Текст: Андрей Цунский
Об этой эпохе обожают поболтать бескомпромиссные любители ярлыков. Основная тема их импровизаций – лицемерие, фальшь, двуличие, ханжество, тайные пороки и бедственное положение женщин... Заслушаешься, в общем.
А между тем, именно в Викторианскую Эпоху появились паровоз, современный бетон, пастеризация, современная сантехника (да-да, я о том самом устройстве – где были бы без него современные многоэтажные дома), почтовая марка, велосипед, электрический двигатель, метро и даже шоколад в плитках – такой, каким мы привыкли видеть его сейчас. «Ярлычник» тут же вскинется на эти слова: «А причем тут сама-то королева?», и затянет прежнюю песню про лицемерие. Его, как и ханжество, и фальшь, разумеется, придумала сама королева Виктория, ну а если и не придумала, то уж точно исповедовала, повсеместно пропагандировала, и насаждала. И женщин всех по очереди тиранила тоже лично.
Да не сочтут монархисты и роялисты оскорбительными мои слова – гроб королевы Виктории скорее был похож на сундук. Она была не выше полутора метров ростом, но при этом несколько полновата. Мало и того – в этот гроб с ней положили целую сувенирную лавку. Гипсовую повязку с руки покойного мужа - принца Альберта, его же плащ, расшитый принцессой Алисой, тоже уже умершей, колечко любимого покойного слуги и близкого друга Джона Брауна и локон его же волос, стыдливо прикрытые букетом гиацинтов в левой руке, любимые книги, всякие безделицы и украшения, раскрашенная фотография принца Альберта с туалетного столика, фотографии другой родни, любимый носовой платочек коричневого цвета… Неужели вы не испытали к ней сочувствия? Такие вещи собрала бы в далекое путешествие совсем маленькая девочка, которая боится остаться одна. Вот вам и величие, вот вам и корона, и слава.
Именно при Виктории монархи окончательно утратили в Англии право принимать сколько-нибудь серьезные вопросы. Писатель, журналист и знаток британского конституционного права Уолтер Баджот еще в 1867 году написал, что за британскими монархами сохранилось разве что «право советовать, право воодушевлять и право предостерегать».
А что же ханжество, фальшь и угнетение женщин? Увы – было, и было всего этого в избытке. Как, впрочем, и всегда. Как и сейчас, например.
О женщинах той эпохи написано немало – и тут уж антивикторианцы дали себе вволю порезвиться. В ход идет и безумно неудобная одежда, всякие кринолины-турнюры-корсеты, для наших современниц действительно не слишком отличающиеся от «железных дев» и «испанских сапог». Спросить об этих неудобствах, все же, полагаю, лучше у женщин - хотя пишут чаще мужчины.
Инструкции же «для порядочных женщин» о тайнах брачной жизни (рекомендовавшие лежать неподвижно и думать об общественном и христианском долге, когда… ну, вы поняли, когда) вдохновляют англофобов на длинные и гневные памфлеты, как женская красота вдохновляет поэтов на стихи. Не будем вдаваться в излишние подробности, но верить во всесилие подобных инструкций могут, по моему скромному мнению, лишь люди, с этой стороной жизни незнакомые. Ну или те, кому не повезло – это ведь тоже бывает.
В России самые любопытные дискуссии о викторианской эпохе ведут противники устаревшего уклада жизни - и сторонники патриархальных традиций. Последние критикуют и эпоху, и королеву Викторию лично за британскую принадлежность. Интересен и извилист путь мысли наших спорщиков.
- А вот как насчет книги Изабеллы Битон The Book of Household Management, comprising information for the Mistress, Housekeeper, Cook, Kitchen-Maid, Butler, Footman, Coachman, Valet, Upper and Under House-Maids, Lady’s-Maid, Maid-of-all-Work, Laundry-Maid, Nurse and Nurse-Maid, Monthly Wet and Sick Nurses, etc. etc.—also Sanitary, Medical, & Legal Memoranda: with a History of the Origin, Properties, and Uses of all Things Connected with Home Life and Comfort? Да это викторианский домострой!
