Текст: Борис Кутенков
В «Урале» продолжается проект Юрия Казарина «Слово и культура», в котором известные писатели делятся подробностями своей литературной кухни. На этот раз герои рубрики – Марина Кудимова и Евгения Риц. О различии поэзии и стихосложения (Марина Кудимова): «Поэзия не предназначена никому конкретно – или предназначена Богу, стихосложение всегда имеет адресата. Мне кажется, онтологическое в стихах не существует в отрыве от социального, бытийное – без событийного.
Поэтические взаимосвязи сложны и нелинейны. Случаются периоды – и длительные – преобладания социального – эпического (Некрасов, Маяковский) или онтологического – лирического (Ломоносов, Тютчев), но в большом поэте одно без другого не живет – и Ломоносов пишет “Письмо о пользе стекла”, а Тютчев – политические сатиры…» Евгения Риц: «Мне кажется, влияет на меня и онтологическое, и социальное. Более того, думаю, что социальное и есть онтологическое, как, например, теперешняя эпидемия и подобные ей исторические точки бифуркации. Я ощущаю ход истории как поэтическую материю, и сейчас именно ход истории занимает меня больше всего…»
Вышел октябрьский номер журнала «Дегуста» (редактор – литературный критик Ольга Девш). «Выбор дегустатора» представлен стихами Анны Русс из книги «Stories» (о ней мы недавно писали и беседовали с поэтом на «Современной литературе»): «И вряд ли наутро ты заново сможешь родиться / И то, что ты делал во сне, никуда не годится / Ни силы, ни веры – но прежнее солнце в окне / И тут понимаешь, что Бог на любой стороне». В разделе «Стихами» – Катя Капович: «Из земли ползут после полива / муравьи, медведки, червяки, / прямо Заболоцкого мотивы – / космос, и при этом по-людски…»; Дана Курская: «готовая к предательству стоишь / пуская корни в новое пространство / как будто этот космос только твой / но также и освоенный другими / зловещий месяц смотрит из-за крыш / как ты себе опять меняешь имя…»; Григорий Стариковский: «о камень, я хотел быть камнем, / чтобы сказали, это – камень, / лежит державиным, но я – / одна из этих мокрых веток, / кривых, облупленных, ненужных, / и разве что весной несрочной / усядется здесь птица фет / и запоет…»
Рассказ Виталия Очирова: «Если бы ученые не прекратили свои исследования преждевременно, то обнаружили бы много интересного, связанного с функцией кнопки. В частности, они бы определили, что процесс в земном ядре отнюдь не деструктивный и устроен гораздо сложнее, чем изначально представлялось. Вместо того, чтобы взрывать планету, кнопка создает ее бесчисленные копии. Процесс был запущен. За несколько секунд вселенная заполнилась бесконечным числом планет Земля, на которых в одинаковых позах застыли одни и те же люди в ожидании грандиозного взрыва…»
В октябрьском «Новом мире» – новая огромная работа Ирины Сурат, на этот раз посвящённая семантике образа дерева в русской и мировой поэзии. О стихотворении Ахматовой «Все души милых на высоких звёздах…» и изменённых датировках: «Автографов и списков не сохранилось, но в экземпляре сборника “Стихотворения” (1958), принадлежавшего Вяч. Вс. Иванову, Ахматова своей рукой зачеркнула “1941” и написала “1921”. Дата в данном случае – не внешний факт, а часть текста, задающая его восприятие…» О Заболоцком: «Рядом с реминисценциями из Пушкина и Лермонтова возникает эта личная тема посмертного слияния с деревом и совместного с ним нового бытия – жизни души и ума в объятиях дерева. Как видим, поэтика Заболоцкого менялась с десятилетиями, а мироощущение его оставалось по сути неизменным…»
Сайт Prosodia публикует стихи Максима Палкина. В лучшем стихотворении подборки («Был одноклассник такой у меня – Форманюк…») есть обаяние автобиографического свойства. Безыскусность у Палкина выступает как нарушение художественных «конвенций» (просто рассказать историю из жизни – без вывода, без каких-то поэтических приёмов), и как недостаток (порой автор ведом рифмой, отчего вторая строка стихотворения, например, приобретает некоторую неуклюжесть. Но это тот случай, когда недостатки – продолжение достоинств: неуклюжесть тут – продолжение «антихудожественности», прозы жизни с её непосредственностью, особенно выраженной в последней строке – словно взятой из живого разговора). В этом автор отчасти следует за Рыжим и Гандлевским.
