19 февраля исполняется 75 лет Льву Рубинштейну. Сейчас нет нужды объяснять, кто это — и это верный знак того, что семидесятипятилетие одного из самых оригинальных ныне здравствующих русских поэтов стоит отметить не только в дружеском кругу. Сам он, собственно, так и отмечает - большим творческим вечером с приглашенными гостями и с бесплатным входом на актуальной в этом сезоне площадке ДК "Рассвет". А мы решили задать ряду русских литераторов следующих поколений, выступающих в печати со стихами и порой получающих за них премии, один вопрос:
Повлиял ли на вас Лев Рубинштейн как на сочинителей?
Полученные ответы красноречивы.
Ростислав Амелин
Вопрос ясен: повлиял на меня Рубинштейн как на сочинителя?
Картина литературной иерархии, где все поэты стоят на одной полке, по алфавиту, и оттуда влияют, и кто больше всех на всех повлияет, тот, значит, и гениален, на самом деле бессмысленная по одной простой причине: если поэзия не влияет, значит, это не поэзия, значит, она была зря. Поэзия, пожалуй, одна из форм речи, которая действительно влияет — не всегда положительно — на умы. Пожалуй, влиять она только и умеет — поэзия не строит, не убивает, но она влияет, как мало что в мире, на все это.
О Рубинштейне я узнал в [Лит]институте, когда все зачитывались концептуалистами. Концептуалисты вообще интересные поэтические существа: если просто взглянуть на их тексты, не имея в голове никакой картины о том, кто это и что это, вряд ли быстро найдешь между ними что-то общее. На то они и концептуалисты, что главная общая для них идея — это идея как таковая. Читая, читая, читая, читая еще, читая еще и еще Рубинштейна начинаешь понимать, что существует Идея, которая как бы надстоит над текстом, предшествует тексту, иллюстрируется текстом, что-то означает, но не то, что написано в тексте, а совсем другое, может быть, даже вообще совсем другое, может быть, даже нечто совсем-совсем другое. И это другое — оно создает пространства, создает объемные миры, создает вселенные, в которых все эти отдельные тексты существуют как обычные вещи, тривиальные вещи, как стул, или стол, или сосна, которые можно потрогать, которые можно собирать вместе или разбрасывать, которые можно разрушить и восстанавливать.
Вообще другие концептуалисты тоже так делают, но мир Рубинштейна наиболее показателен как пример того, что я имею в виду, но никак не называю, потому что это и не должно быть названо: это тайна создания мира. Мир создается словами, но слова должны быть расставлены, должны быть пронумерованы: первое слово, второе слово, третье слово, четвертое слово. У мира должна быть структура, и она может быть любая, но главное — она должна быть последовательная и строгая. В ней должна быть система, которая превыше всяких отдельных слов, превыше текстов, и эта система должна быть воспроизводима, и эта система, которая не может быть названа — это и есть поэзия. Поэтому, почитав стихотворение Рубинштейна, можно раскрыть ее, и сесть, и написать гору стихотворений в том же ключе, испытав поэтическое. Это вообще-то свойство концептуалистов, создавать такие ловушки, но Рубинштейна среди них всех отличает особенная ясность и, как следствие, наибольшая откровенность. Он не посвящает нас в секту, не пытается выдать себя за кого-то еще, он честно создает программы и программирует, программирует мир и вещи вокруг себя, и делает это просто: раз, два, три, сто двадцать три, и на это на самом деле очень легко можно поддаться.
Но нет, Рубинштейн на меня не повлиял, потому что я этому не поддался.
Я у Рубинштейна скорее чему-то научился, но чему, не скажу, это секрет, потому что, во-первых: не только Рубинштейн меня этому научил, а во-вторых: назвать это нельзя, по той же причине, по какой нельзя назвать ту самую тайну создания мира. А если бы было можно, то тогда бы она была ненастоящей, она бы ничего не создавала, была бы обычной вещью.
Евгений Абдуллаев (Сухбат Афлатуни)
Прямого влияния не ощущал. Да и познакомился со стихами Рубинштейна довольно поздно (внутреннее поле к тому времени было заставлено другими голосами и книгами). Но косвенное – через его влияние на современную поэзию – оно наверняка было. Эстетика «быстрого монтажа», доведенная в стихах Рубинштейна до своей, возможно, предельной формы. (Именно поэтому, как всякое «предельное» явление, его поэтика не может влиять напрямую; она, как и поэтика Пригова, Вс. Некрасова, Авалиани… – «самоисчерпаема», влияние тут может быть лишь эпигонством.) И еще – если говорить «поверх текстов», то само присутствие ЛС, то, что он где-то дышит, ходит, читает, улыбается – это уже для нашей поэзии очень хорошо…
Иван Родионов
К сожалению ли, к счастью ли, но в городе Котово Волгоградской области в девяностые и в начале нулевых не было ни ЛИТО, ни интернета (по крайней мере у меня). Потому в златые для пишущего человека годы юношества я слыхать не слыхивал не то что о московском концептуализме – русская поэзия для меня тогда обрывалась на шестидесятниках. Имена какие-то слышал, а стихов почти не читал. Потому на становление моего скромного авторского голоса творчество Льва Рубинштейна не повлияло никак. Хотя фамилию такую слышал. Забавно было. Карябал как-то лет в шестнадцать-семнадцать стихи на рулонах туалетной бумаги – казалось, что это эпатажно и по-панковски. Мол, наберу собрание сочинений в трёх рулонах. Кто-то умный из нашей компании тогда сказал, что у Рубинштейна – карточки, у тебя – рулоны. Я запомнил. Такой вот котовский концептуализм.
А вот позднее, гораздо позднее одну вещь у мэтра я скромно перенял: "сожженные мостики". Когда опущены звенья и повествование разбивается, а читателю – если он желает – нужно заполнять лакуны самому. В прозе подобный приём был мне знаком – его использовали различные писатели от Хемингуэя до Стругацких. Оказалось, что и в поэзии тоже так можно, и даже радикально. Не объяснять! И за осознание этого поэтического права – спасибо Льву Семёновичу. С юбилеем!
Михаил Визель
В середине второго класса обнаружилось, что моя дочь прекрасно умет читать, но совершенно не понимает, зачем это делать. Отчаявшись улестить ее изумительными детскими книжками, в которых, как можно догадаться, у нее не было недостатка, я снял с полки только что вышедший внушительный том "Полного собрания карточек" Льва Рубинштейна и предложил Маше читать их по очереди: одну я, другую она. Уловка сработала: Машу очень заинтересовали и озадачили эти странные обрывочные тексты, одинаково далекие и от строгой школьной дидактики, и от красочных книжек с картинками. Но в полное восхищение она пришла, когда на одной из карточек появилось словечко, ей уже, как мне было известно, вполне знакомое, но до сих пор не встречавшееся ей в печатном виде. Да где! Не на заборе, то есть не на каком-нибудь интернет-форуме, а в толстой печатной книге, которую папа сам снял с ближней полки и с увлечением читает. У нее произошел натуральный слом шаблона. А я подумал, что именно дети, с их незамыленным восприятием - лучшие читатели концептуальной поэзии. Будем как дети - будем концептуалистами. С днем рождения, Лев Семенович!
