Имя Ираклия Квирикадзе на слуху у всех, кто хоть что-то знает о советском и особенно несоветском кинематографе последнего полувека. “Пловец”, “Кувшин”, “Городок Анара” – это его фильмы; “Лунный папа”, “Лето, или 27 потерянных поцелуев”, “Андерсен. Жизнь без любви” – это его сценарии. А еще – “1001 рецепт влюбленного повара”, “Мальчик, идущий за дикой уткой” – это его книги.
Новая книга с говорящим названием продолжает этот славный ряд. Кстати, встретиться с автором, подписать книгу и послушать то, что в нее не попало, в Москве можно 24 августа в книжном магазине «Москва», начиная с 19:00.
Ираклий Квирикадзе. «Вспомни Тарантино! или Седьмая ночь на "Кинотавре"»
М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2021 - 416 с.
Длинный Довлатов
Это было в Лос-Анджелесе, на бульваре Уилшир. Я открыл дверь кабинета издателя журнала “Панорама” Александра Половца, и ко мне поворачиваются две головы — Половца и Довлатова. С первым я хорошо знаком, о Довлатове слышал много интересного, но не знаком. Они меня зовут войти, а я, чувствуя, что у них какой-то личный разговор, делаю жест рукой, мол, “загляну потом”. Я ушел и в тот день не вернулся в “Панораму”. Довлатов приехал всего на полдня из Нью-Йорка и улетел назад. Улетел для меня навсегда. Зачем я не зашел в кабинет Половца? Вечная моя проблема — кому-то не помешать, что-то не нарушить, что-то не переступить... Саша Половец на другой день сказал: “А он тебя вспомнил, в Ленинграде вы встречались у Эстер Коган”.
Я вспомнил вечеринку у Эстер, гримерши с “Ленфильма”. Так тот длинный был Сергей Довлатов? Ночью мы втроем: Эстер, я и длинный Сергей шли через зимний Ленинград, они много смеялись, что мне неловко при Эстер отойти в сторону и излить из себя пиво, которым весь вечер щедро заливались. Дурацкий кодекс кавказского мужчины тех времен требовал терпеть... Длинный утверждал: “Я тоже кавказец, но терпеть? Пусть лучше лопнет совесть, чем...”
Наконец-то мы добрались до дома моего друга Феликса Дзержинского (обычно кто-то вздрагивал, кто-то не верил, когда он так представлялся, но в его паспорте именно эти фамилия и имя были записаны). Мы учились с ним в школе в грузинском городке Хашури, а в Ленинграде он учился в военно-медицинской академии. Феликс Дзержинский напоил нас кубинским ромом. Мы вновь над чем-то смеялись. Потом Эста и Сергей ушли. Я уже спал, когда раздался звонок: “Эстер у тебя?” Странный звонок, странный вопрос. Они же вместе ушли...
Не могу вспомнить год, когда это было. Читаю, перечитываю его книги, восхищаюсь загадочной легкостью фраз. Он мне кажется лучшим из тех, кто писал во второй половине прошлого века. Его “Соло на «Ундервуде»” и “Соло на IBM”, “Заповедник” всегда в моем рюкзаке. Если я куда уехал без Довлатова, я нахожу в том городе книжный магазин. Ведь так озорно читать: “Случилось это в Пушкинских Горах. Шел я мимо почтового отделения. Слышу женский голос — барышня разговаривает по междугороднему телефону: «Клара, ты меня слышишь?! Ехать не советую! Тут абсолютно нет мужиков! Многие девушки уезжают, так и не отдохнув!»” На той петербургской вечеринке у Эсты Коган помню мое глухое раздражение к Длинному. Мне мешал его огромный рост, то, как он заполнил собой маленькую ленинградскую квартиру, где для других не было места. Главное — я ревновал его к прекрасной гримерше “Ленфильма”.
Щека Феллини
Чемпионом по нелепости моих встреч с великими являются те сорок секунд, проведенных в лифте гостиницы “Москва” с кинорежиссером Федерико Феллини. Эту историю надо начать с хаши.
Хаши — раскаленный бульон из коровьих потрохов, густо приправленный чесночным соусом. На Востоке — Грузия, Армения, Азербайджан, Турция — это любимейшее блюдо мужчин, желающих поправить себя после обильного ночного возлияния. Ранним утром тбилисцы (ереванцы, бакинцы, стамбульцы) рассаживаются в столовых, закусочных, харчевнях, ресторанах — хаши варится там всю ночь, поедание его — священнодействие и высшая форма демократизма. За одним столом могут сидеть генерал и его шофер, прокурор и вор-карманник, Галактион и стукач. О поедании утреннего хаши стихи слагали Заболоцкий, Вознесенский, Евтушенко...