- Был одноклассник такой у меня – Форманюк,
- и интересной была у него форма ног.
- Вместо уроков он сальто крутил – и каюк:
- выкрутив крюк, он упал и сломал позвонок.
- В общем, с трудом он окончил 9Б класс,
- но он был счастлив – Вадим Форманюк – потому,
- что прикупили ему тонированный таз,
- и смог на шару в шарагу попасть, в ПТУ.
- Виделись мы очень мало с тех пор, по газам...
- Если не раз. Да и то, может быть, это сон.
- Он улыбнулся, поржал, улыбнулся, сказал:
- «Эт вот – вот так вот... Ну, значит... Максон, то да сё...»
- Таз он разбил или продал – не помню уже,
- может – не то и не то. Может крутит он крюк,
- где-нибудь, пары забыв – дрифтит у гаражей.
- Счастья тебе, одноклассник родной, Форманюк.
В «НГ Ex Libris» Николай Милешкин беседует с высоцковедом Сергеем Жильцовым о творческом наследии Владимира Семёновича. О работе с текстами поэта: «Когда мы с Крымовой и Абдуловым готовили первые тексты Высоцкого к печати – и не мы одни, – стояла задача как можно больше обнародовать, то есть пробиться сквозь цензуру. На все это потребовалось десятилетие после его смерти. Я-то, когда столкнулся с вариативностью произведений Владимира Семеновича, пошел в школьную библиотеку – я тогда учился в школе, там было полное собрание сочинений Некрасова – и определил для себя ориентир – каким я хочу видеть изданного Высоцкого…» О текстологических искажениях: «…кое-кто и сам писал тексты «под Высоцкого» – чтобы выменять новые тексты за свое “творчество”. Такие люди мне известны. Так сформировался тот самый массив «коллекционных списков», на основе которых на Западе (этот термин оттуда) и печатали эти произведения, никаким образом не аннотируя…»
На Colta Александр Чанцев пишет о романе Григория Злотина «Снег Мариенбурга», новаторство которого сейчас довольно широко обсуждается. О замысле романа: «Весьма таинственная книга Григория Злотина, преподавателя литературы в Калифорнии и переводчика Рильке, Кафки и Гессе, заставляет вспомнить то, чем литература занималась раньше, – тщательное, въедливое даже создание альтернативных миров». Об «отсутствии опоры как главной черте романа»: «Читательских ожиданий тут возникнет по ходу действия очень много – и не всем им суждено сбыться, отнюдь. Ведь сначала можно, дивясь, как в борхесовском бестиарии, почти заблудиться среди странных персонажей, насельников этого мира: вот волка тащит на казнь толпа блеющих, вот счетовод-соловей, вот летающие старики, вот головоломка-мандала, вот человек готов пойти на казнь ради зонтика, почему-то запрещенного в этом мире, вот безумный отставной клоун или человек, подхвативший болезнь уменьшения в размерах… Крайне интересно, как оформлены эти загадочные явления».
