Текст: Андрей Васянин
Книга израильского журналиста названа по песне Who By Fire, написанной Леонардом Коэном в 1973-м. Канадский поэт, музыкант и сын раввина приехал тогда в Израиль, чтобы в меру сил помочь армии еврейского государства противостоять армиям арабских стран в так называемой войне Судного дня. Вооружившись только гитарой, тогда уже всемирно известный любимый всем Израилем Коэн с друзьями-артистами путешествовал по воюющему Синаю, выступая перед солдатами израильской армии - ночью, между боями, где придется...
Матти Фридман, исследуя это фронтовое турне 50-летней давности, отыскал свидетелей концертов, изучил архив Коэна, его рукописи, перечитал и переслушал все интервью певца, чтобы проследить его путь и понять, что же значила та война в жизни поэта, всю жизнь избегавшего разговоров о войне. А в наших руках появилась еще одна книга о любимом поэте и музыканте.
М. Фридман «Кто в огне. Леонард Коэн на Синае»
- Пер. с англ. С. Силаковой.
- Изд-во «Книжники», 2023
ЧАЙ И АПЕЛЬСИНЫ
Не все на фронте знали, кто такой Коэн, но те, кто знал, непременно слышали песню Suzanne. Похоже, она звучала чуть ли не на каждом концерте; Коэн, вспоминая скитания по пустыне, сообщает: «Убиваю нахального израильского офицера: он вконец достал меня просьбами спеть Suzanne. Равновесие восстановлено. Правый суд свершился. Не факт, что это всего лишь моя выдумка».
В наше время Коэн, наверное, на первом месте в списке иностранных музыкантов, чьи песни чаще всего переводят и исполняют в Израиле. Каждый год появляются все новые ивритские версии песен Коэна, некоторые — например, Lover Lover Lover — бытуют в нескольких разных переводах. А ивритская версия Suzanne распространялась в Израиле еще до приезда Коэна на войну.
Ее написал певец и автор песен Гиди Корен, основатель группы Brothers and Sisters (название он придумал в знак уважения к группе The Mamas and the Papas). Гиди обожал Suzanne. Ничего подобного он дотоле не слышал, песня с необычайным звучанием крайне непривычным на слух израильтян. Его кавер-версия — возможно, первая в истории ивритская версия какой‑либо песни Коэна — звучала на концертах, но так и не была записана в студии, и в конце концов ее забыли — сохранился лишь файл в компьютере Гиди.
Группа Brothers and Sisters снискала популярность, но в тогдашнем Израиле было невозможно заработать музыкой на жизнь, так что у Гиди была и другая, настоящая работа. Он только что получил диплом медика и поступил в интернатуру при больнице под Тель-Авивом.
Ему было двадцать шесть, у него была маленькая доч-ка, жена снова ждала ребенка. В день Йом Кипура Гиди находился на дежурстве, и вдруг военные объявили о мобилизации штатных сотрудников больницы в армию — их вызывали прямо с работы; «грянула музыка», как выразился Гиди, подразумевая звуки и ритмы, характерные для критических ситуаций в Израиле.
Совсем рядом с больницей зарокотали вертолеты, и вскоре к ожоговому отделению побежали санитары, доставляя на носилках недвижные фигуры в изодранной зеленой форме: ровесники Гиди поступали с обширными ожогами от взрывов, по большей части четвертой степени, когда поражены и кожа, и мышечная ткань; шансов выкарабкаться у них было мало. Их вытаскивали из танков на берегах Суэцкого канала, везли в переполненные полевые госпитали на Синае, а оттуда уже эвакуировали в тыл Гиди Он, словно робот, делал перевязки и перетаскивал недвижные тела из одной палатки в другую, и тут кто‑то сказал, что приехал Леонард Коэн — вон он, на площадке.
Гиди вышел на солнышко — и правда, Коэн собственной персоной, самый настоящий; одет, как все солдаты, в полевую форму. Гиди не осмелился даже заговорить с Коэном и уж тем более сообщить, что перевел Suzanne.
Почему — даже не помнит. Нет, ему не казалось, будто Коэн держался неприступно. Просто появление Леонарда Коэна в этом полевом госпитале было настолько немыслимым, что Гиди, возможно, просто не верилось, что это — как и вообще все, что он тогда видел и делал, — происходит наяву.
