Интервью: Андрей Мягков
Бронзовых наград «Лицей» в нынешнем сезоне раздал целых две – одна из них досталась Таше Соколовой, с которой мы уже беседовали, а вторую унесла с Красной площади Екатерина Макарова. Екатерина окончила Московский государственный лингвистический университет (международные отношения и социально-политические науки), Институт телевидения и радиовещания Останкино (тележурналистика) и философский факультет МГУ. Работала журналистом и редактором в различных СМИ и занимается спецпроектами в сфере pr – а обо всем остальном мы расспросили ее лично.
У всех отношения с премиями складываются по-разному: иногда лауреаты чуть ли не уверены в своей победе, а иногда признаются, что не готовили речь, потому что «не ждали». Как было у вас?
Екатерина Макарова: Мне кажется, по моей «речи» было понятно, что заранее я не готовилась (улыбается). Предыдущий опыт показал: что бы ни было придумано заранее, произнесено все равно будет абсолютно другое. Но я, конечно, надеялась, что попаду в число лауреатов.
А как вы начали писать?
Екатерина Макарова: Сложный вопрос. У меня было несколько этапов ухода и возвращения к писательству. Насколько помню, осознанно пытаться писать я начала в подростковом возрасте, и приблизительно тогда же закончила. В 15 лет мое сочинение опубликовали в газете «Русский язык», но тогда меня это не особо впечатлило, я быстро забросила писанину. Правда, уже через пару лет снова стала тихонечко себе «пописывать», это было такое очень личное хобби. А когда я начала работать журналистом, в течение нескольких лет я вообще ничего не писала, помимо рабочих материалов. И очередное мое поползновение к писательству случилось только года три назад…
Знакомая история.
Екатерина Макарова: Да, кстати, такие «разброд и шатания» я наблюдаю у многих пишущих. И это никак не связано с талантом. По сути, писать тебе никто не запретит, но пока тебе нечего рассказать, это всегда – просто «двухмерная картинка». Возможно, даже классная, но тебе самому постоянно в ней будет чего-то не хватать. И так будет продолжаться, пока ты не перейдешь некий порог чувствования, проживания чего бы то ни было… Опыта, наверное. В принципе, даже не важно какого. Возможно, сейчас на это требуется чуть больше времени, чем, например, в годы творчества Шолохова, который начал свой «Тихий Дон» в 20 лет.
А до «Лицея» не пробовали куда-нибудь подаваться? В издательства, может быть, писали, как Ислам Ханипаев?
Екатерина Макарова: Нет-нет, до конкурса я писала исключительно для себя – чаще «в стол», иногда сразу «в мусорное ведро». Нигде не публиковалась, никто не рецензировал и не оценивал мои работы.
Это вообще важно для пишущего – чтобы кто-то рецензировал и оценивал?
Екатерина Макарова: Я считаю, что для того, кто хочет стать профессиональным писателем, это очень важно. Разумеется, всегда нужно ориентироваться прежде всего на конструктив. Понятно, что от эмоциональной оценки никуда не деться, но «отвратительно» или «прекрасно» – это и не всегда оценка. Хотя даже такой фидбек нужен, чтобы развиваться.
Насчет «мусорного ведра»: это явно внутренний критик промышляет. Такой критик больше помогает или мешает? Не бывает такого, что через время вынули что-то из «мусорного ведра», глядите – а там все не так плохо, как казалось?
Екатерина Макарова: Скорее всего, так и было бы, если бы у меня не было четкого разграничения между «в стол» и «в мусорное ведро». В принципе, я еще могу покопаться «в столе», но не «в мусорном ведре». У меня «в мусорное ведро» – это как в магму, это навсегда (смеется). Хотя я думаю, что туда порой летит и что-то хорошее. В моем случае внутренний критик однозначно больше мешает. Он мне говорит, что можно и вообще не писать, например.
Можете представить себя не пишущей?
Екатерина Макарова: Думаю, именно потому что я не могу представить себя не пишущей, я так или иначе постоянно возвращаюсь к этому занятию. Хотя если говорить о литературе в целом, я все-таки больше читаю, чем пишу. Есть выражение «читать запоем» – так вот мне все же ближе «писать запоем». Разумеется, соблюдая традиционную периодичность (улыбается).
О, это редкость: часто можно услышать, что писатели сейчас больше пишут, чем читают. Кого читаете и любите?
Екатерина Макарова: Если прям самые-самые, то это классики, которых не скучно перечитывать: Гоголь, Хемингуэй, Маркес. Понятно – не блещущие оригинальностью пристрастия, зато и объяснять не надо, зачем их читать по сто раз.
А своих коллег-финалистов читали? Можете кого-то выделить?
Екатерина Макарова: Читала. Первым, кого я прочла, был «Самсон…» Ивана Стрелкина, и в моей парадигме первым он и остался. Но, конечно, все это дело вкуса. Все финалисты были крутые!
Ваша проза создает впечатление в хорошем смысле филологической. Такой, которую долго «выглаживают»: тщательно подбирают слова, шлифуют стиль и так далее. Насколько это верное впечатление?
