Бялик – 150

Текст: Михаил Липкин

Говоря о еврейской культуре, её идейном контексте, следует в первую очередь отметить, что у евреев вообще все общественные явления шли с некоторым запозданием по сравнению с окружающими народами: позже появилось Просвещение, позже возникло национальное политическое движение, а в области, имеющей более всего отношения к Бялику – литературе – господствовали классические, восходящие к древности и Средневековью формы и темы, пронизанные религиозным традиционализмом, экзальтированной патетикой, робкими попытками подражания европейским жанрам и образцам, часто не самым лучшим. И тут появился Бялик. Он сумел оживить язык, сделать поэтическое слово актуальным и естественным. При этом он не был декадентом, модернистом или авангардистом, хотя, например, израильская исследовательница его творчества Хамуталь Бар-Йосеф написала целую монографию (есть русский перевод), чтобы доказать неотделимость Бялика от европейского fin de siècle. Но, пожалуй, вернее будет отметить определённый архаизм поэзии Бялика: сочетание предельной ясности содержания со вполне традиционными формами версификации. Более того, субъект культуры, тот читатель, к которому обращался поэт, – это погружённый в еврейскую традицию знаток языка и классических текстов, другой читатель просто не поймёт тонких намёков и интертекстуальных игр.

Подлинно новаторским стало скорее именно содержание, раньше такого в еврейской поэзии не было: лирический герой видит поле колосьев – и скорбит, что не он сеял это поле, автор приводит читателя в местечковый хедер – и словно говорит «здесь мои корни, и твои, и нас всех», поэма о погроме – одно из лучших произведений Бялика, где даже в переводе (редкий случай) масштаб автора несомненен – автор говорит: «Встань и пройди по городу резни», но вместо ожидаемых ламентаций он обращает свой гнев на уцелевших евреев, неспособных защитить себя и свои семьи, но зато готовых потом искать за свои страдания моральных и материальных дивидендов.

Эта позиция автора очень отвечала идеологии еврейского национального движения. Вот в каких выражениях писал о нём один из лидеров сионизма, а заодно и талантливый писатель Нахум Соколов: «Бялик – один из наиболее современных поэтов… Пророк разбужен силой, которая в такой степени не является его собственной, что он не в состоянии владеть её движениями и сознательно понимать её происхождение и направление». Тем более удивительна связанная с Бяликом загадка, именуемая в литературоведении «Молчание Бялика»: последние три десятилетия жизни он почти не писал стихов. Поклонники объясняли это потрясением от погромов 1903 г. и высказывали комплименты другим, непоэтическим работам Бялика, в частности монументальной компиляции древних мидрашей «Сэфер Агада»; настроенные более критически иронизировали «исписался». Пожалуй, не правы ни те, ни другие. В последние годы Бялик работал над книгой «И было однажды», сборником историй и легенд, старинных и не очень, прозаических и рифмованных, европейских и восточных, переделок известных текстов и сочинённых от начала до конца – свидетельство противостояния Бялика литературному «мейнстриму», попытки создать именно еврейский текст, а не европейский текст на иврите. Литературоведы предпочитают не замечать этой известной любому израильскому школьнику книги, тем более что ивритская литература всё-таки не пошла по указанному Бяликом пути, но мы сейчас можем внимательнее отнестись к целостному наследию поэта. «И было однажды» в полном переводе готовится к печати в издательстве «Книжники», а здесь я приведу несколько текстов из периода его активного поэтического творчества.

