Текст: Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»
Когда Светлана Алексиевич еще не была ни нобелевским лауреатом, ни даже лауреатом премии имени Ленинского комсомола, она побывала в этом музее и написала: «Ловлю себя на мысли, что мне все время хочется цитировать самого Дзержинского. Его дневники. Его письма. И делаю я это не из желания каким-либо образом облегчить свою журналистскую задачу, а из-за влюбленности в его личность, в слово, им сказанное, в мысли, им прочувствованные». Почему-то ее любят попрекать этими строками. А зря.
Попытаемся рассмотреть человека, которого принято называть Железным Феликсом. Он так и остался, быть может, самой романтической и притягательной личностью в истории советской эпохи. Памятники и картины, посвященные Дзержинскому, всегда выделялись из общего ряда историко-революционного жанра высоким уровнем накала. Образ Железного Феликса – это и нерв, и особое благородство, и необычная внутренняя драма. В нем было то, что всегда почитал наш народ – аскетизм, преданность делу, горение. Да, он так и просился на полотно или в легенду – не по собственной инициативе, а по фактуре внешней и внутренней. Драматург Михаил Шатров любил писать о нём в ремарках к своим пьесам: «Приятный польский акцент». Даже по ремаркам чувствуется пиетет, с которым относились к Феликсу Эдмундовичу.
Признания заключённого
И начинается легенда с подполья, с тюрем. «Ты называешь меня беднягой, крепко ошибаешься. Правда, я не могу сказать про себя, что я доволен и счастлив, но это ничуть не потому, что я сижу в тюрьме. Я уверенно могу сказать, что я гораздо счастливее тех, кто на "воле" ведет бессмысленную жизнь. Тюрьма страшна лишь для тех, кто слаб духом», - писал молодой Дзержинский сестре Альдоне.
Его «Дневник заключенного» -- замечательное чтение. Многое оттуда хотелось бы процитировать. Например, такие дидактические рассуждения: «Не бейте своих ребят. Пусть вас удержит от этого ваша любовь к ним, и помните, что хотя с розгой меньше забот при воспитании детей, когда они еще маленькие и беззащитные, но когда они подрастут, вы не дождетесь от них радости, любви, так как телесными наказаниями и чрезмерной строгостью вы искалечите их души. Ни разу нельзя их ударить, ибо ум и сердце ребенка настолько впечатлительны и восприимчивы, что даже всякая мелочь оставляет в них след».
Первый чекист
После октябрьской победы он получил задание партии – основать и возглавить Чрезвычайную комиссию. Для этого Дзержинскому во многом пришлось сломать самого себя. Международная разведка и контрразведка – это всегда интриги мирового уровня, а он так не любил лукавить… И подписывать смертные приговоры для него действительно было мукой, в особенности – на первых порах, это не рисовка. Но и отказываться от «черной работы» – не в его характере, если эта работа необходима той идее, в которую Дзержинский верил. И аналитические способности у него, как известно, проявились еще в нелегальные времена, когда приходилось вычислять провокаторов.
Он продолжал откровенную переписку с сестрой – и это была настоящая литературная исповедь: «Для многих нет имени страшнее моего. И я чувствую, что ты не можешь примириться с мыслью, что я — это я, и не можешь меня понять, зная меня в прошлом… Ты видишь лишь то, что доходит до тебя, быть может, в сгущенных красках. Ты свидетель и жертва молоха войны, а теперь разрухи. Из-под твоих ног ускользает почва, на которой ты жила. Я же — вечный скиталец — нахожусь в гуще перемен и создания новой жизни. Ты обращаешься своей мыслью и душой к прошлому. Я вижу будущее и хочу и должен сам быть участником его создания». По таким признаниям можно попытаться понять этого человека.
