Текст: Ольга Разумихина
Среди российских классиков есть множество имён, чьи произведения не входят в школьную программу — хотя, по-хорошему, им там самое место. Так, когда школьники изучают «золотой век» русской литературы (эпоху Пушкина, Лермонтова и Гоголя), за бортом их внимания остаются:
•многочисленные поэты-декабристы, такие как В. К. Кюхельбекер и К. Ф. Рылеев, а также их современник Е. А. Баратынский;
•драматург А. В. Сухово-Кобылин, в числе прочего написавший комедию «Свадьба Кречинского», которую до сих пор ставят в театрах по всей России;
•прозаик В. Ф. Одоевский, чей сборник рассказов «Русские ночи», вышедший в 1844 году, стал сенсацией, ведь в подобном мистическом ключе до Одоевского не работал никто, кроме, пожалуй, Н. В. Гоголя с его «Вечерами на хуторе близ Диканьки».
Что до авторов второй половины XIX — начала ХХ века, многие их произведения предлагаются для так называемого обзорного изучения: от школьника требуется прочесть несколько глав или сокращённую версию. Именно в таком виде нынешний одиннадцатиклассник знакомится с «Историей одного города» М. Е. Салтыкова-Щедрина, с «Доктором Живаго» Б. Л. Пастернака — а также, к большому сожалению, с романом Замятина «Мы», который считается первой российской, а то и мировой антиутопией.
Но прежде чем обзорно изучать это произведение, поговорим о самом жанре.
Утопии и антиутопии
Слово «антиутопия», как нетрудно догадаться, состоит из двух частей: приставки «анти-», которая обозначает противоположность чему-либо, и основы «утопия».
Слово же «утопия» — ох уж эти иностранные языки! — также состоит из приставки и основы. Хотя придумал его британец Томас Мор, оно восходит к греческому языку, где приставка «у» обозначает «не», а корень «топос» — место. То есть утопия — это место, которого нет и быть не может.
Откуда же взялось это слово? Из трактата того самого Томаса Мора, английского мыслителя XVI в., который любил порассуждать о государственном устройстве и повыдумывать страны, где все живут в мире, достатке и процветании. В 1516 г. философ опубликовал произведение с диковинным названием: «Золотая книжечка, столь же полезная, сколь и забавная о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопия» (не верите? погуглите!). В этом произведении он составил список законов, которые следует установить в государстве, чтобы простые смертные были довольны жизнью. В числе прочего, Томас Мор ратовал за то, чтобы кандидатов на ответственные должности «отсеивали» путём тайного голосования, мужчины и женщины были равны в правах — и всяк мог исповедовать любую религию. Также, будучи человеком разумным, писатель понимал, что даже на чудесном острове Утопия останется какая-никакая преступность, — но вместо смертной казни предложил общественные работы. (И если эти идеи философа сейчас в большей или меньшей степени реализованы во всех развитых странах, то до 6-часового рабочего дня, тоже предложенного в этой золотой книжечке, никто так и не додумался.)
Спустя век после этой публикации мир потрясла ещё одна публикация в схожем жанре: «Город Солнца» итальянского мыслителя Томмазо Кампанеллы. Впрочем, эта работа была принята публикой с куда меньшим восторгом, потому что, будучи утопией формально, по содержанию она являлась как раз-таки антиутопией. Вольнодумный итальянец грезил о существовании города, где жители бы ничем не отличались друг от друга — даже внешне: и мужчинам, и женщинам предписывалось носить одинаковые одеяния, которые меняли строго раз в три месяца. Также в книге содержались следующие заявления, по сей день возмутительно провокационные:
•«Ведению Любви подлежит <...> деторождение и наблюдение за тем, чтобы сочетание мужчин и женщин давало наилучшее потомство. И они [жители Города Солнца] издеваются над тем, что мы, заботясь усердно об улучшении пород собак и лошадей, пренебрегаем в то же время породой человеческой»;
•«Дома, спальни, кровати и всё прочее необходимое у них общее. Но через каждые шесть месяцев начальники назначают, кому в каком круге спать и кому в первой спальне, кому во второй: каждая из них обозначается буквами на притолоке»;
•«Смертная казнь исполняется только руками народа, который убивает или побивает осужденного камнями, и первые удары наносят обвинитель и свидетели. Палачей и ликторов у них нет, дабы не осквернять государства. Иным даётся право самим лишать себя жизни: тогда они обкладывают себя мешочками с порохом и, поджегши их, сгорают, причем присутствующие поощряют их умереть достойно».
