Текст: Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»
Он называл себя последним человеком XIX века. Юрий Олеша действительно родился под занавес столетия, 3 марта 1899 года, в Елисаветграде, в семье польских дворян, в которой хранились фамильные легенды. Увы, отец будущего писателя был заядлым картежником – и пустил по ветру семейное состояние. О родовой славе напоминал, пожалуй, только шляхетский герб — олень, рога которого венчала корона. Первой книгой, которую он прочитал, была история Польши – конечно, на польском языке.
Юрию было три года, когда семья переехала в Одессу. В то время он говорил то по-польски, то по-русски. В его детскую память врезались революционные события 1905 года. «Когда броненосец «Потемкин» подошел к Одессе и стал на ее рейде, все в семье, в том числе и я, были охвачены страхом… Я, конечно, не понимал, почему на броненосце произошел мятеж. Я знал, правда, что этот мятеж против царя», - вспоминал Олеша. Как это похоже на некоторые картины «Трех толстяков»!
Он подрос, поступил в знаменитую одесскую Ришельевскую гимназию. Уже тогда он считался острословом и – способным футболистом. Эта игра только набирала ход в России, но Олеша уже играл за сборную гимназии, в том числе – на Олимпийских играх учебного округа.
В старших классах он уже писал стихи – в них трудно узнать будущего Олешу. Или – нетрудно? Посудите сами:
- На небе догорели янтари,
- И вечер лег на синие панели.
- От сумерек, от гаснущей зари
- Здесь все тона изящной акварели…
- Как все красиво… Над листвой вдали
- Театр в огнях на небе бледно-алом.
- Музей весь синий. Сумерки прошли
- Между колонн и реют над порталом…
- Направо Дума. Целый ряд колонн
- И цветники у безголосой пушки.
- А дальше море, бледный небосклон
- И в вышине окаменелый Пушкин…
Это 1917 год, Олеше 18 лет. Наивно, описательно? Да. Но Олеша и в будущем, в прозе, любил красочные описания, городские картины – и здесь это заложено. А потом в его повестях появлялись куплеты, стихи, песенки, которые, конечно, писал сам Олеша. Но стихи со временем публиковать перестал.
После нескольких лет мытарств Гражданской войны и скитаний по стране Олеша, отказавшись от переезда в Польшу, оказался в Москве, во многом оставшись одесситом в душе. Стал журналистом. И не где-нибудь, а в «Гудке» – газете железнодорожников, которая в те годы публиковала удивительно талантливых молодых писателей. Но Олеша стал среди них лидером. Его тексты «на злобу дня», по письмам читателей – то в стихах, то в прозе – то и дело становились «гвоздями программы». Ради них и покупали «Гудок». Десятки тысяч читателей хорошо знали его псевдоним – Зубило. Это не просто поденщина. Железная дорога – это прогресс, модерн, плюс – неисчерпаемый запас бытовых деталей, каждую из которых можно превратить в метафору. Товарищ Зубило был первоклассным литературным жонглером – и лучшей фактуры, чем железнодорожная, было не найти.
«Булгаков и я потонули в сиянии славы Зубилы. Как мы ни старались придумывать для себя броские псевдонимы, ничего не могло помочь», — вспоминал не без зависти Валентин Катаев. Их ревнивая дружба-вражда породила немало литературных легенд. Тогда Олеша, безусловно, был лидером. Железнодорожники буквально носили его на руках. На его выступления, где Олеша иногда выступал и в роли классического импровизатора, по всей России собирались полные залы – шумные и восторженные. Во вкусе Олеши. Но он не растворился в этой славе и оставаться королем репортажа и злободневного очерка не собирался.
