Текст: Ольга Лапенкова
Иногда эти меры помогали умерить общественное недовольство, но чаще всего — нет. Во второй половине XIX века обстановка настолько накалилась, что император-освободитель — Александр II, в 1861 году подписавший Манифест об отмене крепостного права, — несмотря на все старания поправить положение в стране, пережил девять покушений и в конце концов погиб-таки от рук террористов.
Однако на фоне всех этих потрясений существовали и другие проблемы: может, чуть менее острые, но всё-таки требующие разрешения. Одной из них было положение женщин.
Женский вопрос
В XIX столетии даже свободные девушки (не говоря уже о крепостных крестьянках) в большинстве своём не имели права получать образование и устраиваться на работу. А если жизнь складывалась так, что женщине нужно было себя прокормить, она могла наняться разве что гувернанткой или экономкой в богатую семью. Мелкие подработки не позволяли закрыть даже базовые потребности. (Так, в романе «Преступление и наказание» Пульхерия Александровна, мама Раскольникова, «косыночки зимние вяжет», но это занятие приносит ей всего двадцать рублей в год. Тогдашние двадцать рублей — это, по нашим меркам, примерно 20 000, то есть меньше двух тысяч в месяц.)
М. Н. Ярмизина в статье «Права женщин в России в XIX–XX вв.» пишет:
«Ещё в начале XIX века доступ женщин к получению образования был крайне ограничен. <...> Первым учебным заведением, право учиться в котором получили женщины, стал Смольный институт благородных девиц, открытый лишь в 1764 году. В дальнейшем, однако, данная практика не получила широкого распространения. <...>
Дальнейшие изменения в указанной сфере связаны с началом периода великих реформ Александра II — в 1859–1861 гг. женщины начали допускаться на слушание лекций в Санкт-Петербургском императорском университете и Санкт-Петербургской медико-хирургической академии. <...> В дальнейшем, к концу XIX века, высшие женские курсы были созданы практически при каждом вузе в крупных городах Российской Империи. Однако, если относительного равенства в правах на образование добиться удалось, то вопрос трудовых, а тем более политических прав женщин был более сложным. Возможность получения образования не давала всей степени равенства женщинам в трудовых вопросах, поскольку <...> они фактически были лишены возможности трудоустройства. <...> В указанный период [вплоть до начала ХХ в. — Прим. О. Л.] существовал специализированный акт, закрепляющий ограничения на занятие ряда должностей в органах государственного управления женщинами, а по отношению к канцелярским должностям в учреждениях и вовсе содержались прямые запреты».
Конечно же, такое положение женщин не могло не усугубляться пренебрежительным отношением к «выскочкам», которых всё это не устраивало. Свободные мужчины, от едва сводящих концы с концами мещан до баснословно богатых дворян, всерьёз считали, что женщинам учиться и работать не нужно — и даже вредно: пусть сидят дома и занимаются хозяйством.
И всё-таки — чем дальше в лес, тем отчётливее раздавались голоса несогласных. И это были не только девушки, желавшие реализовывать свои таланты наравне с мужчинами, но и писатели — отечественные классики, представлявшие на суд читателей сильных, стойких, ответственных героинь.
Одним из таких писателей был И. С. Тургенев. По какой-то неведомой причине люди, мало знакомые с его творчеством, считают его ценителем «традиционных» женских достоинств, таких как скромность, застенчивость, чувственность и безропотность. Однако пресловутые «тургеневские девушки» умеют не только жертвовать собой ради любимых, но ещё — стойко идти против общественного мнения и совершать «скандальные» поступки. Они хорошо понимают самых себя и других, знают себе цену и верят, что способны на большее, чем бытовые хлопоты.
Однако в романе «Отцы и дети» мы видим не только великолепную Анну Сергеевну Одинцову, но и карикатуру на эмансипированных женщин — Евдоксию Кукшину. Зачем Тургеневу понадобилось отступаться от своих принципов — и высмеивать бедняжку, которая осталась одна в незнакомом городе?
Авдотья Никитишна (или Евдоксия) Кукшина
Знакомство с Кукшиной предваряется «встречей» читателя с её лучшим другом — Виктором Ситниковым, который позиционирует себя как патриот и ценитель всего древнерусского; при этом он слишком уж многое делает по западной моде, например, постоянно вставляет в разговор французские словечки. С первых же строк автор буквально кричит: не воспринимайте его всерьёз, это лицо карикатурное. Не случайно Базаров, и так не отличающийся особой любовью к людям, общается с Ситниковым совсем уж холодно, даже до неприличия. А ведь Виктор искренне уверен, что Базаров — его учитель, духовный наставник и, конечно, закадычный приятель!
«...из проезжающих мимо дрожек выскочил человек небольшого роста, в славянофильской венгерке [очень вычурной, расшитой золотыми нитями куртке. — Прим. О. Л.], и с криком: «Евгений Васильич!» — бросился к Базарову.
