Автор: Полина Клюкина
ТЕОРЕМА ЖИЗНИ
Его зовут Евгений, он сидит на третьей парте среднего ряда, позади старосты и её подруги. Рядом с ним – пустое место, а за партой сзади – влюбленная пара. Звенит звонок – школьный своевольный и свободолюбивый гул полный громких и вульгарных фраз смолкает. В класс заходит учительница – её имя Евгений забыл, но зато прекрасно помнит, что она всегда поднимает сползающие по прямому носу очки только правой рукой и только средним пальцем. А ещё он помнил, что она любит кошек, бирюзовый цвет и Древнюю Грецию, но вот имя – запомнить его всегда казалось непосильной задачей.
Она проходит к учительскому столу, шаркая поношенными мокасинами и протягивая за собой какую-то зловещую, опасную ауру. Кабинет наполняется едким дымом под названием страх, который душит каждого, кто не успел зарыться с головой в учебник геометрии.
"Сегодня проверка знания теорем", — вспоминает Евгений, покусывая губу.
Он ничего не учил. Забыл или не захотел — он и сам не знает, хотя вчера обещал себе честью и правдой, что сядет за учебник, но стоило взять в руки книгу, как поток мыслей уносил его к окну, где он стоял минут десять, грустно вздыхая и думая о личном, о своем. Он и сейчас вздыхал грустно, с тоской, и глаза его были полны юношеского отчаяния, но никто в классе этого не замечал, будучи занятым чтением.
— Ну же, спроси у меня что-нибудь! — шепотом требует староста у своей подруги, стряхивая потные ладони.
— Так, так… — Её подруга листает учебник, теребя пальцами уголок страниц. — Вот! Третья теорема о плоскости прямых.
— Третья? Третья… Я третью не помню… Сколько же их вообще?
— Мышкина, Сырова! Что это вы там так обсуждаете? — высокий голос учительницы пронзил уши.
Мышкина – та, что староста, – снова замахала руками.
— А мы! Мы повторяем! Проверяем знания друг друга!
— Так вы выходите, и сразу ваши знания станут ясны!
Страшной участи выхода к доске им было не избежать. Вдвоем они пытались составить одну теорему, но Мышкина путалась, Сырова ойкала, пугалась, начинала глядеть на Мышкину, та глядела в ответ, и они обе теряли не только суть вопроса, но и суть своих догадок. Евгений, стесняясь смотреть в глаза учительнице, отвечал на вопросы, чуть шевеля дрожащими губами. Нутром он чуял, что его вызовут следующим и зададут что-нибудь такое, что спряталось между страниц и было выделено курсивом, а не жирным шрифтом. Учителя это делать любят – Евгений-то знает, но каждый раз пропускал тот самый курсив.
— Сущий кошмар, девочки! ЕГЭ на носу, а они не могут запомнить элементарных вещей! — Учительница принялась размахивать кулаком в воздухе, из-за чего походила на настоящего лидера партии. К сожалению, Евгений так и не понял, услышал ли он всю её речь или только конец, но, судя по омраченным лицам Мышкиной и Сыровой, выступление было окончено и пленные возращены за школьные парты.
Евгений мельком поглядел на девушек – не плачут ли из-за поставленных двоек, но, на его удивление, как только они вернулись за парту, так снова приобрели живой и беззаботный вид, облегченно выдохнув, видимо, радуясь, что стали первопроходцами и, как говорится, отстрелялись.
— Ну, и кто меня ещё порадует? — Учительница пошла на новый заход.
Все поджали плечи, опустились прямо к учебнику, прячась за спинами друг друга. Время вдруг замерло в классе и, кажется, даже птицы за окном перестали радоваться весне и затихли. Евгения всегда завораживал этот момент: c одной стороны, так здорово, чувство, будто в морской бой играешь; а с другой – страшно, ведь корабль тут ты, и тебя, одноклеточное морское судно, могут затопить одним выстрелом.
— Сизов! — объявила учительница, кивнув за Евгения. Мимо.
— А? Чего-сь? — Сизов, так спокойно раскачивающийся на стуле, кивнул ей в ответ и, наклонившись вперёд, разлегся на парте, подпирая щеку рукой.
Вера, девушка Сизова, заволновалась куда больше его, она хватила изящными пальцами учебник и принялась искать в нем нужные теоремы.
— Чего-сь, чего-сь! — фырчала учительница. — Выходи к доске, "чего-сь"! Будем твои тройки закрывать, а то твои родители меня уже обзвонили, как их Сизов там!
Сизов зашипел, словно его ударили по затылку, закатил глаза, цокнул языком и изнеможенно выдохнул.
— Давай, Митя, иди! — шикнула на него Вера. — Я тебе подсказывать буду! А то ведь аттестат себе испортишь!
Сизов лишь отмахнулся от неё.
— Я не готовился, ставьте два. — В доказательство своей неготовности он даже забрал у Веры учебник и использовал его как подушку.