Он был готов защищать власть революционеров: «Теперь борьба – грудь с грудью, борьба не на жизнь, а на смерть». И сделал всё для того, чтобы ВЧК стала особой организацией, гвардией новой страны. Дзержинский писал об этом с жаром: «Работа чекистов тяжелая, неблагодарная (в личном отношении), очень ответственная и важная в государственном, вызывающая сильное недовольство и отдельных лиц и саботажных учреждений. Вместе с тем – работа, полная искушений на всякие злоупотребления властью, на использование своего положения и одного факта службы в ЧК для личных выгод». И считал первым делом борьбу со «слабыми на искушение товарищами».
Он держался подвижником. Современница вспоминала о Дзержинском, который уже возглавлял могущественную спецслужбу: «Однажды в первый год Советской власти в Москве, на Сретенке, она встретилась с Юлианом Лещинским, и они вместе зашли в какое-то кафе. Хозяин этого кафе, услышав их польскую речь, разговорился с ними и угостил очень вкусными пирожными, что по тому времени было невероятной роскошью. Уходя, Лещинский захватил с собой несколько пирожных и отнес их на Лубянку, 11, Дзержинскому, желая его попотчевать. Но кончилось это большим конфузом. Дзержинский категорически отказался есть пирожные, заявив:
— Как вы могли подумать, что сейчас, когда кругом люди голодают, я буду лакомиться пирожными!
Лещинский потом признавался, что чуть не сгорел со стыда.
В первые годы Советской власти было также очень трудно с товарами широкого потребления.
У Феликса Эдмундовича был один-единственный полувоенный костюм, но он не разрешал шить ему новый и вообще покупать ему что-либо лишнее из одежды.
Лишь в последние годы своей жизни, когда он был председателем ВСНХ и ему приходилось иметь дело с представителями иностранных государств, он надевал темно-синий костюм и галстук». И это при том, что, никогда не будучи состоятельным человеком, в молодые годы он одевался франтовато, был не чужд элегантности. Но острое чувство справедливости он считал фундаментом революционного сознания и, вероятно, сознательно лелеял его в себе.
Закордонная разведка
Мы не преувеличим, если назовём Дзержинского первым организатором советской разведывательной «закордонной» операции. Только удалось войти в закрытые звери, преодолеть саботаж – а он уже совершил этот опыт. В Финляндию отправлялся известный издатель и журналист Алексей Филиппов. Он приятельствовал с Дзержинским и стал секретным сотрудником ВЧК. Кстати, практически на энтузиазме. За риск и сведения ему не платили. С января 1918 года он стал неделями и месяцами жить в Финляндии – как корреспондент. И никто не догадывался о его тайной миссии. В то время финны представить не могли, что в «совдепии» уже работает внешняя разведка. А Филиппов лично отправлял Дзержинскому сведения о политических настроениях в Финляндии и Германии, о взаимоотношениях этих стран, о настроениях в армии и на флоте, о белом движении… Это была профессиональная работа – например, Филиппов резонно предположил, что Балтийский флот вернется в Советскую Россию. Таким было начало большого и тонкого дела, тайной службы плаща и кинжала. А решающей в этом предприятии стала сила убеждения, присущая Дзержинскому.
Человек взрывчатой страсти
Всю жизнь он был рефлектирующим мыслителем и в то же время – максималистом, который верен своим принципам. Презрение к деньгам, к обогащению – это он сохранил с юности, с тех времен, когда еще был католиком. Подкупить его – ни золотом, ни славой – не представлялось возможным.
Его уважали и недоброжелатели. «Дзержинский был человеком великой взрывчатой страсти. По каждому вопросу, даже и второстепенному, он загорался, тонкие ноздри дрожали, глаза искрились, голос напрягался и нередко доходил до срыва. Он как бы всегда находился в состоянии высшей мобилизации. Бесследно растворялся в деле», - писал о нем Троцкий, умевший находить, может быть, не самые точные, но уж точно красивые, художественные формулировки. Но «взрывчатая страсть» – это точно. И она помогала Дзержинскому выходить победителем из многих споров с соратниками. И по вопросам Госбезопасности, и по экономике. Он умел убеждать и не жалел времени на дискуссии, поскольку был человеком не только дела, но и слова.