Олеша уже видел себя не журналистом «на все руки», а писателем. Особенным, небывалым, который безраздельно владеет своим собственным «депо метафор». Депо – это из жизни «Гудка», а метафора стала воздухом прозы для Олеши. И его первым большим опытом стала сказка «Три толстяка», которую Олеша, кстати, написал ровно сто лет назад. Книга получилась загадочная, как и полагается настоящей сказке. Перечитывая ее в разном возрасте, мы обязательно открываем в ней что-то новое. Кто не помнит первые строки этой книги: «Время волшебников прошло. По всей вероятности, их никогда и не было на самом деле. Всё это выдумки и сказки для совсем маленьких детей. Просто некоторые фокусники умели так ловко обманывать всяких зевак, что этих фокусников принимали за колдунов и волшебников»?.. Он понимал, как важно начало истории, которая, как предполагал Олеша, выйдет не хуже андерсеновских. Олеша любил цирк – в том числе литературный, но создавал сказочный мир не только из воздушных шариков и заварного крема. Невозможно не сопереживать истории мастера Туба. Загадочен наследник Тутти, очаровательна и лирична Суок. В суматохе веселых приключений, метафор, цирковых аттракционов проступает и понимание власти денег, к которым Олеша относился презрительно: «Мы, Три Толстяка, сильны и могущественны. Всё принадлежит нам. Я, Первый Толстяк, владею всем хлебом, который родит наша земля. Второму Толстяку принадлежит весь уголь, а Третий скупил всё железо. Мы богаче всех! Самый богатый человек в стране беднее нас в сто раз. За наше золото мы можем купить всё, что хотим». Вот такой ликбез для детей и взрослых – политически выверенный и эффектный. Оказалось, что и об этом можно писать пером сказочника – и не впасть в нарочитый примитив.
Но с ходу опубликовать эту замечательную сказку Олеша не смог. Помешали литературные и идеологические дискуссии. Ждать пришлось больше трех лет. За это время Олеша написал еще один свой шедевр – «Зависть». В 1927 году этот роман (сам автор называл «Зависть» повестью, но это догматический спор) вышел в журнале «Красная новь». Книга зыбкая, полная сомнений, книга с прерывистым дыханием. Она – о революции, об интеллигенции, об эгоцентризме, о бездельниках и начальниках. О тех конфликтах и метаниях, без которых не понять 1920-е годы. «Зависть» сделала писателя знаменитым. Имена героев Олеши – Кавалерова, Бабичева, Вали – стали знаковыми, как имена гоголевских персонажей. Много лет спустя Олеша запишет в дневнике: «У меня есть убеждение, что я написал книгу, которая будет жить века. У меня сохранился её черновик, написанный мною от руки. От этих листов исходит эманация изящества. Вот как я говорю о себе!» Он не преувеличивал. И, конечно, метафор, смелых и неожиданных – в «Зависти» полным-полно. В этом смысле Олеша учился у Маяковского, которого понимал глубже современников.
Критики высоко оценили «утилитарную» ценность «Зависти»: «Каждый, кто прочтёт роман, может сказать: «Я теперь хорошо знаю наших врагов». Но книга написана в нескольких измерениях. Она, как и все, что связано с Олешей, в первую очередь, таинственна. Все расхожие истины в его мире легко превращаются в свою противоположность. Он одновременно и серьезен, и эпатажен.
А на следующий год, наконец, пришло время «Трех толстяков».
«Историческая сказка Юрия Олеши обведена горящим кольцом восстания. Воздушные шары, сливочные торты, куклы, кадрили, рапиры, пантеры, шпаги, слуги, штандарты, шандалы, гвардейцы и попугаи заполняют пространство между восстаниями. Но кольцо восстания грозно, и книга, написанная через девятнадцать лет после побежденной революции и через семь лет после победившей, повествует не о воздушных шарах, ботфортах, пистолетах и учителях танцев, но о революции», – писал Аркадий Белинков. Книга не затерялась, ее читали и дети, и взрослые. Появилась и строгая критика – например, Лидия Чуковская упрекала Олешу в том, что метафор у него больше, чем революции, и они не всегда уместны. Язвительная рецензия не помешала сказке. Оказалось, что можно писать для детей о революции – и не назидательно, а увлекательно. И в то же время – умно. Кто такие три толстяка? Узурпаторы власти в некоем королевстве. Возможно, они олицетворяют государство, армию и религию.