(Когда начинаются ссылки на длинные названия, быть беде.)
- А эссе Джона Милля «О подчинённости женщин»? Что вы на это ответите?!
- А Энгельс? «Происхождение семьи, частной собственности и государства»?
Когда «Ярбух фюр психоаналитик» уже не помогает, спор переходит в иную фазу:
- А ферзь бьет эф семь и мат!
- А десять на червях!
- А двух тузов тебе на мизере!
- А дамкой тебе в лоб и резаного в угол!
- А по башке тебе колбасой и холодец с хреном в рожу!
… (соло на ударных инструментах Джои Джордисона, 2677 ударов за 2 минуты, зафиксировано в «Книге рекордов Гинесса»).
Оставим уютную компанию спорщиков – они и без нас прекрасно проводят время. Мы вообще сегодня не про королеву Викторию и не про ее эпоху. Мы о том, почему многим англичанам и в особенности англичанкам вдруг внезапно захотелось вернуться туда. Может быть потому, что в эту эпоху Англия прощалась не только с феодализмом – но и с рыцарством, не в общем, а в бытовом смысле? Хотя ох какими разным были эти рыцари, да и прекрасные их дамы тоже.
Еще в викторианскую эпоху появился на свет Джеймс Мэттью Барри – 9 мая 1860 года. О нем стоило бы написать - хотя бы ради Питера Пэна, которому всегда будет семь лет без двух, ради феи Колокольчик, ну и – куда уж без него – капитана Крюка.
Джеймс Барри родился в совершенно точно викторианской семье: десять детей, из которых он был девятым. Преодолел все трудности, закончил Университет, стал писателем и драматургом. Джеймс Барри удостоился многих почестей: в 1913 году был произведен в баронеты, награждён орденом (в Англии один орден, это как у нас – много), а с 1928 года был президентом «Общества литераторов». Он написал пьесы «Мери Роуз», «Замечательный Крайтон», «Кволити-стрит», «Что знает каждая женщина», и несколько книг – но знают его именно как автора Питера Пэна и произведений о нем. Кстати, подумайте, случайно ли друг Сани Григорьева по Энску носит имя Петька Сковородников.
Однажды дети лондонского адвоката Артура Ллуэлин-Дэвиса Джордж, Джек и Питер на прогулке с гувернанткой встретили в Кенсингтонских садах дружелюбного человека, который от души с ними повеселился: шевелил ушами, танцевал со своей собакой, и вообще вел себя, как мальчишка. Это и был Джеймс Барри. Вскоре он познакомился с и стал другом всего семейства. Стали дружить домами и ходить в гости, даже ездили на отдых в его загородный дом Блэк Лэйк. Там Джордж, Джек и Питер придумали игру – они жили «на острове» и воевали с пиратами. В 1901 году Барри почти с натуры написал повесть «Маленькая белая птичка» - The Little White Bird, где впервые появился Питер Пэн (названный в честь Питера Ллуэлина Дэвиса). В 1904 году Барри появится пьеса «Питер Пэн, или Мальчик, который не хотел расти» - Peter Pan, or The Boy Who Wouldn't Grow Up, в которой братья изображены в виде Потерянных Мальчиков из Неверленда, а в 1911 перекочевали из пьесы в книгу «Питер и Венди».
Но опять же – сегодня мы не о Джеймсе Барри!
13 мая 1907 года родилась Дафна Дюморье. Она к викторианской эпохе не относится ни хронологически, ни в каком либо ином смысле. Родилась в семье актеров, писателей, художников, а ее кузенов – братьев Ллуэлин-Дэвис… Да. Это именно те самые братья, о них вы только что читали. Ну и подумайте, велик ли был выбор у девочки из такой семьи? А между тем он был, и был непрост. «Я должна зарабатывать деньги и быть независимой, но как мне заработать достаточно? Даже если мои рассказы будут опубликованы, они принесут немного денег… В кино я не пойду, это станет напрасным рабством, и у меня не останется времени ни на что иное». Сплошные терзания!