В «Формаслове» – стихи Ирины Чудновой, продолжающие лучшие традиции мандельштамовского блаженного бессмысленного слова (с акцентом больше на блаженстве звука, чем на бессмысленности) и усвоившие след речевого целораспада, особенно, может быть, актуальный в сегодняшней точке мира:
- словом «голод» вывернут гололёд
- чтоб загробный рот освежила вода
- как навылет пуля виску споёт –
- ты не будешь голоден никогда
- кто трёхлапому солнцу принёс обет
- тот бессмертней яблока гесперид
- стосковался по шагу несбывшийся след –
- за чертой кромешной цикада звенит
Rara Avis представляет новую колонку Владимира Березина – о смысле и течении речи: «Но современный мир очень любит многословие, а содержательные высказывания ему кажутся необязательными. Несодержательные, логорейные речи плодятся, как вирусы, и общество тонет в их потоке. Обыватель, ни в чем обычно не уверенный, падок на авторитеты и часто готов поверить человеку, говорящему напористо и убежденно. Он считает это признаком компетентности, да что там – обывателю кажется, что эта гладкость логореи намекает на содержательность высказывания. Он с удовлетворением слушает это течение воды, иногда вслушивая в него свои, дорогие ему смыслы…»
На «Прочтении» – новые стихи Николая Васильева, полные метафизической тревожности:
- я с бутылкою к дому иду своему
- и стою словно пёс в тишине
- вот мой дом вкотлованен в печальную тьму
- и оттуда слышней и слышней
- поддувает на угли забытой попсой
- над путями во мраке весны
- бреют виолончели и звездная соль
- проповедует ранам земным
В «Знамени» – стихи Василия Нацентова, как всегда, покоряющие сочетанием точного монтажа кадров – и цельной натурфилософской картиной; чуть архаичным обаянием вневременного (эти строки – словно воплощённое упрямое оппонирование тем, кто говорит о необходимости писать непременно здесь-и-сейчас); лейтмотивом медленного прорастания, беспокойного и осторожного внимания к миру. Разговор о собственной малости здесь выдержан с точным чувством меры, не перерастая в самоуничижение.
- Как мне ещё сказать?
- Огонь небесный, это моя рука
- разлетается пятернёй, как стая:
- каждая птица в отдельности так легка,
- что, оторвавшись, тотчас может растаять.
- Как мне ещё?
- Огонь небесный, это я,
- голова, два уха,
- одинокий и маленький, как земля,
- яблоком в траву
- падаю глухо.
На Facebook – заметки Нацентова об ощущении автора после публикации стихотворной подборки: эти чувства близки, думаю, каждому, кто испытывает социальное одиночество в разливанном море литпроцесса: «Перечитаешь сам: в который удивишься чуткости, доброте редактора, отпустишь наконец стихи (уже не совсем как бы и свои) в свободное плавание, в другую, настоящую жизнь... Но ничего больше не случится. Они канут, как спелый желудь в осеннюю воду, в информационное наше пространство, в небытие реальности, которое вряд ли мягче и лояльнее что ли небытия настоящего, вневременного. И все. Разве только несколько добрых друзей напишут: прочитали, да, что-то в этом есть, старик! И все. Теперь точно все. Время!..»
Завершим этот обзор важным материалом «Знамени»: интересный круглый стол «Советский Союз глазами молодых». Принимают участие Ростислав Амелин, Арина Обух, Василий Нацентов, Валерий Отяковский и другие «незаставшие». Валерий Отяковский: «Для кого-то же, наоборот, СССР начнется только с рождения родителей – это стадионы, слушающие поэтов; бесплатные школы, больницы и кладбища; добыча алмазов и нефти… Отдельно, конечно, репрессии. О них нужно говорить подробно и как будто в другом опросе – они как вытесняемое жуткое из психоанализа, единственное, что еще живет от советских времен, что действительно еще горячо. Даже война не так страшна, потому что о ней (хотя с каждым годом все меньше) рассуждать можно…» Василий Нацентов: «Может быть, потому, что родились мы в безвременье и нам нужна хоть какая-нибудь – даже такая, суконная – опора. Может быть, потому, что то время по сути своей еще и не кончилось: хорошее испаряется быстро, а плохое, как бы фундаментом, остается с нами навсегда... Дело еще и вот в чем: я влюблен в Оттепель. И не я один. Удивительное, странное, неоднозначное и счастливое время. Одновременно советское и антисоветское. Свободное и честное. Подлое, несправедливое…»
