Текст: Иван Родионов
Павел Селуков «Как я был Анной». М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2021
Проклятье всякого художника - всю жизнь "пояснять" встречному и поперечному за чёрный квадрат. Почему, мол, это искусство? А ведь и написал-то его не он. Но он тоже художник - потому "пояснять" вынужден. Это напрягает, конечно.
Предыдущая книга Павла Селукова, "Добыть Тарковского", собрала внушительную, хоть и разноголосую прессу. Критики ломали копья по поводу "искренности" или "псевдоискренности" писателя, по поводу его "живого" или "ложнонародного" стиля. Автор и сам подлил масла в огонь: в последних рассказах сборника отошёл от пацанско-пролетарского стиля и поиронизировал над нашими ожиданиями. Читатель попроще возмущался "неизячными" подробностями и отсутствием понятной морали, остальные сыпали советами из серии "Куда ж нам плыть?" и намекали, что пора переходить на туманное "что-то большее". Написать роман, в конце концов.
Видимо, Павлу Селукову это вконец осточертело.
Лев Кассиль в книге "Маяковский сам" вспоминает: "А хотел, видно, ответить всем разом. Потому и собирал после выступлений записки с вопросами и репликами из залов со всей страны и набрал их порядка 20 000, чтоб потом отобрать лучшие и выпустить книгу именно под таким названием - "Универсальный ответ записочникам". Такой вот "универсальный ответ" и подготовил нам Павел Селуков в своей книге "Как я был Анной".
Разухабистого поэтического веселья предыдущего сборника в новой книге нет. Ее можно условно разделить на три части.
Первая - притчевая. Жанр скользкий и опасный, на нём легко свалиться в сентиментальную околодуховность. Селукову это не то чтобы удаётся или нет - у него, кажется, совсем другие задачи.
Интересные метаморфозы претерпевает и его фирменный приём - многократный доворот сюжетного винта, когда ни за что не угадаешь, чем всё закончится. Иногда он остаётся верен ему - например, в блестящем рассказе "Игра в куклы". Иногда такой приём отходит на второй план, проявляется в эпизодах, что оставляет двойственное впечатление: герой сделал что-то неожиданное, но не потому, что так, а потому, что эдак. А иногда оборачивается чем-то противоположным: не открытым финалом даже, но открытой кульминацией, а то и завязкой. Широкая многообещающая экспозиция - и всё. Мы не узнаем, усыпили всё-таки старую собаку или нет ("Усыпить Банди"). Или что станет с героями рассказа "Швеллера". Подразумевается, что фальстартные мини-озарения, случившиеся с героями, важнее собственно сюжета. Да и обмануть читательские ожидания, как известно, большое дело.
Вторая (и самая большая часть сборника) - те самые ответы на записки. У рассказов появляется понятная цель - объяснить, зачем автор вообще пишет. Как в школьных сочинениях на тему "Поэт и творчество". Не напрямую, конечно. Любимая нами Пролетарка всё ещё есть и даже обрастает новыми узнаваемыми подробностями: например, там есть Китайская стена. В каком русском городе нет Китайской стены, Шанхая и Бродвея?
Но акценты ощутимо смещены. Как сказано в рассказе "Запятая": "Бывают странные замены в жизни. Он это понимал, но ничего сделать не мог. Страшновато и грустно на самом деле".
На помощь ему придут, например, Бердяев (в том числе и в одноимённом рассказе) и (в околоироническом ключе) модная сейчас биполярочка. И русский философ, и психическое расстройство помогают рассказчику сохранять главное - Спонтанность. Читай, внутреннюю свободу. А покушаются на неё по-разному.
Вот чудный рассказ "До пекарни и обратно" - про неминуемые повторения. И про любимые критиками поиски отсылок, а то и заимствований. Герой чешет нос, а ему говорят, что так чешет Пелевин. Идёт по улице - утверждают, что ходит, как молодой Прилепин. Дальше - больше.
- "Поел. Раз куснул, два куснул, палец облизнул. Хорошо.
- - Вы издеваетесь?
- - Чего?
- - Вы едите, как Хармс. Вы больной?
- - Не больной я! Я с детства так ем! Меня мама этому научила!
- - Всыпать бы ремня вашей маме. И вам. Чтобы не ели, как великие люди".
Или ещё один рассказ ("Похищение") - о современных ревнителях околокультуры. Героя похищают люди в масках литературных классиков (не сами классики, а их симулякры из Союза читателей России, что важно) и обвиняют его в "пропаганде мата, секса и наркотиков в своих литературных произведениях, а также в нежелании писать про интеллигентных людей из филармонии, отдавая предпочтение люмпенам, алкоголикам, извращенцам и наркоманам". К счастью, всё заканчивается хорошо, и герой чудесным образом избегает наказания прослушиванием рассказов Евгения Гришковца.
Или рассказ "Нерай в шалаше", где мужик по собственной воле уходит жить в шалаш, а его оттуда вытаскивают и объявляют сумасшедшим. И главное, всем обидно: поисковому отряду - потому что спасали, семье - потому что ипотека и вообще "Превращение", а он, подлец, оказывается, по доброй воле в шалаш ушёл. Но и здесь покоя и рая не случается. Уюта нет, покоя нет.
Но наиболее автобиографичен автор, смеем предположить, в рассказе "Ната". В нём фигуристую и умную девушку не берут на работу, поскольку потенциальные работодатели уверены, что "такая" обязательно забеременеет и уйдёт в декрет. Шаблонные вопросы ("вы замужем?", "дети есть?", "сколько?") и финальный обязательный вывод-утверждение ("мы перезвоним"). Разумеется, никто бездетной Нате перезванивать не станет. Она меняет ответы, говорит, что у неё вырезали матку, что она лесбиянка - но идиотские вопросы и стандартный "мыперезвоним" остаются неизменными. Однако ей повезло - когда она устраивается в похоронное бюро и представляется чайлдфри, её неожиданно берут, ибо "в нашем деле без цинизма и юмора никуда".
В конце будет ещё несколько футуристически-абсурдных рассказов: не то трогательный Хаксли, не то иронический киберпанк. Антиутопическая Пермь будущего.
Возникает ощущение, будто автор снова забрасывает крючок - а если я пойду туда? Непонятно, пойдёт или нет, но нам будет о чём поговорить - до следующей книги Павла Селукова.
Ведь писатель, если он не Рембо, вынужден ставить постоянную запятую вместо порой так желанной ему самому точки. На радость нам, грешным, разумеется.