В восемнадцать лет она едет учиться во Францию. Уж так вышло, что после Столетней войны англичане считают Францию если не Англией, то в общем страной своей, хотя и похуже. У французов об Англии по большей части иное мнение… но мы уходим от темы. Юная Дафна живет в комнате без воды и отопления – зато в часе езды от Парижа. Хотя Мопассана и французскую классику она и так читала без перевода.
Ее биография не похожа на приключенческую книгу. Она похожа… на роман самой Дюморье. Издав свой первый роман «Дух любви», она однажды обнаружила возле своего дома в Корнуэлле яхту поклонника, который мечтал познакомиться с создательницей этой замечательной книги. Поклонник был майором британской армии сэром Фредериком Браунингом. В России это был бы... ну как объяснить… «Майор князь Калашников-Жуковский» или «князь Мосин-Тютчев» (фамилии, настолько объединяющей оружие и поэзию, как «Браунинг» в русском обиходе нет). Нет, лейб-гвардии майор – ведь состоял на службе в Букингемском дворце в качестве ревизора и казначея королевской семьи. С ним она проживет тридцать три года, и тут уж о викторианстве не будет никакой речи: оба супруга узами брака свою личную жизнь ограничивать не станут, там вообще «все сложно».
Но не наше дело копаться в личной жизни писателей. Куда интереснее то, что в своих романах Дафна Дюморье часто описывала героинь, которые мучились тоской по викторианским временам, когда все было просто, когда муж был хозяином, жена жила при нем без забот, слуги служили и слушались – а тут все наоборот, мужья маются незакрытыми гештальтами, а слуги насаждают правила игры.
Описание домов… точнее, единственного дома в ее романах – это писание особнячка Менабилли, принадлежавший семейству Рэшли. Двадцать лет после смерти мужа писательница арендовала его и потратила огромные деньги на его реставрацию. Она бы там и осталась, но однажды новое поколение Рэшли захотело и само пожить в родовом гнезде. Как героине «Ребекки» никогда не вернуться в Мэндерли, так и ей уже не вернуться в Менабилли. Ну или наоборот, так теперь уже и ее оттуда не выставить: ведь после смерти Дафну Дюморье кремировали и развеяли неподалеку от дома. Очень возможно, что нынешний владелец дома оказался в положении Чувака из большого Лебовски после похорон Донни: Менабилли ведь навеки связан с именем Дафны Дюморье.
Биографии писательницы – как литературные, так и телевизионные - вызвали гнев семьи и протесты личных друзей. Ее собственные слова, на мой взгляд, очень точны и мудры: «Писателей должны читать, а не слышать или видеть».
Чего я категорически не хотел бы сегодня делать?
Во-первых, называть творчество Дафны Дюморье женской литературой. Нет сомнения, что Дафна Дюморье – женщина, и что читают ее в основном женщины.
Но ведь совсем не женский взгляд был у Альфреда Хичкока, когда он сначала экранизировал ее роман «Таверна «Ямайка»», затем – «Ребекку», а потом и «Птиц». «Ребекка» стала единственным Оскаром среди кинотрофеев Хичкока – но «За лучший фильм», а не за режиссуру, так сказать, «в командном зачете».
А рассказ «Птицы», кстати, и опубликован-то был в сборнике «Альфред Хичкок представляет». Любовь Хичкока к творчеству Дюморье вполне понятна: если он стал родоначальником «саспенса» в кино, то она мастер этого приема, постепенного нагнетания страха – в литературе. Хотя, безусловно, не она в литературе применила его первой, да и мастером, равным Федору Михайловичу Достоевскому ее не назовешь. Хотя пресловутый саспенс в «инструментальном ящике» Достоевского – всего лишь одна из отверток или стамесок.