Учительница лишь покачала головой и неохотно нарисовала ещё одну двойку в журнале, причитая вполголоса:
— Ну вот, а я-то что? Не готовился, что мне теперь, над ним сидеть, готовить его? — А после вздохнула, поправляя сползавшие очки, и вернула себе командирский голос: — Раз уж начали с вашего ряда, так и продолжим.
Евгений бросил взгляд на пустое место рядом с собой, и сердце его боязливо заныло, а после замерло, пронзенное звучной фамилией Евгения. Он, пошатываясь, встает и, опуская голову, идет к доске как на расстрел. Его конечности мерзли, а стук сердца противно отбивался прямо в голову, где должны были быть хоть какие-то знания, но вместо них там образовалась едкая тревога.
— Ну, давай, Евгений, расскажи мне про двугранный угол. Что ты о нем знаешь?
— Двугранный угол – это…
Евгений запнулся, и всевозможные слова встали комом в горле, не пропуская верных. Как Евгений ни старался, он не мог вымолвить даже жалкого звука, хотя знал, помнил этот ваш двугранный угол! Он читал о нем вот-вот, прямо перед выходом, и даже помнил, как учительница его рисовала, но воспоминания путались вместе со словами, выдавая бесформенное нечто вместо сформулированного ответа.
Учительница постучала три раза ручкой по столу и с огорченным вздохом произнесла:
— Садись, что я могу сказать.
На душе Евгения повис груз обиды и досады. Слова, которые так желали вырваться наружу, упали камнем в самый низ и остались там. Евгений вернулся на место, чувствуя, как каждый на него смотрит и думает о том, какой же он глупец. Не смог даже слова сказать, но зато вышел к доске! А для чего? Доказать что-то? Показать, что он лучше? Что лучше Мышкиной и Сыровой, которые не могли вдвоем ничего выдать? Лучше Сизова, который математикой перестал интересоваться после класса шестого?
Обида давила на больные точки, терзала чуткое и хрупкое сердце настолько сильно, что хотелось расплакаться.
Урок окончен. Все вернулись к обыденному громкому обсуждению событий и новостей, а Евгений, сидя в одиночестве, пытался привести себя в чувство. Голова тяжелела от переживаний, а глаза щипало, сдерживая порыв горьких слез. Плакать ему не хотелось больше всего – засмеют ведь.
Вдруг его плеча кто-то коснулся. Евгений вскинул голову и встретился взглядом с Даней Шалопаевым – его соседом по парте. Даня носил серую шапку набекрень и всегда таскал с собой гитару на репетицию в школьном театре.
— Ты чего такой кислый, Жень? — спросил он, плюхаясь на стул.
— Да так. Двойку получил за опрос. Вышел к доске и, не поверишь, всё забыл! — взвыл Евгений, хватаясь за голову. — Я сегодня весь день какой-то… не такой…
— Ох, сочувствую тебе, друг, — Даня похлопал Евгения по спине.
— Да что уж сочувствовать. А ты что не пришел?
— А-а… Да я-то… — протянул Даня, почесывая затылок. — Я вчера отцу с машиной помогал всю ночь. Ему надо было сегодня срочно уезжать, а у него этот… как его… Ну, ты понял! Сломался, в общем. Ну и мы давай-давай чинить до трёх ночи! А я живу-то далеко. Спать три часа вредно, знаешь ли! Вот я и подъехал только сейчас. Зато выспался! Ты бы знал!
Женя горько усмехнулся.
— И математичка тебя не убила за такое? Её урок прогулял…
— А за что меня убивать? Я подошел к ней и объяснил ситуацию. Ну, она мне и разрешила потом сдать.
— Смелый ты. Я бы так не смог…
— А чего страшного-то? Ты же не денег взаймы просишь! Ты же человек – всякое случается. Она сама и опаздывает, и контрольные наши не проверяет, потому что устает или в пробку попадает. И что теперь?
— Да это не то… Не знаю, не кажется мне, что это правильно… Мог же сделать, прийти, потрудиться! Вот у меня собака позавчера умерла, я сам не свой… За что ни берусь – ничего не получается, и настроение паршивое. А тут ещё и этот опрос, и двугранный угол! — От досады Евгений зашипел и впился пальцами в волосы.
Даня вдруг подскочил, схватил Евгения за плечи и развернул к себе.
— Ты чего, Женя! Сказал бы ей об этом! Ты что думаешь, она тебя не поймет? Двойку поставит?! Да даже если поставит, Женя, разве она стоит того, чтобы ты себя ещё и виноватым чувствовал! Не все люди же изверги, которые не понимают чужого состояния. Ты вспомни её, когда её кошка умерла, какой она ходила расстроенной! Она тогда тоже наши работы забыла, кому-то оценку не ту поставила. Говорить надо, Женя, с людьми. А то они не будут знать твоих истинных чувств и переживаний и могут действительно подумать, что ты просто, как я, Шалопаев!
Женя задумался над словами Дани, чувствуя, как с души пропадает та тревога и тяжесть. После уроков он подошел к учительнице и, смущаясь, робко признался в том, почему он сегодня не подготовился. Учительница с сочувствием улыбнулась ему, стирая нарисованную карандашом двойку.
