Текст: ГодЛитературы.РФ
«Шестьдесят килограммов солнечного света» — исторический роман о том, как на рубеже XX века в холодной и бедной Исландии наступили новые времена. Жители отдаленного фьорда на севере страны веками влачили жалкое существование в борьбе за выживание: боролись с вьюгами и лавинами, пасли овец и коров, выходили на промысел трески и акулы, чинили протекающие крыши своих землянок. Казалось, из этой накатанной жизненной колеи невозможно выбраться.
Но однажды во фьорд зашел косяк сельди, а следом за ним — норвежские рыбаки, и все в захолустье пришло в движение!
Большой роман об истории народа, написанный живописно и с чувством юмора, и — трогательное повествование о судьбе мальчика, который ищет способ выжить в этом суровом мире.
***
Хатльгрим Хельгасон (р. 1959) — один из самых известных исландских писателей, лауреат многих национальных и международных литературных премий, кавалер Ордена искусств и изящной словесности Франции (2021). На русском языке выходили стихотворения автора и романы «101 Рейкьявик», «Десять советов по домоводству для наемного убийцы», «Женщина при 1000 °C».
Роман «Шестьдесят килограммов солнечного света» был удостоен Исландской литературной премии (2019), а также наград за Лучшую переводную книгу года в Германии (2020) и Лучшую аудиокнигу в Исландии (2021).
Хатльгрим Хельгасон «Шестьдесят килограммов солнечного света»
- Издательство: «Городец», 2023
- Перевод Ольги Маркеловой
- 18+
Глава 42
КРАСОТА, НИЩЕТА
В Мадамином доме земляночные чудища продолжали любоваться цветком. Преподобный Ауртни с одной и той же улыбкой приглашал всех войти. И конечно, Стейнку из Хуторской хижины тоже — ведь разве не под ее крышей возникла исландская академия музыки?
Из всех баб этого хреппа она была самая неприглядная: наполовину лысая, с патлами, свисающими вдоль обмороженных щек, каждая морщина на ее лице была до краев полна копоти, так что казалось — эта женщина сплошь покрыта черными шрамами, а на лбу прямо над левой бровью красовалась вечно красная шишка, из которой порой сочился непонятный прозрачно-белый гной, капавший на бровь и засыхавший на волосках, так что у нее все время был шершавый бугор над глазом. Ее губы все потрескались, и некоторые трещины были влажны от крови. В верхней челюсти не хватало обоих передних зубов, так что казалось — она прямо угрожает людям этим фактом, потому что, открывая рот, она всегда до десны обнажала верхнюю челюсть, сильно выступающую над нижней. От этого обнажения десны всем становилось не по себе, потому что двойной кратер, оставшийся от передних зубов, был черным-черным, и эта чернота заходила высоко на десну, словно зубы в ее рту спалились. Ее одежда, по обыкновению, была заношенной, занюханной и запачканной. Сзади на внешней юбке она носила твердокаменную навозную блямбу, которая, очевидно, болталась там еще с Рождества.
Не переодевалась она с конца девятнадцатого века.
У Вигдис тошнота подступила к горлу, как только она увидела, как эта женщина, согнувшись пополам и покачиваясь, вошла в гостиную, с руками, замершими в положении для вязания, так что локти торчали позади, словно короткие неоперенные крылья. В отличие от других гостей, она решительно пошла напрямик к столу, — ведь несмотря на всю ее неряшливость, про ее поступки всегда можно было сказать: «Чисто сработано!» Вигдис и Сусанна видели эту беднячку на богослужениях и ежились, — но увидеть ее здесь, в этой гостино-безделушечной обстановке, в их собственной комнате, где она была на сцене одна, — было еще более пугающим. Подруги раньше никогда не сталкивались с человеком в таком позорном состоянии; запах от нее стоял такой, словно за ней столпилось целых восемнадцать покойников. А Ауртни еще и здоровался с ней за руку!.. Это была крайне неподходящая обстановка для женщины на сносях! У этой троллихи мог оказаться французифилис, желтуха, даже проказа, и поговаривали, что она убила своего мужа ядом и молотком. По всем этим причинам каким-то уму непостижимым откровением казалось то, что девочка, держащаяся за ее зловонный подол, была прекраснейшим цветком, который в жизни видели глаза подруг, — даже красивее, чем девочка, которая побывала здесь только что, а сейчас ушла, Хельга, дочь Сньоульки с Нижнего Обвала. Если бы только здесь присутствовал датчанин-фотограф, личико этой девчушки попало бы прямиком на открытку. И как только такая красота вышла из такой паленозубой пещеры — ее мамаши?
Никто из гостей не стоял у цветка дольше, чем Стейнка из Хуторской хижины, никто не был пленен его красотой больше нее.