Во-вторых, я не хочу лепить на работы Дафны Дюморье какой бы то ни было ярлык. Пусть этим увлекаются те, кому так «понятнее». Я не стану утверждать, что разобрался с ее книгами сам, и что все понял, до этого весьма далеко – и вряд ли это станет когда-нибудь моей целью.
В-третьих, я не хочу принимать участие в споре о том, виновна ли Дафна Дюморье в плагиате и, как у нас любят выражаться наиболее страстные спорщики – «украла ли она сюжет». Мой ответ – нет, не виновна и не крала и нечего тут обсуждать. Литература давно превратилась в джаз – есть тема, «стандарт» - а уж прочтения и импровизации сами по себе давно уже стали авторскими, самостоятельными работами. Да и стали бы так популярны во всем мире «Аранахуэсский концерт» и «Бразильская бахиана», если бы «молодой музыкант из Америки» Майлз Дэвис не попросил у бразильского заслуженного и уже старого композитора Эйтора Вилла-Лобоса разрешения использовать темы из этого концерта для собственного альбома Sketches of Spain?
Почему же я начал с такого длинного экскурса о викторианской эпохе, да еще и разбавил его парой абзацев о Питере Пэне?
XVIII и XIX век были временами становления и развития готического романа. В качестве определения литературной готики в одной весьма известной энциклопедии дают слова профессора Криса Болдика из Голдсмит-колледжа Лондонского Университета: «Для получения готического эффекта повествование должно сочетать жуткое ощущение наследственности во времени с чувством клаустрофобии, порождаемой замкнутостью в пространстве, — так, чтобы эти два измерения усиливали друг друга, создавая впечатление болезненного погружения в стихию распада».
По моему личному мнению, которое, как я не раз писал, может «не совпадать», это определение вполне подходит и к книгам Дафны Дюморье. Хотя назвать их готическими перо не повернется и кнопки не нажмутся. Скорее это романы – богемные… но тут мы уже заходим в область определений, а я их не слишком люблю. А «Питер Пэн»…
Мне кажется, что Дафна Дюморье не хотела взрослеть. А может быть и не повзрослела. В обыденной жизни — это невозможно, но в глубине души – кто знает? Королева велела положить с ней в гроб фотографии, вещи и волосы дорогих ей людей, книги, украшения и безделицы. Коричневый носовой платочек. Дафна Дюморье сама растворилась в воспетом ею море, береге и доме.
Кто вообще знает, с какого дня нашей жизни мы перестаем быть детьми и превращаемся в то, что потом?
Мне кажется, что с того момента, как начинаем сплетничать.
Да, о Вилла-Лобосе. В 1949 году великий Жоржи Амаду с ним разговаривал с ним, сообщил, что его пригласили с гастролями в СССР.
— А знаете, кто подписал приглашение?
— Да откуда ж мне знать?! Наверно, руководитель симфонического оркестра Москвы или России.
— Ну-ка, угадайте.
— Шостакович? — брякнул я. Вилла-Лобос снова попыхтел сигарой, улыбнулся и сообщил:
— Ленин! Собственноручно.
Амаду открыл рот от удивления и польщенный Вилла-Лобос истолковал это по-своему.
— Не верите? Я вам принесу письмо — сами убедитесь!
А это вообще к чему?
Наверное, к тому, что все, что кажется людям постарше «современным» - для молодых безнадёжное и неинтересное прошлое, и они, как ни грустно, знают об этом больше.
«Ах, если бы кто-нибудь придумал, как сохранить воспоминания, запереть их во флакон, как духи. Чтобы они никогда не выдохлись. Никогда не потускнели. А когда тебе захочется, вынешь пробку — и заново переживешь тот миг».
Книги в этом случае тоже помогают. Но не только оживлять воспоминания – но и почувствовать себя в другое время и в другой стране, никого притом к тому не понуждая. Это тоже очень полезное свойство литературы.