— А! это вы, герр Ситников, — проговорил Базаров, продолжая шагать по тротуару, — какими судьбами? <...>
— Я сегодня узнал о вашем приезде и уже был у вас... (Действительно, приятели, возвратясь к себе в номер, нашли там карточку с загнутыми углами и с именем Ситникова, на одной стороне по-французски, на другой — славянской вязью.) <...> Евгений Васильич, познакомьте меня с вашим... с ними...
— Ситников, Кирсанов, — проворчал, не останавливаясь, Базаров.
— Мне очень лестно, — начал Ситников, <...> поспешно стаскивая свои уже чересчур элегантные перчатки. — <...> Я старинный знакомый Евгения Васильича и могу сказать — его ученик. Я ему обязан моим перерождением...
Аркадий посмотрел на базаровского ученика. Тревожное и тупое выражение сказывалось в маленьких, впрочем, приятных чертах его прилизанного лица...»
Ситников из кожи вон лезет, чтобы угодить Базарову, и приглашает его в гости к Евдоксии Кукшиной, где можно поесть, выпить шампанского, выкурить сигару и скоротать время за неглупым разговором. Вообще-то водить к себе гостей в XIX веке считалось занятием, для женщины крайне неприличным. Тем более учитывая, что Евдоксия живёт одна (она разругалась с мужем и переехала в другой город, официально оставаясь его супругой; разводы в XIX веке были запрещены.) Но ведь Кукшина — «эманципе» и имеет полное право рушить стереотипы, не так ли?
«В маленькой и невзрачной фигурке эманципированной женщины не было ничего безобразного; но выражение её лица неприятно действовало на зрителя. Невольно хотелось спросить у ней: «Что ты, голодна? Или скучаешь? Или робеешь? Чего ты пружишься?» <...> Она говорила и двигалась очень развязно и в то же время неловко: <...> всё у ней выходило, как дети говорят — нарочно, то есть не просто, не естественно.
— Да, да, я знаю вас, Базаров, — повторила она. (За ней водилась привычка, свойственная многим провинциальным и московским дамам, — с первого дня знакомства звать мужчин по фамилии.) — Хотите сигару?
— Сигарку сигаркой, — подхватил Ситников, <...> — а дайте-ка нам позавтракать <...> да велите нам воздвигнуть бутылочку шампанского.
— Сибарит [Лентяй. — Прим. О. Л.], — промолвила Евдоксия и засмеялась. (Когда она смеялась, ее верхняя десна обнажалась над зубами.) — Не правда ли, Базаров, он сибарит?
— Я люблю комфорт жизни. <...> Это не мешает мне быть либералом.
— Нет, это мешает, мешает! <...> Как вы об этом думаете? — прибавила она, обращаясь к Базарову. — А вы занимаетесь химией? Это моя страсть. Я даже сама выдумала одну мастику. <...> И знаете ли, с какою целью? Куклы делать, головки, чтобы не ломались. Я ведь тоже практическая. Но все это ещё не готово. Нужно еще Либиха почитать. Кстати, читали вы статью Кислякова о женском труде в «Московских ведомостях»? Прочтите, пожалуйста. Ведь вас интересует женский вопрос? И школы тоже? <...>
Госпожа Кукшина роняла свои вопросы один за другим с изнеженной небрежностью, не дожидаясь ответов; избалованные дети так говорят со своими няньками».
В дальнейшем Кукшина и Ситников ведут себя всё более и более развязно. Они «помогают» Аркадию и Базарову выпить ещё три бутылки вина, и вскоре «Евдоксия, вся красная от выпитого вина», «стучит плоскими ногтями по клавишам расстроенного фортепьяно, принимается петь сиплым голосом <...> цыганские песни», «а Ситников повязывает голову шарфом и представляет замиравшего любовника». Базаров заключает, что всё это похоже на бедлам, и уводит Аркадия на свежий воздух.
В дальнейшем о Кукшиной и Ситникове мы не узнаём ничего, кроме того, что Евдоксия уехала за границу слушать лекции по архитектуре, «в которой, по её словам, она открыла новые законы», а Ситников в Петербурге «продолжает дело Базарова», но не очень успешно.
И всё-таки: зачем Тургеневу понадобилось смеяться над этими диковатыми, но всё-таки не такими уж плохими людьми?
Назвался груздем…
Вероятнее всего, в Ситникове и Кукшиной автора раздражает не столько глупость и наивность, не столько желание вести богемную жизнь, — сколько то, что они называют себя прогрессивными людьми и требуют к себе особенного отношения. Ведут себя, мягко говоря, сомнительно, а считают себя лучше других. При этом не приносят никакой пользы обществу, а все свои «хотелки» получают за чужой счёт: Кукшина, скорее всего, за счёт покинутого мужа, а Ситников — за счёт отца, который держит в городе кабак.
Главное, подчёркивает автор, быть честными. И в первую очередь — с самими собой. Как говорится, назвался груздем — полезай в кузов.
Справедливости ради, такую же претензию автор предъявляет не только к Ситникову и Кукшиной, но и к своему любимому герою — Евгению Базарову. Ведь центральный персонаж оказывается не таким уж убеждённым нигилистом, каким он представляется не только окружающим, но и самому себе.