С этого момента стало понятно, что утопия невозможна как минимум потому, что представители интеллектуальной элиты видят совершенное государство по-разному. Если же расселить всех без исключения жителей какой-либо страны в такие «идеальные города» — идеальные по меркам Томаса Мора, Томмазо Кампанеллы или других теоретиков, — всеобщего счастья это никому не принесёт, потому что люди слишком отличаются друг от друга убеждениями, ценностями и привычками, и попытка привести всех под одну гребёнку приведёт, напротив, к недовольствам и восстаниям.
Потому-то, спустя ещё несколько веков, в мировой литературе и появился жанр антиутопии. Антиутопия предстала как государство, которое кажется идеальным только представителям местной власти и немногим её сторонникам. Все остальные же вынуждены вести образ жизни, который навязан им под страхом жестокого наказания. Немаловажно и то, что произведения такого толка стали уже не философскими трактатами, а полноценными художественными произведениями.
«Мы»
Итак, какие же порядки господствуют в Едином Государстве Е. И. Замятина?
Во-первых, все его жители со времён загадочной Двухсотлетней Войны отделены от так называемого дикого мира Зелёной Стеной. Снаружи торжествует природа: там водятся птицы и животные, растут деревья. В городе-государстве всего этого нет, а взрослые граждане помещены в типовые комнаты — и, в большинстве своём, даже не представляют, что возможно жить иначе. Главный герой — роман стилизован под его записки — рассуждает так:
«Я допускаю: привычка к этой оседлости получилась не без труда и не сразу. Когда во время Двухсотлетней Войны все дороги разрушились и заросли травой — первое время, должно быть, казалось очень неудобно жить в городах, отрезанных один от другого зелёными дебрями. Но что же из этого? После того как у человека отвалился хвост, он, вероятно, тоже не сразу научился сгонять мух без помощи хвоста. Он первое время, несомненно, тосковал без хвоста. Но теперь — можете вы себе вообразить, что у вас хвост? Или: можете вы себя вообразить на улице голым, без «пиджака» (возможно, что вы еще разгуливаете в «пиджаках»). Вот так же и тут: я не могу себе представить город, не одетый Зеленой Стеною».
«Пиджак» — это, впрочем, не более чем историзм, ведь всё население носит уставную одежду. Да что там говорить о милых изысках, если у персонажей нет даже имён! Главный герой известен под номером Д-503; подруга, утешающая его в постели, — 0–90; главная же антагонистка, убеждённая, что такой порядок вещей противоестественен и надо что-то менять, — I-330.
Отношения мужчин и женщин, разумеется, тоже регламентированы. Если какой-либо человек намерен приятно провести время тет-а-тет, он обязан уведомить об этом государство и взять специальный талон. При этом понятий любви и семьи не существует:
«А это разве не абсурд, что государство (оно смело называть себя государством!) могло оставить без всякого контроля сексуальную жизнь. Кто, когда и сколько хотел... Совершенно ненаучно, как звери. И как звери, вслепую, рожали детей. Не смешно ли: знать садоводство, куроводство, рыбоводство <...> и не суметь дойти до последней ступени этой логической лестницы: детоводства».