Коэн стоял в нескольких шагах и играл на гитаре. На-против, в забрызганных кровью халатах, стояли санитары, врачи, медбратья и медсестры. Выдалась передышка: новые вертолеты пока не прибывали. Скальпели лежали в кюветах, в палатках было тихо. Коэн пел Suzanne.
УЖЕ ПРОМОК
В дни, когда Коэн и его товарищи забирались все дальше в зону боевых действий, другие музыканты тоже скитались от части к части, кто — по пустыне, то — на северном фронте, по Голанским высотам. Сумятица в армии была такая, что, похоже, ни одна живая душа не знала доподлинно, где в эту минуту артисты, никто не заботился о том, чтобы не подпускать их к опасному переднему краю.
Певец Авнер Гадаси вспоминал, как их вдвоем с коллегой направили из Тель-Авива на север. И вот они на Голанских высотах. Приехали на военную базу, которую израильтяне недавно потеряли, но вскоре снова отвоевали. Почти все, кто там был, погибли. «Часовой у ворот сказал нам: “Езжайте до вершины и ищите сами, есть ли там еще перед кем играть”, — рассказывал Гадаси в интервью некоему журналисту. — Ну, мы и поехали.
Там кругом огонь, полыхают бочки, разлетаются обгорелые документы. Они все жгли, чтоб не попало в руки врага. И вот там, среди этого ужаса, мы отыскали горстку солдат — человек десять. Они подогнали бульдозер, и мы сидели в его ковше, словно на крохотной сцене, и играли для них».
Певица Ярдена Арази попросилась на фронт, едва началась война. Есть фото ее выступления на какой‑то авиабазе в составе трио «Шоколад, мента, мастик»: три девушки в джинсах и футболках. «Боевое крещение» Арази получила еще в конце 1960‑х, во время «войны на истощение» у Суэцкого канала; ее концертная бригада гастролировала по заставам. «Помню один концерт перед десантниками, потерявшими многих друзей. Им было не до музыки», — рассказала она в интервью спустя много лет. Темнота. Вместо софитов — фары джипов. Музыканты запели популярную военную песню 1948 года «Дружба». Эту песню о павших товарищах обожали родители солдат.
Эти певцы были известны солдатам, были частью их биографии. Но не Коэн — он пел на чужом языке, о далеких странах и жителях этих далеких стран. Захочется ли бойцам на фронте слушать песни о войне или о месте, где они сейчас? Они грезят об иных краях. Залихватская музыка тоже не годится — она не совпадает с их чувствами, кажется издевкой.
Помню, как в 1998‑м, во время командировки в зону безопасности в Южном Ливане, моей пехотной роте дали неделю отдохнуть в тылу. К нам приехала с концертом одна поп-дива. Исполняя свой тогдашний хит «Разряди оружие, мой солдат» с двусмысленным текстом, певица приплясывала вместе с двумя парнями в опереточной военной форме, с малюсенькими пластмассовыми автоматами. Сегодня я вспоминаю бедняжку в основном с сочувствием. О чем она успела передумать, стоя тогда на сцене? Тот же вопрос я задаю себе о Коэне: о чем он успел передумать в пустыне, глядя в лицо тем, кто уже заглянул в лицо смерти?
По логике вещей, он гадал, что думают о нем эти солдаты и выдюжил бы он, оказавшись на их месте. А может, боялся, что с ним случится то же самое, что на иерусалимском концерте, когда он опешил в куда менее трудных обстоятельствах — растерялся просто из‑за специфики израильской аудитории. Возможно, он задавал себе те же вопросы, как и в миг оцепенения на том концерте: «Куда ты выйдешь, чтобы встать и возвысить голос? Ради чего и ради кого? А твой жизненный опыт — так ли уж он глубок? Так ли уж важно то, что ты имеешь сказать миру?» Возможно, мысленно задавал себе вопрос, не выходящий из головы у добросовестных художников: «А если я всего лишь шарлатан?»
Но на фронте Коэн не впадал в паралич на сцене. Сменялись дни, он видел перед собой все новых солдат и, вероятно, чувствовал, что его музыка работает. Его уверенность в себе угадывается в двух кратких фразах в рукописи — пронизанных этакой пролетарской скромностью. «У меня появились мозоли на подушечках пальцев» — значит, он стал регулярно играть после долгого перерыва. «Там и сям были признаки того, что от меня есть польза».
<...>