«Просто чудо как красиво!» — простонала женщина, склонившись перед этой яркой святыней, сверкая дыркой в зубах в светлое воскресное окошко. Старые мадамы дважды моргнули веками, словно веерами, которые могли бы отогнать густое зловоние, исходившее от хуторянки, но в остальном не шелохнулись, не шевельнули ни губой, ни пальцем.
«Да, дивная красота! — стонала Стейнка. — Значит, вот какие у пастора детки? От него только соцветия родятся? Да, наверно. Он как есть святой. А что же это за цвет?»
Никто не решился ответить. Все были сражены ее дерзкими словами. А преподобный Ауртни в коридоре глотнул кадыком.
«Как называется этот цвет?»
«Это розовый», — проговорила наконец Сусанна.
«Розовый? Такого цвета в нашем языке нет. Это какая-то датская хреновня».
«Розовый — исконно исландское слово. В «Саге о Ньяле» Гуннар из Хлидаренди его употребляет⁷⁵», — сказала Вигдис с тяжелым упреком в голосе.
«Это его и сгубило», — отозвалась баба.
И тут она сделала то, чего тоже никто другой не делал: просунула голову, свою пресловутую черепушку, над столом, пока запутавшийся в волосах кончик носа не дотянулся до самого большого цветка, этого ярко-розового празднества, и начала нюхать, изо всех сил шумно вдыхать аромат, словно от этого зависела ее жизнь, словно она нашла источник вечной юности и с каждым глотком продлевает свою жизнь на одно лето. Вигдис вскочила и выбежала на середину комнаты: да что она там творит? Жует ее цветок? Нет, вроде бы не жует. Но вдруг она выпивает из него жизненную силу? Если она и дальше так будет продолжать — вдруг она его убьет?
Девочка Маргрьет стояла рядом с матерью и безучастно смотрела в окошко, со своим ангельским профилем, и, казалось, не проявляла никакого интереса к розовой цветочной красоте. Вигдис с Сусанной не могли оторвать от нее глаз: неужели Бог создал себе ангела в землянке? Но самым непостижимым для них было — насколько мать и дочь были схожи. Значит, и мать когда-то была таким же цветком, но суровая жизнь с годами превратила ее в то, чем она стала сейчас? И этот ангелочек через несколько десятков лет превратится в такую же троллиху? Ах, как жестока эта страна.
«Ох, какая роскошь! Ох, какое чудо, ах, мой единственный…» — стонала Стейнка из Хуторской хижины между вдохами.
Вигдис едва не одернула бабу: она собралась вынюхать эти розы как табак?! — но побрезговала дотрагиваться до горбатого склона, который представляло собой ее плечо, а материал ее кофты лоснился от того, что терся о косовище и коровьи ляжки. Но этого и не потребовалось, потому что прежде чем смердящая баба вынюхала из цветка всю жизнь, она отвела от него свою голову и обернулась — юная пасторша никогда еще не видела столь безобразной радости, столь прекрасной троллихи: лицо бабы сияло всеми своими шишками и бугорками, кровавыми трещинами и зубными кратерами, как будто ярко-розовый оттенок цветка примешался ко всем краскам ее лица и поднял их в рдяно-светящийся восторг.
На кончике носа, на вершине шершавого бугорка на левой брови, на гнойной мокрети в шишке на лбу, на блестящей верхней губе, в овечье-серых вечно мокрых зрачках — везде виднелись бегониево-розовые проблески величиной с булавочную головку: она искупалась в красоте цветка, втянула в себя его цвет и запах, текстуру и великолепие, и сейчас стояла перед носом у Вигдис словно человек, сподобившийся спасения души, которому осталось только сказать: «Ну вот, теперь можно и умереть спокойно».
Затем она сказала спасибо и стала понукать дочь. И они в мгновение ока исчезли из гостиной, с этими отведенными за спину лоснящимися локтями. В гостиной остались стоять и сидеть две подруги с Западных фьордов и старые мадамы: они пытались отогнать от себя ощущение, что все они (но отнюдь не та, которая только что ушла!) вообще не умеют наслаждаться красотой, потому что она для них слишком буднична.
В коридоре Стейнка попрощалась с пастором. А затем послышалось, как она громко сказала, как только они с дочерью вышли на крыльцо: «Ну, Магга родная, вот ты и посмотрела к ним в нутро. У них там не жизнь, а тощища бесскотинная!»
Осенью двадцатилетняя батрачка с Молочного родила девочку, которую окрестили в лучшей гостиной Мадамина дома и дали имя Бегония Аурелия Андресдоттир в присутствии ее тезки в черном жестяном горшке. Утверждали, что отец девочки не кто иной, как норвежский капитан-китобой Андерс Нюволль.
