Текст: Михаил Визель
«Длинный уик-энд» оказался триумфальным для «Конька-Горбунка» Олега Погодина. По данным Intermedia, новейшая адаптация классической поэмы Петра Ершова собрала за первые же выходные давно откладывавшегося проката 577,5 млн рублей (при заявленном бюджете в 790 млн руб.) и привлекла в кинотеатры 2,3 млн зрителей. На этот фильм приходится более половины (50,8%) от совокупных сборов всех картин, попавших в топ-10.
Так что у большой команды продюсеров, компьютерных визуальщиков, актеров и прочих специалистов, говоря словами из самого фильма, «опять получилось». Остаётся только разобраться, что именно получилось. А чего не получилось.
Чего точно не получилось – так это сохранить бойкий четырёхстопный хорей оригинального текста.
- За горами, за лесами,
- За широкими морями,
- Против неба — на земле,
- Жил старик в одном селе.
- У старинушки три сына.
- Старший умный был детина,
- Средний сын и так и сяк,
- Младший вовсе был дурак.
Кто из русских читателей не знает этого зачина, поправленного, по лестной для Ершова легенде, самим Пушкиным? Но в высокобюджетной киносказке места ему не нашлось.
Нельзя попрекать создателей фильма отсутствием того, что не входило в их планы. Можно, конечно, напомнить другую киноадаптацию поэтической сказки – «Сказ про Федота-Стрельца» Сергея Овчарова (2002), кстати, с тем же Сергеем Сельяновым в качестве продюсера, куда всем памятный текст Леонида Филатова («это как же, вашу мать, извиняюсь, понимать? Тут не Хранция какая, чтобы смуту подымать!») вошел практически полностью, без единой прозаической «дописки». Но очевидно, что эстетскую артхаусную фантасмагорию с элементами привычного Овчарову гротеска и пародии невозможно брать за образец при создании массового блокбастера.
Что точно получилось – сам конек. Создателям удалось соблюсти баланс между виртуальной нереальностью и бытовой жизненностью, идеальной пластикой несуществующего зверя, наделённого сверхспособностями, и характерной мимикой Павла Деревянко, каким-то образом (в том числе, конечно, и благодаря голосу) узнаваемой и в полностью отрисованном персонаже. Хочется сказать «не хуже питер-джексоновского Голума», но на самом деле – гораздо лучше Голума, что, впрочем, и неудивительно, потому что технологии «захвата движения» не стоят на месте.
Сложнее с Жар-птицей. Это персонаж эпизодический и стихийный (воплощение стихии огня), при этом – наделённый пластикой гимнастки Ляйсан Утяшевой. Это, как вы понимаете, не метафора, а тоже «захват движения». В поэме Иван ловит ее, насыпав в корыто пшена, вымоченного в вине. В «семейном фильме» это, видимо, сочли непедагогичным (или некиногеничным) и заменили алкогольное корыто на «сонные орехи». Их у Жар-птицы шустро воруют белки, которых мы уже явно видели где-то в голливудских мультиках. Да и сам Конек-Горбунок как-то подозрительно напоминает Осла – спутника Шрека...
Но сложнее всего с Царь-девицей. Сцена похищения ее в поэме по нынешним временам совершенно немыслима. На сей раз – без иронии. Иван видит Царь-девицу играющей на гуслях в шатре на берегу, куда она приплывает в лодке. И, убаюканный нежным пением, засыпает. На второй день сцена повторяется, но –
- «Нет, постой же ты, дрянная! —
- Говорит Иван, вставая. —
- Ты вдругорядь не уйдёшь
- И меня не проведёшь».
- Тут в шатёр Иван вбегает,
- Косу длинную хватает…
- «Ой, беги, конёк, беги!
- Горбунок мой, помоги!»
- Вмиг конёк к нему явился.
- «Ай, хозяин, отличился!
- Ну, садись же поскорей
- Да держи её плотней!»
То есть неприкрытое насилие во всей своей неприглядной откровенности. Конечно, можно нафантазировать, что Царь-девица, прекрасно разглядев Ивана в первый день, во второй раз приплыла специально, чтобы ее похитили, но подобная трактовка, хоть она и не противоречит тому, что мы знаем об архаичных культурах, для современного семейного кино очевидно неприемлема – и сценаристы громоздят, в прямом смысле слова, какие-то чертоги Снежной королевы, где Царь-девица спит в хрустальном гробу среди десятка клонов. Это было бы эффектно, – если бы всё машинное время не ушло на отрисовку конька и чертоги не отдавали бы уж слишком киносказками Птушко и Роу 30-60-х годов…
Кстати, сама Царь-девица – Паулина Андреева – вполне убедительна в предлагаемых обстоятельствах, с чем актрису можно поздравить. Хотя, конечно, она скорее вписывается в ампула «бой-бабы», чем «царь-девицы», которая в поэме с первого взгляда кажется Ивану почти бестелесной:
- «Царь-девица, так что диво!
- Эта вовсе не красива:
- И бледна-то, и тонка,
- Чай, в обхват-то три вершка;
- А ножонка-то, ножонка!
- Тьфу ты! Словно у цыплёнка!
- Пусть полюбится кому,
- Я и даром не возьму»...
Талия в 15 см – это, конечно, поэтическое преувеличение; но, повторяем, Паулина Андреева в предлагаемых обстоятельствах смотрится вполне реалистично. Как, впрочем, и Иван – Антон Шагин.
Только вот сами эти предлагаемые обстоятельства от реалистичности предельно далеки. В первую очередь – связанные с линией Царя, занимающей, естественно, почти половину экранного времени.
Неслучайной случайностью оказалось то, что в гротескно-комичном образе Царя предстал Михаил Ефремов, знаменитый сейчас в первую очередь, увы, вовсе не удачными киновоплощениями. Который сам про своего персонажа объяснял так:
Самодур-то самодур, но довольно специфичный. В сказке Ершова он, восхитившись на базаре конями, без торга выплачивает своему подданному запрошенную им цену: «два-пять шапок серебра». В фильме, едва прознав про великолепных коней, он деланно удивляется: «Откуда у мужика такие кони? Не иначе, украл с моих царских конюшен». И, заявившись на базар в каком-то смехотворном возке африканского князька, просто заявляет Ивану: «Кони-то – мои». И забирает их.
Этот Царь – не самодур, а беспредельщик, «реальный пацан», переписывающий на себя актив, грубо используя административный ресурс. Похожим образом, скажем прямо, беспредельничал и сам Ефремов, садясь за руль в совершенно немыслимом состоянии. И постигшая его (в смысле - его персонажа) судьба, более гуманная и "современная", чем у Ершова, прямо-таки напрашивается.
Это было бы задорно – но вся эстетика «царского двора» для такого кульбита слишком уж отдаёт развлекательным телешоу. Где все слегка (или усиленно) делают вид, что шевелят в карманах фигами, которых на самом деле нет. Все окружение царя – это сплошь гладкие физиономии в нелепом гриме и в ярких одежках, говорящие насквозь фальшивыми голосами какие-то вымученные глупости.
Впрочем, всерьез критиковать за это «Конька-Горбунка» смысла не имеет. Шоу получилось. И, учитывая состав продюсеров – не просто телешоу, а прайм-таймовое шоу Первого канала. Для тех, кто не имеет обыкновения их смотреть – может показаться дико. А для тех, кто имеет – всё привычно и уютно: яркие краски, зычные голоса, чужие песни (включая не только "Цыпленка жареного" - тему Жар-птицы, но и залетевшую почему-то главную тему из кубриковского «Барри Линдона»), пластмассовые декорации. Вторых, видимо, на порядки больше.
