Текст: Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»
120 лет назад, 17 июня 1903 года, в Екатеринославе (потом этот город назывался Днепропетровском) в семействе «очень мелкого буржуа» Арона Шейнкмана родился поэт Михаил Светлов. Жили они небогато, но книги в доме водились. «Он собирал 10 знакомых евреев и создавал «Акционерное общество». Акционерное общество покупало пуд гнилых груш и распродавало его пофунтно. Разница между расходом и приходом шла на мое образование», – вспоминал поэт об отце.
В Гражданскую Михаил Шейнкман был мальчишкой. А уже публиковался, возглавлял комсомольский журнал «Юный пролетарий», воевал, спорил – и здесь можно добавить еще много глаголов. Словом, по собственному выражению, «схватил зубами» время, «дни беспамятства и борьбы». Он – из тех, кто превратил эти сражения в романтическую легенду. Сам облик красноармейцев в буденовках воспринимался восторженно. Всю жизнь Светлов смотрел на них глазами юноши, который попал в гущу войны. Боролся за советскую власть и сражался за умы – винтовкой и пером. Казалось (а во многом так и было), что наступает время именно таких – совсем молодых – людей. Новых людей. Вскоре вышла первая книга поэта – «Рельсы». Он выбрал для себя оптимистический литературный псевдоним – Светлов. Тогда в его стихах явно звучали мотивы сентиментальной «старорежимной» газетной поэзии, но проглядывало и нечто новое, свое:
- Тухнет тающих туч седина,
- Ночь приходит, убогая странница,
- Бесконечной лентой луна
- По чугунным рельсам тянется…
Необычное слово «тухнет» и сбой ритма в третьей строке – это начало настоящего Светлова. Остроумного и свойского, искреннего рассказчика.
Стихотворение «Гренада» он написал в 1926 году. Задолго до войны в Испании, когда эти строки многих поднимали на борьбу с фашизмом… Тогда в балладе виделась просто мечта о Мировой революции, которая не угасала в уставшей от Гражданской войны стране, пребывавшей в угаре НЭПа. Между прочим, это испанское слово Светлову подсказали именно «презренные непачи»: так называлась небольшая гостиница возле кинотеатра «АРС» на Тверской, которая еще не стала улицей Горького. От таких стихов не ждут точности, там главное – энергия, песенная стихия. Но есть в «Гренаде» строки, которые вспоминаются на многих исторических перекрестках. Чего стоит – «Отряд не заметил потери бойца». И ведь он хорошо знал, о чем писал, сам скакал в таких отрядах. В этом стихотворении много сказочного, таинственного. Что за Гренада? Что за сражения? Бои мировой революции? Вероятно. Но почему – в прошедшем времени? И зачин – как из современной былины:
- Мы ехали шагом,
- Мы мчались в боях
- И «Яблочко»-песню
- Держали в зубах.
29 августа 1926 года стихи опубликовали в «Комсомольской правде» – и дело пошло. Это было Событие. Удивительно: при жизни Маяковского, через год после смерти Есенина, «Гренада» стала главным стихотворным позывным первого советского поколения. Кто бы еще написал так заразительно, с таким романтическим зарядом? Понадобился мудрый и наивный, юношеский дар Светлова. Эти стихи стали гимном антифашистского движения. Их декламировали и пели в концлагерях, во время всех восстаний. В 1930-е песню на эти стихи написал Константин Листов, ее исполнил Леонид Утесов со своим джазом. Потом композиторы не раз перекладывали «Гренаду» на музыку. Но самым известным оказался вариант профессора МИСиСа и маэстро авторской песни Виктора Берковского, который прозвучал в 1958 году, еще при жизни Светлова. На эту мелодию «Гренаду» снова запела вся страна – и до сих пор поет. О «Гренаде» можно сказать беспредельно банально – вечно юная. Но мне, признаться, ближе вариант Утесова. Быть может, потому, что там нет сомнений: Утесов хорошо знал Светлова, знал, что такое «Трава молодая — степной малахит». Но – что уж тут спорить…
А в 1926-м Маяковский даже читал «Гренаду» наизусть на своих вечерах. И говорил молодому поэту: «Светлов! Что бы я ни написал, всё равно все возвращаются к моему «Облаку в штанах». Боюсь, что с вами и с вашей «Гренадой» произойдёт то же самое». Отчасти он оказался прав, хотя Светлов написал еще несколько всенародно известных стихотворений и песен. Достаточно вспомнить «Каховку», «Маленького барабанщика» или «Итальянца». «Я не знаю, где граница между пламенем и дымом, я не знаю, где граница меж подругой и любимой», – это тоже очень многие знали наизусть.
А как изящно выстроена композиция «Большой дороги»! Она начинается как картинка из далекого денисдавыдовского прошлого:
- Спокоен рассвет
- Довоенного мира,
- В тревоге заснул
- Городок благочинный,
- Мечтая бойцам
- Предоставить квартиры
- И женщин им дать
- Соответственно чину,
- Чтоб трясся казак
- От любви и от спирта,
- Чтоб старый полковник
- Не выглядел хмуро…
- Уезды дрожат
- От солдатского флирта
- Тяжелой походкой
- Военных амуров.
И вдруг, как в кино, мы переносимся во времена Светлова, на его военную дорогу:
- К застенчивым девушкам,
- В полночь счастливым,
- Всю ночь приближались
- Кошмаром косматым
- Гнедой жеребец
- Под высоким начдивом,
- Роскошная лошадь
- Под стройным комбатом.
Это его интересовало, задевало – сходства и различия между походами разных веков. И получилось стихотворение с неожиданной развязкой.