Эта сказка, между прочим, выглядит несколько крамольно в любую эпоху. В ней – стихия бунта. Для Олеши он вовсе не бессмысленный. Как читать «Трех толстяков» сегодня, когда далеко не все поэтически относятся к революции? Сегодня школьникам, с одной стороны, сложнее понять эту сказку, с другой – проще. Но есть там эпизоды, которые как иголка: дотронешься – и узнаешь знакомое, страшное: «У франта умерла тетка, имевшая очень много денег, еще больше веснушек и не имевшая ни одного родственника. Франт получил в наследство все теткины деньги. Поэтому он был, конечно, недоволен тем, что народ поднимается против власти богачей». А «толстяки» нынче поджарые: мода изменилась. В остальном книга остро злободневна.
Вскоре в театрах появилась инсценировка «Зависти» – «Заговор чувств». А за ней – и спектакли по сказке, которая тоже быстро стала всем известной. Олеша несколько раз переделывал и «Трех толстяков» – для драматического театра, для балета, для мультипликации, для радио… Признаемся: каждый раз это было гораздо слабее оригинала. Сказку нужно читать – в полном варианте. Ни фильм, ни спектакли не передают и половины ее обаяния, ее смысла. Куда-то исчезает настоящее волшебство – то страшное, то веселое.
К началу 1930-х Олеша был сказочно знаменит. Наступило время, когда государство всерьез взялось за литературу, превратило ее в свой департамент. Тем, кто много издавался, стали лучше платить – но и требования к «инженерам человеческих душ» повысились. Так, нужно было ездить по великим стройкам, чтобы потом писать о них актуальные книги. Почти все писатели отправились в такие командировки. Олеша от задания уклонился: «Я не был в этой теме настоящим художником. Я бы лгал, выдумывал; у меня не было бы того, что называется вдохновением. Мне трудно понять тип рабочего, тип героя-революционера. Я им не могу быть. Это выше моих сил, выше моего понимания».
Приспособиться к новому времени он не смог. Наверное, дело не только в политических обстоятельствах, но и в усталости таланта. Он разочаровался не только в каких-то идеях, но и в самом себе. Хотя бы отчасти. Словом, выбрал путь изгоя, оставшись в литературе «второстепенным персонажем» с отсветом былой громкой славы.
Результат – долгое молчание. Он немного писал для театра, его по-прежнему кормили «Три толстяка», иногда Олеша подкрашивал чужие сюжеты. Во время войны публиковал патриотическую публицистику – и это было искренне. Но новых книг, которые бы стали событиями, он больше не издавал. И к шестидесяти годам чувствовал себя стариком, человеком из прошлого. Многие запомнили его усталым, но и блистательным, хотя небогатым прожигателем жизни, который проводил все больше времени в кафе «Националь». На него смотрели как на реликвию. Но – и как на «бывшего писателя». Смотрели на этого горделивого человека сочувственно.
И все-таки он публиковал отрывки из будущей книги мыслей, метафор, отрывков. Его привлекал этот жанр, редкий (хотя и не небывалый) для советской литературы. Это книга миниатюр – и сюжетных, и мемуарных. Есть там и просто отвлеченные дневниковые рассуждения. Первая публикация фрагментов этого замечательного вороха изящной словесности вышла в альманахе «Литературная Москва» в 1956 году. Новую книгу таких жемчужин он хотел назвать по-шекспировски – «Слова, слова, слова…» Еще одно название, о котором он рассказывал собеседникам – «Книга прощания». Но и «Ни дня без строчки» – это его излюбленная формула.
Только через пять лет после его смерти вышел в свет сборник «Ни дня без строчки», в который вошли заметки Олеши из дневников, архивов и записных книжек писателя. Этой книги ждали – слухов и небольших публикаций было уже немало. Виктор Шкловский в предисловии назвал это произведение романом. Он понимал этот жанр лучше других. Многие считают, что это лучшая его книга. По крайней мере, она достойна стоять на одной полке с «Завистью» и «Тремя толстяками». Его записи то язвительны, то лиричны, неизменно отточены, метафоричны. Это учебник для молодых писателей. И, конечно, в самом названии сквозит грустная ирония. «Ни дня без строчки» – таков был девиз замечательного писателя, который создал так мало… Писатель, у которого многие учились, которому подражали – но он остался не похожим ни на кого. Что нам остается? Как в одном историческом анекдоте – завидовать.