Неудивительно, что Дзержинского уважали не по разнарядке, не из страха перед «официозом». В нем видели искреннего, не «карьерного» революционера и руководителя. Да он бы и сам себя презирал, если бы превратился в вельможу. И Владимир Маяковский не только из-за щеголеватой, сразу врезающейся в память рифмы:
- Юноше, обдумывающему житьё,
- решающему, делать жизнь с кого,
- скажу, не задумываясь — делай её
- с товарища Дзержинского.
Слово простое: расстрел
В свое время событием стало появление поэмы Безыменского «Феликс» – сбивчивой, написанной отчасти «под Маяковского», но знаменательной.
- В жёстком кресле,
- Очень простом,
- Очень простой человек.
- Время, шагай себе!
- Время, не стой!
- Но не стучи так хитро.
- В маленькой ручке,
- Очень простой,
- Очень простое перо.
- Чёрные буквы стекают с пера -
- И человек поседел.
- Легче, чем звук,
- Тяжелей, чем гора,
- Слово простое:
- Расстрел.
Эти стихи в то время знали многие. Там, конечно, не только о расстрелах, просто этот отрывок показательно эффектен. Впервые после Маяковского появилась заметная поэма об одном из вождей Октября. Писать он ее начал вскоре после смерти Дзержинского, а опубликовал в 1927 году. Да, Безыменский производил впечатление стихотворца, который с одинаковым пылом отзывался на любой «социальный вызов» эпохи. Много писал о комсомольских делах, о Днепрогэсе, о Ленине… Но поэма «Феликс» получила наибольший резонанс. Это, пожалуй, самые влиятельные стихи Безыменского.
«Товарищ Дзержинский! Встань во весь рост»
Многие герои революционного 1917 года по разным причинам лишились героического ореола – кто в двадцатые, кто в тридцатые годы, кто – в пятидесятые, очень многие – в начале девяностых. А без портретов Дзержинского и сегодня невозможно себе представить многих кабинетов. Это чувствовали и поэты двадцатых годов.
- Бессонная лампа над столом горит.
- Режущий свет от зари до зари.
- В небе туч золотая канва.
- Бессонным Кремлем живет Москва.
- Чудом минутный, колючий сон –
- Ежеминутно трещит телефон.
- А у подъезда автомобиль
- Воет, взрывая снежную пыль.
- В Кремле кабинет. За ширмой кровать
- Стоит, чтоб в ней никогда не спать.
- Печка, не пой, про уют не мурлычь!..
- Сегодня звонил Владимир Ильич.
- Заговор? Есть! Выехать в шесть!
- Темная весть, что врагов не счесть.
- В прошлом? Сибирь, кандалы, тюрьма.
- Лицом к лицу смерть сама.
- Побег из тюрьмы. Подкопы, жар,
- Кровавой реакции душный угар.
- Товарищ Дзержинский! Стань во весь рост,
- Как капитан не покинешь пост.
- Летопись славных Октябрьских дней
- Ты завершаешь страницей своей.
- Сталью блестят три буквы, слова:
- ВЧК!.. ВЧК!.. ВЧК!..
Эта патетика Юрия Нольдена – поэта, который в то время был заключенным и работал на первом этапе строительства Байкало-Амурской магистрали – не слишком подходит к реальному Дзержинскому. Громких слов о себе он не любил. Рассуждал эмоционально, афористично, нередко – высокопарно, но без самолюбования. Этого не позволяла его личная аскеза. Дзержинский оставался рыцарем идеи. «Нас меньше всего удручают всякие жизненные неприятности, так как жизнь наша состоит в работе для дела, стоящего превыше всех повседневных мелочей. Дело наше родилось недавно, но развитие его будет беспредельным, оно бессмертно», - так он писал из тюрьмы, рассуждая об уничтожении капитализма и всеобщем братстве.