Вот самое известное его лирическое стихотворение, оригинал которого стал даже популярной эстрадной песней в Израиле:

Наклонись ко мне

• 
  
• Наклонись ко мне и крылом укрой
• Мою голову, чтобы шум затих,
• Будь мне матерью или будь сестрой,
• Будь приютом разбитых надежд моих.
• 
  
• Когда сердце сожмётся в вечерний час
• Свою боль я выскажу, не тая:
• Говорят, есть юность у всех у нас,
• Где, скажи мне, юность моя?
• 
  
• Я скажу, а ты мне не прекословь:
• Моё сердце горело порой в огне,
• Но приходит ко всем, говорят, любовь,
• Почему же она не пришла ко мне?
• 
  
• Обманул меня звёзд далёких свет,
• Все мечты — как сон; был — и нет его.
• Ничего в этом мире у меня нет.
• Нет ничего.
• 
  
• Наклонись ко мне и крылом укрой
• Мою голову, чтобы шум затих,
• Будь мне матерью или будь сестрой,
• Будь приютом разбитых надежд моих.

Следующий текст можно считать своеобразным переводческим курьёзом. Нет, он довольно точно отражает то, что написано в оригинале, но все, кто переводил этот текст, отразили нотку сожаления и даже раскаяния в финале — дескать, ну вот надо же, мальчик из приличной еврейской семьи и всё такое, а тут вдруг такая неприличная история, весь мир пожертвовал за греховодное времяпрепровождение, ай-яй-яй… И, пожалуй, в оригинале такое настроение действительно выстраивается, так что смысл моего перевода оказывается прямо противоположен смыслу оригинала. Но таков уж переводческий волюнтаризм, я считаю, что прав я, морализаторская нотка в оригинале — дань времени и представлению о воспитательном значении литературы, а подлинная мысль Бялика и сложнее, и проще.

Голод глаз твоих

• Голод глаз твоих властных, в них воли твоей возвещенье;
• Жажда губ твоих, требующих, чтоб их поцеловали;
• Двойня серны — пасутся меж лилий, ждут, чтоб их поймали;
• Прелесть скрытая — ей, словно аду, не знать насыщенья.
• 
  
• Изобилие этого тела, безмерность отрады,
• Эта плоть, что меня, напоив, возвратила к истоку —
• Если б знала ты, радость моя, как давно, как жестоко
• С моей сытой и глупой душой ждал я этой награды.
• 
  
• Безмятежно я жил, но внезапно всё перевернулось —
• Ты прошла и вздохнула, и вздох твой был ласков и грозен,
• И к ногам твоим, робкий юнец — я — безжалостно бросил
• Всё, чем был я богат, — простодушность, невинность и юность.
• 
  
• Счастье было мгновенно, безмерно. Будь благословенно
• Прикасанье твоё, этой сладостной боли рожденье.
• Рухнул весь прежний мир за ликующий миг наслажденья.
• Такова твоей плоти цена. Я плачу эту цену.

Следующее стихотворение показалось мне самым близким к русским поэтическим традициям и реалиям, своеобразным ответом Полонскому на его «Мой костёр в тумане светит». Полонский написал стихотворение от лица женщины, Бялик даёт ту же, вернее, очень похожую ситуацию от лица мужчины. Возможно, я и ошибаюсь, но как оно мне послышалось, так и перевёл.

Динь-дон

• Динь-дон — и исчезла, динь-дон — и умчалась,
• Динь-дон — ничего у меня не осталось.
• 
  
• Красавица, что же ты так поспешила,
• Котомку сложила, расстаться решила?
• 
  
• Так скоро, до срока, ушла ты в дорогу.
• Хоть слово готово, но проку немного.
• 
  
• Неделями в сердце я нёс это слово,
• Но голосом не произнёс это слово.
• 
  
• И вдруг щёлкнул кнут, колесо заскрипело,
• И снова один я, и всё опустело.
• 
  
• Лишь помню: «Прощай!», помню — дрогнули вожжи,
• И ты уже там, за зелёною рощей.
• 
  
• Там ветки и небо. В зелёном и синем
• Мелькает косынка крылом аистиным.
• 
  
• За рощей дорога змеится и вьётся,
• А твой колокольчик звенит и смеётся.
• 
  
• Динь-дон — и исчезла, динь-дон — и умчалась,
• Динь-дон — ничего у меня не осталось.

Статья использует материалы публикации в журнале "Лехаим" № 1, 2023