Полугениальный Бурлюк

Текст: Фёдор Косичкин

Казалось – Давиду Бурлюку всё на пользу. И обыкновенная казачья, но всё-таки диковато звучащая «бурлящая» фамилия, провоцирующая на футуристическое словотворчество – «бурлючьи», «бурлючить» и т.д. И отец-агроном, рачительно управляющий графским поместьем, что дало возможность братьям-футуристам Бурлюкам и всей их развесёлой компании проводить месяца в благодатной Херсонской губернии, откармливаясь впрок для голодных петербургских зим и в прямом смысле слова приникая к почве.

И даже, грех сказать, детская инвалидность: случайно, в детской шалости (играли с игрушечной пушечкой) выбитый левый глаз, заменённый на стеклянный и ставший неотъемлемой частью его эпатажного имиджа, без конца обыгрываемой друзьями – достаточно вспомнить название умного и въедливого мемуара Бенедикта Лившица о русском футуризме – «Полутораглазый стрелец».

Вообще эта любопытная книга – не только ценнейший источник сведений о зарождении русского поэтического авангарда, но и в первую очередь о самом Бурлюке. Мастер версификации, первый ученик французской школы символизма, Бен Лившиц отчётливо осознавал свою органическую чужеродность стихийным вахлакам-Бурлюкам, но разделял их интересы и видел очень вблизи. В частности, видел, как Давид Бурлюк присваивал себе европейскую поэзию, буквально на его, Бена, глазах соединяя услышанное им только что от самого Лившица стихотворение Рембо в собственные корявые строчки:

"Как некий набожный жонглер перед готической мадонной", Давид жонглировал перед Рембо осколками его собственных стихов. И это не было кощунство. Наоборот, скорее тотемизм. Бурлюк на моих глазах пожирал своего бога, свой минутный кумир. Вот она, настоящая плотоядь! Облизывание зубов<…>: "Весь мир принадлежит мне!" Разве устоят против подобного чудища Маковские и Гумилевы? Таким тараном разнесешь вдребезги не только "Аполлон": от Пяти углов следа не останется.

И как соблазнительно это хищничество! Мир лежит, куда ни глянь, в предельной обнаженности, громоздится вокруг освежеванными горами, кровавыми глыбами дымящегося мяса: хватай, рви, вгрызайся, комкай, создавай его заново, – он весь, он весь твой!

Это заражало. Это было уже вдохновением.

Лившиц, противопоставляя себя-«европейца» «дикарям»-футуристам, лукавит и драматизирует: «дикарь» успел поучиться в Королевской академии изобразительных искусств в Мюнхене, где его называли «диким степным конем», и в мастерской Фернана Кормона в Париже. И, по свидетельству самого Лившица, при необходимости – например, чтобы успокоить папу – мог изобразить аккуратный пейзажик, хоть сейчас на Салон.

Но «вектор» Лившиц уловил правильно. Впрочем, он не учел другого. Бурлюк не только поедал богов, но и порождал богов.

Сам богом так и не став.

Ситуация, когда первооткрыватель какого-нибудь нового течения или направления оказывается менее ярким, чем его последователи, не так уже редка и даже типична в разных видах искусства. Имя создателя интернационального стиля в архитектуре Миса Ван дер Роэ, первым представившего офисное здание в виде стеклянного параллелепипеда, известно сейчас только специалистам. Пресли произвёл революцию своей рваной манерой и «непристойными» сценическими танцами, но вслед за ним пришли Beatles и Rolling Stones, по сравнению с которыми сам Элвис кажется респектабельным эстрадным певцом (кем он, собственно, и был). Нечто подобное можно сказать про Давида Бурлюка.

Энергичный contemporary artist и, в современных терминах, куратор, практически создавший из нескольких талантливых «неформатных» юношей, благоговевших перед Хлебниковым, оформленное явление «русский футуризм» со своим ярким манифестом «Пощечина общественному вкусу», оказался в общественном сознании вытеснен на обочину своим гениальным протеже Владимиром Маяковским. Который вообще-то и не собирался быть поэтом. Именно Бурлюк сказал мятежному студенту-художнику, показавшему ему свои первые опыты: «Вы – поэт!» Что сам Маяковский, надо отдать ему должное, всегда помнил – но всегда говорил о Бурлюке как о пройденном этапе.

К сожалению, так оно и было. Кружным путем, через Владивосток и Японию, попав в 1922 году в США (характерная деталь: деньги на переезд он выручил, создав и продав за два года в Японии около 200 своих картин), Давид прожил долгую и, в целом, благополучную жизнь профессионального американского художника второго-третьего ряда, даже издавал свой журнал, – но его бурная футуристическая молодость оказалась чем-то далеким и ненужным. До такой степени, что его визиты в СССР в 1956-м и тем более даже в 1965 году (организованные и оплаченные СП СССР) вызвали лёгкое недоумение и даже раздражение: позвольте, что вы здесь делаете? Вам место давно в учебнике литературы! А о покупке его живописных работ, даже явно антифашистских «детей Сталинграда» (1944) не могло быть и речи.

Впрочем, остаться в учебнике литературы на одной странице с Маяковским и Хлебниковым тоже не многим дано. Бурлюку это удалось.

И[з]. А[ртюра]. Р[ембо].

Op. 75.

• Каждый молод молод молод
• В животе чертовский голод
• Так идите же за мной…
• За моей спиной
• Я бросаю гордый клич
• Этот краткий спич!
• Будем кушать камни травы
• Сладость горечь и отравы
• Будем лопать пустоту
• Глубину и высоту
• Птиц, зверей, чудовищ, рыб,
• Ветер, глины, соль и зыбь!
• Каждый молод молод молод
• В животе чертовский голод
• Все что встретим на пути
• Может в пищу нам идти.
• Из сборника «Дохлая луна (1913)»