Это, как внимательный читатель уже наверняка понял, прямой выпад в сторону «Города солнца». Вот только если Кампанелла в начале XVII века пропагандировал подобные идеи, не заботясь о том, как они могли бы отразиться на обычных людях, то Замятин уделяет психологическому аспекту немало внимания. О-90 очень хотела бы иметь ребёнка, но ей это запрещено, ведь она «на 10 сантиметров ниже Материнской Нормы». Но даже если бы каким-то чудом ей бы и разрешили родить малыша, его тотчас же отняли бы: у граждан Единого Государства нет отцов и матерей, их воспитанием занимаются специально обученные люди.
Итак, горожане истово верят в справедливость установленного порядка — и трудятся на благо общества. Труд же их расписан по часам, и распорядок этот назван Скрижалью; Скрижаль — «сердце и пульс Единого Государства». Но главного героя, Д-503, не устраивает, что даже в этом строгом расписании у каждого гражданина есть свободное время:
«Абсолютно точного решения задачи счастья нет ещё и у нас: два раза в день — от 16 до 17 и от 21 до 22 единый мощный организм рассыпается на отдельные клетки: это установленные Скрижалью Личные Часы. В эти часы вы увидите: в комнате у одних целомудренно спущены шторы, другие мерно по медным ступеням Марша проходят проспектом, третьи — как я сейчас — за письменным столом. Но я твердо верю <...>: раньше или позже, но когда-нибудь и для этих часов мы найдём место в общей формуле, когда-нибудь все 86 400 секунд войдут в Часовую Скрижаль».
Главный герой — инженер: он работает над загадочным «ИНТЕГРАЛОМ», космическим кораблём, задуманным, чтобы донести до представителей иных цивилизаций истину о единственно верном (по мнению Д-503) государственном устройстве. Именно для инопланетян-дикарей центральный персонаж и составляет свои записки. «ИНТЕГРАЛ» призван подчинить жизнь во всей вселенной гармонии математики,
«проинтегрировать бесконечное уравнение Вселенной, <...> благодетельному игу разума подчинить неведомые существа, обитающие на иных планетах — быть может, ещё в диком состоянии свободы. Если они не поймут, что мы несем им математически безошибочное счастье, наш долг заставить их быть счастливыми».
Но Евгений Иванович Замятин не был бы классиком, если бы не поставил центрального персонажа перед сложнейшим выбором. Как это делали за и А. С. Пушкин в «Евгении Онегине», и И. С. Тургенев в «Отцах и детях», автор антиутопии посылает своему герою испытание любовью, так что Д-503 приходится многое переосмыслить...
После Замятина
После того как был опубликован роман «Мы» (но, естественно, не в СССР — здесь книгу посчитали карикатурой на советскую власть), жанр антиутопии приобрёл колоссальную популярность. «Идеальные» государства создавали такие зарубежные писатели, как:
•Джордж Оруэлл, «1984» — герои обитают в тоталитарном государстве, во главе которого стоит Большой Брат, история переписывается едва ли не каждый день, процветают доносительство и травля политических преступников, а неугодных режиму людей распыляют;
•Олдос Хаксли, «О дивный новый мир» — государство, на первый взгляд не имеющее ничего общего с деспотиями, описанными в романах «Мы» и «1984», но лишь потому, что здесь детей с младых ногтей учат интересоваться только примитивными вещами — изысканными блюдами, модной одеждой и поиском всё новых и новых сексуальных партнёров;
•Рэй Брэдбери, «451 градус по Фаренгейту» — ещё один мир, где думающие люди оказываются не нужны государству, население часами просиживает перед интерактивными телевизорами, а назначение полиции — выявлять граждан, которые прячут у себя дома книги, и сжигать их жилища.
Герои каждой из этих антиутопий показывают читателю, что борьба за свободу слова священна — и что человек должен сам решать, каких принципов придерживаться, как строить личную жизнь, чем заниматься в свободное время. И власти какого бы то ни было государства не имеют права вмешиваться в частную жизнь гражданина — хотя им всегда будет хотеться именно этого.