Его десятилетиями называли комсомольским поэтом. Это, как выяснилось, давало Светлову индульгенцию, он мог держаться более-менее вольно, хотя несколько его друзей пострадали за «троцкизм» (и не только за мнимый), а светловская пьеса о коллективизации не понравилась Сталину, да и доносы о его крамольных разговорах поступали на Лубянку нередко. Но выручал «мой задумчивый, мой светлый комсомол». И все-таки трудно было скрыть обиду: вечно существовать на отведенной ему полочке не хотелось. Светлов подчас посмеивался над своей «комсомолией», а в душе, судя по всему, нередко раздражался. Да, они ворвались в поэзию плеядой. и у Светлова было немало общего, например, с Иосифом Уткиным. И все-таки у него с юности был свой голос, ни на кого не похожий. А получилось, что постарел, а всё – комсомолец. Хотя стихи о молодых героях Гражданской войны ему удавались: получалась грациозная героика. Всегда – с довеском веселого жизнелюбия, от которого мы еще сильнее сопереживаем павшим героям. Помните?
- Ночь стоит у взорванного моста,
- Конница запуталась во мгле…
- Парень, презирающий удобства,
- Умирает на сырой земле.
- Теплая полтавская погода
- Стынет на запекшихся губах,
- Звезды девятнадцатого года
- Потухают в молодых глазах…
В годы Великой Отечественной он снова не остался в стороне от сражений. Вместе с политотделом танкового корпуса дошел до Берлина. Дважды его награждали орденом Красной Звезды, которым военкоров удостаивали не за стихи или репортажи, а за настоящую боевую доблесть. Как-никак, для него это была не первая война.
Стих Светлова демонстративно прост и ясен. Иногда прямолинеен. На первый взгляд, он не допускает двойного толкования, ведет наступление на читателя с открытым забралом. Но он знал секрет слова. Одного слова, которое превращает рифмованные строки в поэзию. Вспомним самое известное стихотворение Светлова военных лет – написанное, быть может, торопливо, поскольку автор понимал, что такие стихи необходимы и армии, и тылу. И все-таки получилось не только эмоционально, но и художественно:
- Никогда ты здесь не жил и не был!..
- Но разбросано в снежных полях
- Итальянское синее небо,
- Застекленное в мертвых глазах...
Думаю, вы угадали это слово – «застекленное». И таких точных (и часто – неожиданных) попаданий у Светлова немало.
А потом начался ранний и долгий закат. Светлов стал легендой кафе «Националь», королем застольного юмора. Вокруг него повсюду собирались компании друзей, знакомых и полузнакомых. На одном из юбилеев поэта зачитали послания Вениамина Каверина: «Я завидую не только таланту Светлова, но и его удивительной скромности. Он, как никто, умеет довольствоваться необходимым».
Светлов тут же ответил: «Мне не надо ничего необходимого, но я не могу без лишнего».
Для всех было честью посидеть за одним столиком со Светловым или хотя бы постоять поблизости. Его шутки переписывали, пересказывали, а заодно и приписывали Светлову всё остроумное и едкое, что появлялось в Советском Союзе. Поэт не без азарта сотрудничал с карикатуристом Михаилом Игиным. Словом, стал нашенским Ходжой Насреддином. И совсем не случайно едва ли не в самой знаменитой нашей кинокомедии – «Бриллиантовая рука» – герои путешествуют на морском лайнере «Михаил Светлов» (хотя, кажется, такого тогда не существовало). Светлов стал мастером афоризма. Это есть и в его поздних стихах. Быть может, они избыточно риторичны, хотя длиннот он не допускал и с посредственными строками расставался безжалостно. Светлов выстраивал этику и эстетику нового мира. Вот в наше время это никому не удается. Все попытки объединить людей на образном уровне выглядят то фальшиво, то дешево. Не по-настоящему.
В послевоенные годы Светлов говорил от имени постаревшего революционного поколения. Патетически, хотя и не без иронии:
- Мы с рожденья непобедимы,
- Мы — советские старики!
Эти стихи он читает в Политехническом в кинофильме «Застава Ильича» и, конечно, не теряется среди молодых. Он рано растерял здоровье, лет в пятьдесят превратился в «еле живого классика», но как очаровательно бодрился:
- Мы преодолеем все просторы,
- Недоступного на свете нет.
- Предо мной бессильны светофоры,
- Я всегда иду на красный свет.
Он считал, что молодежь шестидесятых чем-то напоминает его революционное поколение, видел, что снова наступает его время. И он вспоминал собственную «Гренаду»:
- Пусть погиб мой герой.
- Только песня доныне жива.
- Пусть напев в ней другой
- И другие, конечно, слова.
Настоящим стариком Светлов не стал, ушел осенью 1964 года. Рак легкого оборвал ворох неоконченных стихотворений, пьес, замыслов. О своих похоронах он еще в молодые годы писал весело:
- Прохожий застынет
- И спросит тепло:
- - Кто это умер, приятель? -
- Герои ответят:
- - Умер Светлов!
- Он был настоящий писатель!
Он был истинно советским, хотя и совершенно не официозным, поэтом. В его строках часто просматривается отблеск красного знамени. И это, по его же словам, «великая честь». Он – не из президиумов, а из гущи демонстраций, которые в то время действительно были народными, как и песни на стихи Светлова. Кроме боевых орденов, у него практически не было наград. Да и то правда – разве Ходжу Насреддина, остряка и нарушителя спокойствия, награждали? Даже Ленинскую премию и премию Ленинского комсомола Светлову присудили посмертно, когда он уже не мог ничего отчебучить. Зато читали, пели и любили прижизненно, а что может быть важнее?
Разрушая страну, которую он завоевал в сражениях с белыми, Светлова хотели вычеркнуть из поэзии. Оказалось, это невозможно. Есть ноты, которые мог взять только он. Без светловского мужества, как и без его улыбки нам – никуда.