В тот год, когда Федерико Феллини привез на Московский кинофестиваль свой шедевр “8 ½”, в ресторане “Арагви” стали варить по воскресеньям хаши (конечно, не в честь “8 ½”, — так совпало). По воскресеньям многие москвичи (грузины и не грузины) стали превращаться в чесночнодышащих драконов. Дохлебывая огненный бульон в то утро, я вспомнил, что в одиннадцать часов в гостинице “Москва” должен встретить Картлоса Хотивари. С ним мой папа Михаил выслал из Тбилиси сумму — небольшую, но очень важную для моего существования в Москве. Сбегаю от замечательной хашной братии во главе со знаменитыми хашистами Евгением Евтушенко и Андреем Вознесенским и по улице Горького в меру пьяный бегу к гостинице, где шумит, гудит кинематографический улей — Московский кинофестиваль.
Несусь через вестибюль к лифту. Он полон, двери кабины вот-вот закроются. Я с разгона бьюсь о чью-то грудь, меня припечатывают к ней. Еще двое сумели втиснуться в кабину. Мой нос, лоб вдавлены в чью-то щеку.
Поднимаю глаза, и — о боже! — это щека Федерико Феллини! Лифт медленно поднимается, я вижу ноздри феллиниевского носа и стараюсь не дышать чесночным духом, но ощущаю, как глаза маэстро наливаются гневом. Он пытается отстранить себя от меня, надувает грудную клетку. Я произношу “sorry”, и мощнейший выдох чеснока сражает маэстро. Мы стоим, склеенные двумя щеками, двумя ушами. Дверь со скрипом открылась, стоящие за мной вышли, я тоже. Смотрю на Федерико Феллини, тот стирает со своей щеки след моего пьяного присутствия, делает три шага, останавливается на мгновенье передо мной, вдруг улыбается и говорит: “I like garlic” (“Люблю чеснок”). Я глупо улыбаюсь и говорю: “Ел хаши”. Естественно, маэстро не понял. Прошел мимо. Я не вернулся в лифт, забыл о папиных деньгах, о встрече с Картлосом Хотивари. Я смотрел на большого, грузного человека (моего кумира), уходящего вглубь гостиничного коридора. Мне померещилось, что Феллини сделал смешной вольт ногой. Знаменитый вольт, который делает его герой Гвидо (Марчелло Мастроянни), когда идет по коридору гостиницы в фильме “8 ½”.
Конечно, я был пьян. Конечно, Филлини не делал этого вольта ногой. Но я пошел по пустому коридору следом за великим маэстро. Остановился у номера 418, куда он вошел, услышал громкие голоса, мужской и женский. Джульетта Мазина ругалась с мужем. Тот оправдывался: “Какой-то пьяница чуть не удушил меня жутким чесночным духом, я двадцать минут не мог отдышаться”.
Дверь 418-го открылась, я успел отскочить, подбежать к коридорному окну и встать спиной к выходящим из номера режиссеру и актрисе. Я смотрел на Манежную площадь, на часть Кремля и чувствовал затылком, как Феллини внимательно разглядывает меня. “Это тот хам? Еще и стукач...” Ничего этого не сказал Феллини, он взял Джульетту Мазину за руку, и они, как влюбленные школьники, воркуя по-итальянски, пошли к лифту. А в это время в Кремле или где-то поблизости от Кремля Генеральный секретарь Коммунистической партии СССР Никита Сергеевич Хрущев кричал на Григория Наумовича Чухрая (моего будущего мастера во ВГИКе), председателя жюри Московского кинофестиваля: “Ты что, Гриша, белены объелся?! Хочешь дать главный приз этому е...у итальяшке?! Только через мой труп! Главный приз получит советский фильм, даже если он полное г….!!!” Чухрай совершил подвиг, ослушавшись Хрущева. Дал фильму Феллини Дал фильму Феллини главный приз. Хрущев при этом не превратился в труп!
Я взял у Картлоса Хотивари деньги, он куда-то спешил, оставил меня в номере (родственник Картлоса был гостем Московского фестиваля — отсюда и номер в гостинице), сказав, что скоро вернется, а я заснул на диване, и мне приснился сон, в котором я стою в коридоре и через дверь разговариваю с итальянским кинобогом. Но лифт, где я терроризировал чесночным духом маэстро Феллини, случился в реальности так же, как и семь мраморных слоников от благодарного за бабушкины бакинские обеды Лаврентия Павловича Берии. Поиски ордена Ленина с Галактионом Табидзе в ночном Тбилиси, и зимний Ленинград с длинным Довлатовым — правда... Все это живет в моей памяти. Но когда проходит много времени, то часто и правда начинает вызывать в тебе сомнение: а было ли это?
