрезмерного внутреннего напряжения. Я уже был тогда женат, уже первый ребёнок был…

Но, с другой стороны, важно сказать: я испытал нечто такое, чего не было у других.

…Несколько раз, когда устанавливалась нормальная погода, спускались на лёд — краном в корзине опускали — прогуляться, размяться, пингвинов посмотреть.

… Долго было черно, едва серело. Это тяжёлая, конечно, история, хотя, на мой взгляд, полярный день ничуть не легче, чем полярная ночь.

…Наверное, тяжёлые переживания у кого-то и присутствовали. Но тут ведь ещё есть какая история: некоторые люди прямо хотели остаться. Один из механиков очень хотел остаться, но судовладелец его снял; так же и с несколькими другими членами экипажа. Желание понятное — особенно когда замаячила двойная зарплата. Особенно филиппинцы — у них у многих на родине куча родни, и всех надо тянуть.

Тут же важно, что, когда вы общаетесь с соотечественниками, на одном языке, с одним культурным кодом, — это одна история. А когда перед вами стоит пять персонажей разных национальностей — Гана, Филиппины, Мальдивы, — мы не очень понимаем, как у них происходят вот эти внутренние моменты. У нас вообще сразу были оговорены некоторые табуированные вопросы, по которым мы никогда не могли разговаривать: религия, политика. Женщины — да, погода — да, спорт — да… Поэтому сложно судить… Да, видно, что кому-то тяжело даётся… И мозг придумывает себе занятие, придумывает тебе причину, почему ты здесь. Но очень сложно понять, как это у них происходят. Мало того, что говорят на другом языке, так ещё и мыслят по-другому совершенно, менталитет другой…

У нас понятно: морской трёп, байки разные. К тому же мы, мужчины — мы не можем лицо потерять, сказать: как мне страшно, как я боюсь… Даже если это и есть… Всё убираешь вовнутрь, идёшь исключительно на позитиве, потому что какое-то напряжение, конфликтность уж точно никак не поможет в такой ситуации…

…В декабре начало теплеть, прочность льда стала падать. Капитан принял решение начинать двигаться; мы думали, конечно, зря он так, рановато, надо ждать. Но его решение было абсолютно правильное. «Академик Фёдоров» в это время вышел из Кейптауна и шёл к нам. А мы потихоньку начали двигаться ему навстречу. Он нам ещё передал топливо. При этом мы там задрали коленвал на одном из двигателей. Но потихонечку, на одной ноге, как говорят моряки, чап-чап, дотопали до Кейптауна. Лёд был вроде по-прежнему толстый, но уже не такой мощный и сплочённый; идем вроде с меньшей мощностью, а он поддаётся. С «Фёдоровым» встретились ещё во льду, они нам передали всякие подарки, в том числе и от тех, кто эвакуировался с нашего судна, от тех же вертолётчиков… Ну и дальше сами спокойно вышли — со всеми откорректированными картами, с прочитанными Стругацкими, Библией, со всем багажом, который собрали за эти месяцы…

В Кейптауне встречали, как героев, прилетели представители руководства компании. Доктору-аргентинцу — в качестве сюрприза, втихаря — привезли жену. По приходе всех повели в Кейптауне в самый дорогой ресторан, включая и матросов — мальдивцев и филиппинцев; тут ещё ведь надо понимать, что компания немецкая, и самое страшное обвинение, которое можно было придумать, — это обвинение в расизме…

В общем, это интересный был опыт. Думаю, что в Антарктиду хорошо съездить в туристическую поездку; зимовать там — нечего делать, если ты не профессиональный полярник и тебе это не интересно для науки. Поэтому для развлечений — это не лучшее место. Оно очень суровое, и всё может очень плохо закончиться. И я к этому отношусь таким образом: это очень серьёзное дело и занятие для очень серьёзных людей. Поэтому, несмотря на мою любовь к компании «Эгон Ольдендорф» — а для меня это одна из лучших компаний, в которых я работал, — я думаю, что они начали в той истории заниматься не совсем своим делом. Это серьёзная штука, нужен специальный опыт ледового плавания, нужны специальные люди. Именно поэтому, конечно, у них работало немало россиян, которые имели специальный, арктический опыт.

…А вообще, когда я сейчас оглядываюсь и задумываюсь — этот рейс на «Магдалене Ольдендорф» — наверное, это был, если не самый лучший, то точно самый интересный период в моей жизни…