Самый гуманный Холмс
Феликс Дзержинский оказался одновременно и героем мировой драмы, и гением детектива, отчасти – советским Шерлоком Холмсом, который способен, поглядев на преступника, сразу понять его подноготную. Таким предстает Феликс Эдмундович, например, в превосходных рассказах Юрия Германа или в телефильме «Сокровища республики».
О книге Германа, которая выдержала сотни переизданий, стоит сказать особо. Она увлекательна. Без прямых нравоучений и агиток. Каждый рассказ захватывает не хуже новелл Конан Дойла. Конечно, это идеализированный образ, но без слащавости. Писателя интересует Дзержинский, приходящий на помощь людям, в особенности – детям. Он и следователь, и боец, и педагог. Не случайно Дзержинский был для Антона Макаренко образцом в борьбе за «нового человека» в перевоспитании трудных детей. Эти черты есть в Дзержинском Германа.
Зигзаги славы
Дважды ЦК (и лично Иосиф Сталин) отклоняли предложения учредить орден Дзержинского. В первый раз это случилось еще до появления ордена Ленина – и потому отказ вполне объясним. Но во второй раз его можно обосновать только некоторым недоверием партии к своему «щиту и мечу», а может быть, и ревностью к славе Железного Феликса.
И все-таки в классической лениниане сталинского времени, которая создавалась, главным образом, после 1936 года, Дзержинскому воздали должное как одному из выдающихся деятелей революции. И фильм Михаила Калатозова о Дзержинском создавали еще при Сталине – правда, на экраны он вышел уже после смерти вождя и потому его пришлось основательно переделывать. Герой получился суровым и душевным, на вид – не слишком аскетичным, но чрезвычайно притягательным.
А потом к образу Дзержинского стали обращаться после осуждения Лаврентия Берии и «культа личности Сталина» – его воспринимали как нечто противоположное, как идеал, во многом утраченный. Тогда и появился один заметный автор.
Два героя Юлиана Семёнова
У писателя Юлиана Семёнова было два любимых героя. Оба – загадочны, изобретательны, трагичны. Это – Штирлиц-Исаев-Владимиров и Юзеф-Феликс-Дзержинский. Его роман-хроника «Горение» и несколько киносценариев, посвященных молодости Дзержинского и первым месяцам истории ВЧК – это золотой фонд жанра. Жизнь основателя ВЧК оказалась настоящим приключенческим романом. И нелегальная молодость, и чекистская зрелость.
Что добавил Семёнов к общеизвестному на то время образу Дзержинского? Он обращался с ним осторожнее, чем с другими своими героями. Цитировал подлинные документы, осторожно дозировал фантазию. Её было больше, когда речь шла о молодом Переплётчике, Якубе, Юзефе (всё это – партийные клички Феликса). Но Дзержинский получился у него весьма достоверный. Горячий сторонник польской свободы в юности, страдалец за рабочее дело в тюрьмах и расчетливый, неустанный управленец после революции. Вера придавала ему энергии.
Дзержинский надорвался в 48 лет. Ранняя смерть как будто подтвердила честность его образа. Рыцарь отдал новому миру себя без остатка, оставив в наследие молодым товарищам и потомкам спецслужбу, которая уже к тому времени по праву считалась одной из самых профессиональных в мире. «Не падайте духом, ибо вера в свои силы и желание жить для других – это огромная сила», – эти его слова утешали и утешают.
В последние годы писатели, художники, скульпторы, кинематографисты как будто боятся обращаться к образу основателя ВЧК. То ли опасаются сфальшивить – после высоких образцов советского времени, то ли просто не могут точно определить – какова нынче конъюнктура. А это, без сомнений, очень важно, подчас – важнее всего на свете.
Вычеркивая Дзержинского из истории, мы теряем, а не находим. Ему место не в скульптурной кунсткамере. Собственно говоря, во многих городах памятники ему стоят на центральных площадях… Он еще много лет будет вызывать споры, увлекать, удивлять. Необыкновенный был человек. И легенды на пустом месте не появляются.