Екатерина Макарова: Знаете, вы не единственный, у кого сложилось такое впечатление. И это забавно, потому что к филологии я не имею никакого отношения, более того, я не имею отношения даже к каким бы то ни было литературным курсам. Ни одно из моих образований не про писательские навыки. Писать меня не учили, а «выглаживать» написанное и подавно, к сожалению. Единственное, с чем могу согласиться, это с тщательным подбором слов. Далеко не всегда, но бывает: я могу докопаться сама до себя и долго зависать над словом или фразой. Но, если честно, мне всегда казалось, что это одна из базовых задач любого пишущего человека. А если уж совсем честно, то я узнала о существовании премии 19 февраля, дедлайном было 22 марта – вот в этом тридцатидневном промежутке и написала «Цветущий кориандр». На «отшлифовать» времени совсем не оставалось. Но видимо, оно и к лучшему.
Вы говорите, что вас «к сожалению» не учили писать. А насколько, по вашему мнению, может помогать такое обучение? Или и без Литинститута можно прожить?
Екатерина Макарова: Я еще сама себе не ответила на этот вопрос, но ясно одно – и без Литинститута тебя могут записать в филологи (улыбается). Не знаю, как к этому относиться: с одной стороны, профильное образование должно помогать, но с другой, часто оно вместо того, чтобы развивать индивидуальный почерк, унифицирует его. Мне, скорее, тут интересно, смогло бы профобразование притормозить моего внутреннего критика.
Ваша книга – в том числе в силу густого ностальгического флера – кажется очень личной. А в каких на самом деле отношениях ваш текст находится с реальным опытом?
Екатерина Макарова: Книга не автобиографична. Дедушка из книги – это мой «внутренний дедушка» (улыбается). К сожалению, в реальной жизни у меня с младенчества не было возможности пообщаться с родными дедушками, зато есть бабушки, которые до сих пор рассказывают много интересного. А, например, один из женских персонажей "списан" с вполне реального человека, за которым мне посчастливилось наблюдать со стороны. Я вообще очень люблю наблюдать за людьми, часто это круче какого-нибудь блокбастера. Хотя основная тема книги – дань моему вымученному музыкальному образованию.
А во время написания вы это как-то формулировали: «основная тема такая-то, чтобы это выразить, нужно написать то-то и то-то…»?
Екатерина Макарова: Нет, заранее ничего сформулировано не было, все происходило по ходу. Это, к слову, про «писать запоем». В итоге я переписывала текст два раза, и эпистолярным жанр стал именно со второго.
Уже бесконечно давно рассуждают о том, что литература «умирает» – при этом пишущих людей сейчас больше, чем, пожалуй, когда-либо. Что, по-вашему, толкает людей писать?
Екатерина Макарова: Мне кажется, увеличение пишущих прямо пропорционально увеличению образованных и свободных. Язык как основное условие человеческой самоидентификации – самый мощный и привлекательный инструмент самовыражения. А самовыражаться нынче модно. Плюс работа с письмом – это основа различных, часто неосознанных, психологических проработок. Это если о массовости. Разумеется, много действительно талантливых и интересных писателей, которые выполняют свое предназначение.
А почему пишете вы?
Екатерина Макарова: Вообще я бы ответила, как мой персонаж: существует несколько версий, но все зависит от того, кого конкретно сейчас я пытаюсь обмануть. Но если серьезно, в моем случае это лишь отчасти сублимация. Чаще – способ переосмысления себя и окружающего мира, и абсолютно всегда – стихийный процесс, потребность, которую сложно объяснить.
Вы упомянули про писательское предназначение: а в чем оно, это предназначение?
Екатерина Макарова: Если глобально, в идеале – переосмысливать прошлое и стремиться объективно отражать настоящее, каким бы оно ни было. Но, например, Берроуз считал, что предназначение писателя – это заставить событие произойти. И сейчас, пожалуй, это больше всего похоже на правду.
А зачем читать ваш «Цветущий кориандр»? Попробуйте убедить потенциального читателя в нескольких предложениях.
Екатерина Макарова: Думаю, в любом творчестве вопрос "зачем быть субъектом" – читать, смотреть или слушать – всегда так себе вопрос. Эмпирический опыт не заменит ничто. Возможно, в какой-то момент встанет вопрос: а стоит ли продолжать? Но читатель сам сможет себе на него ответить.
Ну а если бы вам нужно было прямо пропиарить книгу? Вы, насколько я знаю, профессионально связаны с pr-сферой…
Екатерина Макарова: Моя книга – это роман в письмах под названием "Цветущий кориандр". В центре сюжета – известный пианист-композитор и его первая любовь. Письма музыканта, словно кадры старого диафильма, на которых запечатлены главные вехи его судьбы – от крошечной сибирской деревушки до Европы, – раскрывают историю его становления, памятных событий и музыки в его жизни. А также рассказывают, почему абсолютно все произведения, которые он сочинял, называются одинаково.
Но с точки зрения пиара аннотация от автора не так привлекательна, как отзывы и оценки авторитетных и не очень экспертов. А они говорят, что эту книгу не стыдно оставить потомкам, что она не потеряет актуальность, и ее интересно будет прочитать и через много лет, но зачем же откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня? (улыбается).
